Афоризм

♫ Jóhann Jóhannsson — The Whirling Ways Of Stars That Pass — Давай встретимся? Голос на другом конце прозвучал измученно. — Я занят. — Пожалуйста? Долгое молчание. Вздох. — Ладно. Хэ Тянь ждал его в машине возле комплекса. Он молча наблюдал за тем, как он осторожно проскальзывает на сиденье и не смотрит на него. От него пахло средством для умывания с чайным деревом и сухими цветами, под его глазами темнели круги от недосыпа, и Хэ Тянь задумался, был ли он тому виной. Он подумал, что отводит себе слишком значительную роль в грандиозной схеме жизни Гуань Шаня, но он старался это исправить, и, по крайней мере, сейчас он осознавал собственное высокомерие. Они ехали в центр, машина скользила по знакомым улочкам и тихо притормаживала на светофорах, неоновыми огнями разрезавших темноту. Коробка передач в ней была не автоматической, хотя цена и была вполне сопоставимой, потому что Хэ Тяню нравилось ощущать рычаг под своей ладонью. Ему нравился нарастающий гул двигателя, нравилось, что как бы сильно он ни разгонялся, как бы ни стиралась резина при торможении, именно он сам регулировал это все. Опять. Высокомерие. Но он же старается, так ведь? Музыка по радио этим вечером была тихой и грустной, и он видел, как Гуань Шань сидит рядом, упираясь локтем в окно, потирая большим пальцем губу, разглядывая собственное отражение и то, что происходит за стеклом. Может, он гадал, чем заняты другие люди; может, представлял себя на их месте; может, думал о том, как бы все обернулось, если бы у него была такая жизнь, как у них. Может, он просто смотрел и ни о чем не думал, потому что это было лучше необходимости разговаривать с ним. Небоскребы подсвечивались, словно кости на рентгене, и везде за пределами тихого гула машины, ее лоснящихся кожаных сидений и приборной панели с массой излишних функций было так много людей. Людей, покупавших кофе или пиво по пути домой с работы, людей, скупавших все, что попадется на глаза, с огромными пакетами, которые больше говорили о них самих, чем о месте совершения покупки, людей, бродивших по улицам, потому что день уже закончился, но ночь еще только начиналась, людей, которые понятия не имели, что делают, и просто хотели побыть среди других людей, потому что это может помочь им почувствовать себя живыми, а не еще более одинокими, хотя Хэ Тянь знал, что будет именно так — когда ты пробиваешься через толпу, которая тебя не видит, не знает и, вероятно, не узнает никогда. Они запарковались на общественной стоянке и направились в сторону тропинки, которая должна была вывести их к центральным островам озера Сюаньву. Днем здесь было многолюдно, и большую часть посетителей составляли бегуны и матери-домохозяйки в одежде из лайкры и теплых гетрах. Летом над водной гладью носились стрекозы, зимой над ней клубился туман. Ночью, в любое время года, город на фоне был ярко освещен с одной стороны, а с другой — погружен во тьму, и это придавало ему некую таинственность. Узкие дорожки среди деревьев освещались маленькими фонарями, и недостаток места означал, что рука Гуань Шаня прижималась к его руке, и Хэ Тяню казалось, что они попали в сказку, в крошечный оазис, заключенный между городским пейзажем и Пурпурной горой. Каждый раз, как он приходил сюда, ему казалось, что он обманывает себя: это место было словно обособлено от всего остального города, и вода и деревья создавали ощущение, будто здесь можно спрятаться от него и никогда не уходить. Он смотрел на пагоды и храмы и воображал, что когда-нибудь он сможет жить в одном из них без необходимости выходить оттуда, но потом он думал обо всех тех людях, которые будут ходить мимо и пялиться и фотографировать его дом, и понимал, что анонимность затерянной в небоскребе квартиры прельщает его куда больше. На одном из островков находилась маленькая деревянная пристань, подсвеченная фонарями. Там никого не было, и Хэ Тянь уселся на самый ее край. Он сбросил обувь, опустил ноги в холодную воду, сел, оперевшись на вытянутые руки, и выжидательно взглянул на Гуань Шаня, который поколебался, словно внутри него происходила какая-то борьба, но затем все же уселся рядом, скрестив ноги и ссутулившись. — Пиздец романтично, — наконец пробормотал Гуань Шань, потому что Хэ Тянь знал — после молчаливой поездки на машине, прогулки по арочным мостам и узким тропинкам, от которой у них сбилось дыхание, потому что они оба всегда ходили очень быстро, почти что бежали, словно опаздывали куда-то, — что так долго он не продержится. — Да, правда ведь? — сказал Хэ Тянь. Он почувствовал слабