Афоризм

♫ Brooke Waggoner — The Splitting of Yourself in Two Чжэнси ждал его у входа в 13:52; он сказал, что придет в два, но Цзянь И знал, что он всегда приходит заранее и порой бывает довольно нетерпеливым. Вообще-то можно было прогулять уроки несколько более искусно, чем просто выйти за ворота, когда все окликали его, а обеденный перерыв как раз подходил к концу; он мог бы написать записку, прикинуться больным, но все это пришло ему в голову только после. Чжэнси ждал его, держа в руке поводок, а Авель сидела у его ног, и Цзянь И задумался, как бы он отреагировал на просьбу сфотографировать его, потому что все это выглядело так по-домашнему. То, что он встречал его из школы, что сходил к нему домой и взял Авель, чтобы они могли пойти погулять, то, как он просто стоял, прислонившись к школьной стене, и смотрел на проезжающие мимо машины и возвращающихся с обеда учеников, и ждал его. Он видел, как смотрели на него другие школьники — какой он высокий, каким независимым и отстраненным он кажется — как искали глазами того, кого он тут ждет: может, он чей-то брат — может, чей-то парень? — и Цзянь И ощутил необъяснимое желание сказать им всем, что Чжэнси пришел за ним. Он не сразу заметил, что Цзянь И стоит здесь, — и, пожалуй, это было к лучшему, потому что Цзянь И любовался им довольно долго, — а когда заметил, отошел от стены и почти что помахал ему, то есть на самом деле просто поднял руку вверх. — Мы с тобой такие плохие, Сиси, — сказал Цзянь, подходя к нему. Когда Чжэнси не ответил, а лишь тускло улыбнулся, он присел и потрепал морду Авель. Ее язык свисал, а глаза возбужденно блестели, и он осознал, что издает какие-то дурацкие звуки в ответ на ее радость. — Нам надо идти, — сказал Чжэнси. — Пока кто-нибудь из учителей не побежал вслед за тобой по улице. Цзянь И выпрямился и пожал плечами — Чжэнси был каким-то тихим, но не таким, как обычно. Они прошли пару кварталов, остановившись у ларька с кофе, куда Цзянь И часто заходил в последние несколько недель. Женщине-владелице было около пятидесяти, и она всегда рассказывала о своих недавно родившихся внуках, пока делала кофе, рогалики и чай со льдом. — Разве вы, детишки, не должны сейчас учиться? — спросила она, готовя для Цзяня И ванильный фраппе со взбитыми сливками, ирисками и огромным количеством сиропа и передавая Чжэнси его кофе. Черный. Без сахара. — Мы уже не дети, — ответил Цзянь И. Она приподняла бровь, выразительно взглянув на его школьную форму, и сказала: — В моем возрасте все уже кажутся детьми. — Да ладно вам, тетушка, — игриво улыбнулся Цзянь И — он знал, что она любит комплименты, особенно от кого-то вроде него. — Я поначалу подумал, что вы сестра вашей дочери, когда вы мне показали то фото на прошлой неделе. Она прочистила горло, прижала ладонь к покрытой морщинами шее — пальцы увешаны кольцами, ногти накрашены бордово-красным лаком. — Что ж. Пожалуй, я не выгляжу на свой возраст… Они еще побеседовали, он спросил, как поживают ее внуки, а затем заплатил за них обоих, и они направились дальше по городу, пока не дошли до берега реки. Город, растянувшийся перед ними, состоял из белой краски, высоких стеклянных зданий и редких всполохов зелени там, где пытались вместиться деревья. Воздух был влажным после дождя, и солнце начало пробиваться через облака, которые бледнели и из сине-фиолетовых становились солнечно-желтыми, как старые синяки. Авель останавливалась чуть ли не каждую минуту, чтобы понюхать цветы или попить из лужи, но Цзянь И не возражал. Ему нравилось, как день медленно разворачивается вокруг них, нравилось идти так, словно им никуда не нужно, словно у них нет никаких дел, смотреть, как лодки на реке освещаются солнечными лучами и скрываются в холодной тени небоскребов. Цзянь И закинул руку на плечо Чжэнси. Они были почти одного роста, хотя Чжэнси был все же на сантиметр-два выше, так что это было нетрудно — прижаться рукавом пиджака к шее Чжэнси, ощущать под рукой его сильные плечи. У него всегда были широкие плечи. Чжэнси повел плечами и сбросил руку Цзяня И со странно печальным видом. С минуту он ничего не говорил, лишь перемешивал трубочкой взбитые сливки в своем напитке, пока он не превратился в мешанину из сиропа и молока. Чжэнси тоже ничего не говорил, попивая свой кофе, обернув поводок Авель вокруг запястья; собака нравилась ему куда больше, чем он пытался изобразить. — Что случилось? — спросил Цзянь И. Он знал, что Чжэнси всегда был тихим. Не вступал с легкостью в разговор с другими людьми в школе. Часто не показывал, что считает что-либо забавным, даже если на самом деле считал. Его выражения лица всегда отличались от выражений большинства людей. Из-за этого его порой было невероятно трудно понять, и Цзянь И часто задавался вопросом, не выматывает ли он его своей постоянной болтовней, но он был вовсе не против необходимости прикладывать усилия, чтобы понять его. Когда он не ответил, он снова положил на него руку, просто для проверки, и на этот раз Чжэнси сделал шаг в сторону. — Просто… не надо, ладно? Цзянь И почувствовал, как его ладонь невольно сжимается, а он сам словно горит. Каждый раз, как кто-то отклонял его попытки проявить привязанность, это казалось ему таким странно личным. — Конечно, — кивнул он. — Хорошо. Они прошли еще немного, и Чжэнси выбросил стаканчик от кофе в один из контейнеров для переработки, расположенных вдоль тропинки, а затем вдруг спросил, словно внезапно решил, что открыт для общения: — Как прошел день в школе? — Нормально, — ответил Цзянь И. — А уроки? — Нормально. — Это хорошо, — сказал Чжэнси, и Цзянь И вдруг почувствовал себя так, словно Чжэнси — отлученный от семьи отец, который спрашивает сына о школе, когда не видел его три года и понятия не имеет, о чем еще можно поговорить, потому что знает о нем слишком мало, чтобы говорить о чем-то другом. — А на дом задали что-нибудь? Цзянь И остановился. Это было невозможно — продолжать прогуливаться так, словно все спокойно, все гладко, все нормально, невозможно было притворяться, будто он не считал очень странным тот факт, что Чжэнси сам предложил ему прогулять, хотя до этого последние несколько недель только и говорил о том, как важно для Цзяня И не пропускать занятия. — Что происходит, Чжэнси? — сказал он. Чжэнси обернулся и, кажется, не удивился, заметив, что Цзянь И остановился. Авель воспользовалась возможностью прилечь на землю, потому что дорожка была прохладной и влажной. Она уложила голову на передние лапы и наблюдала за лодками, двигая ушами. — Ты о чем? — Это из-за сообщений? Я тебе слишком надоедаю? Потому что это ты захотел пойти погулять с Авель и чтобы я прогулял школу. Ты ведь знал, что я соглашусь, еще до того, как спросил, так что не надо притворяться, что ты вдруг пожалел об этом решении, потому что надеялся, что я откажусь. Чжэнси сглотнул и отвел взгляд, и Цзяню И вдруг захотелось, чтобы Чжэнси хоть иногда был немного похож на него самого — не мог держать рот на замке, выдавал свои эмоции даже движениями, плакал, когда ему грустно, а не скрывал все за молчанием и задумчивым выражением лица. Он чувствовал себя виноватым за то, что иногда хотел, чтобы он был кем-то другим, и за то, что хотел, чтобы он справлялся с проблемами так же, как все остальные, потому что все люди разные. Но в то же время он часто задумывался, почему к некоторым вещам человечество относится одинаково, а на другие реагирует совершенно по-разному. Может, именно это и делает их людьми? Способность быть избирательными и обладать индивидуальностью в мире, где все остальное — высота деревьев, вес камней, особое внимание к высшим кругам — такое одинаковое. — Прости, — наконец сказал Чжэнси. Он выглядел неловко и, кажется, винил в этом самого себя. — Просто… Кое-кто кое-что сказал мне сегодня. — Да? — Про меня, — продолжил он. — Ну. Не совсем про меня. Цзянь И нахмурился, все еще чувствуя себя слегка уязвленным. — Мне из тебя каждое слово нужно клещами вытаскивать? И Чжэнси сказал: — Заткнись, Цзянь И, — но сказал без всякой злобы. — Я просто… Можно у тебя кое-что спросить? — Что угодно, — ответил Цзянь И, и это было правдой. Чжэнси кивнул, словно он прошел следующую ступень и теперь нуждался в толчке для еще одного шага. — Ты… Это трудно? — Что трудно? — Твое… Тебе… Быть геем. Удивление и потрясение застряли где-то в горле, и Цзянь И закашлялся так, что даже глаза заслезились, и Чжэнси положил руку ему на спину. На этот раз уже Цзянь И стряхнул ее, брызгая слюной, отчаянно пытаясь вдохнуть, ожидая, когда сердце перестанет колотиться, а в голове перерестанет шуметь так же, как в ту секунду, когда самолет, в котором ты сидишь, отрывается от земли, и не остается ничего, кроме тишины, рева двигателей и ощущения холода из кондиционера на коже, освежающего после душной пустоты аэропорта. — Цзянь И… — Ты до сих пор думаешь, что дело в этом, так? — ему хотелось рассмеяться, но он знал, что это прозвучит неуместно и неестественно. — Ты до сих пор пытаешься повесить этот ярлык на меня, чтобы понять меня, верно? — Что? Нет. Нет. Я просто пытаюсь понять, что это… — Это? Какое, нахрен, «это»? — Ты, — резко ответил Чжэнси. — Я пытаюсь понять тебя. Цзянь И уставился на него. Облака совсем разошлись, обнажая туманное серо-голубое осеннее небо. Листья на деревьях, окаймлявших дорожку, трещали, как высохшие кости, и он неожиданно обратил внимание на вой полицейских сирен и низкие гудки кораблей, приближавшихся к нависавшим над рекой мостам. Обратил внимание как-то отстраненно, потому что у него было такое чувство, что он находится не здесь. Он тихо спросил: — Что тебе сказал этот человек? — Она сказала, что я должен быть осторожнее. Что обо мне создается неправильное впечатление. — Из-за меня? — Из-за того, как я выгляжу, когда получаю твои долбаные сообщения. — То есть это моя вина? — Не говори глупостей. — Я? Это я-то говорю глупости? Это ты пытаешься защищаться только потому, что кто-то решил, что ты гей. Да какая, блядь, разница, что думают другие, вне зависимости от того, правда это или нет? — Я просто вспомнил, как обращался с тобой, и почувствовал… почувствовал себя ужасно, Цзянь И. — Как ты обращался со мной? — Каждый раз, когда я бил тебя. Отталкивал тебя. Потому что… — Потому что ты не чувствовал того же ко мне, — процедил Цзянь И сквозь стиснутые зубы, потому что он ненавидел то, что эти слова были правдой, но еще больше ненавидел себя за то, что столько времени потратил, надеясь, что это не так. — С чего бы вдруг мне было ожидать, что ты ответишь на поцелуй, если ты этого не хотел? Нам же было по пятнадцать, господи. Я был просто придурком, который пытался получить то, чего хотел, а ты… ты просто не знал, что с этим делать. Я не обижаюсь на тебя из-за этого, черт возьми. Можешь себе представить, как бы я себя чувствовал, если бы ты позволил мне сделать это с тобой, хотя совсем этого не хотел? Да я бы просто умер. — Я заставил тебя плакать. — Пятнадцать, — с мучительной болью повторил Цзянь И, словно это все объясняло, хотя на самом деле это было далеко не так. Он знал, что все это было не совсем правдой. Потому что был один раз, всего один, когда Чжэнси сделал шаг навстречу, позволил себе коснуться его. Может, ему стало любопытно, может, ему захотелось попробовать, но они никогда об этом не говорили, и, возможно, Чжэнси вообще об этом забыл. Предпочел забыть. — А что, если я разозлился на ту девушку не из-за этого? Что, если я думал скорее о себе, чем о тебе? Цзянь И вцепился в пластиковый стаканчик с такой силой, что часть холодного месива, которое осталось от его напитка, вылилась ему на руку, сделала ее липкой, и Авель начала слизывать стекающие на землю капли. — Не шути со мной так, Чжэнси. Чжэнси провел рукой по волосам, словно не знал, что еще делать, словно такая реакция была проще слов. — Я не знаю, — сказал он. — Я не знаю, что теперь думать. Ты вернулся, ты здесь, и внезапно ты — единственное, вокруг чего вращается моя жизнь, и я просто сбит с толку. Цзянь И подумал, что заплачет, если позволит себе услышать еще что-нибудь из его слов, из-за самих слов и из-за выражения лица Чжэнси — открытого, опустошающего, такого… Да. Такого, словно ему снова пятнадцать. И это выражение вызывало ноющую боль в сердце Цзяня, напоминая о таких невыносимо знакомых «тех временах». — Что бы ты ни… — он сглотнул: его голос звучал глухо и недостаточно чисто, и он не хотел, чтобы его слова не расслышали или расслышали неверно. — Все будет хорошо. Это в любом случае будет нормально. — Что происходит, Цзянь И? — у Чжэнси был такой вид, словно он ничего не мог понять, словно сам не хотел спрашивать этого. В этот момент он напоминал ребенка, который не понимает, что имеют в виду взрослые, когда говорят о чем-то вроде «любви» или «смерти» — слишком абстрактные и сложные понятия, чтобы их осознать, но он уже недостаточно мал, чтобы просто не задумываться об этом. — Ничего не происходит, Чжэнси. Потому я это и сказал. — Конечно, — сказал Чжэнси, но Цзянь И мог с уверенностью сказать, что он не слушает. Он был не здесь, а где-то в том далеком месте, в которое он заглядывал и которое наполняло его пустотой. Цзянь И хотел бы знать, где находится это место и можно ли и ему оказаться там, чтобы взять его за руку, помочь перестать чувствовать то, что, возможно, всегда чувствовал он сам. Может, это было вовсе не то же чувство. Может, это было просто смущение и озадаченность. Может, причина была лишь в том, что теперь он был здесь, был реальным, и Чжэнси приходилось смотреть на него и ощущать его тепло, и его переполняло облегчение, потому что он был просто жив. Но втайне, тихо, в каком-то темном, потаенном уголке души, зная, что это причинит Чжэнси боль и все равно желая этого, он надеялся, что это было чем-то гораздо большим.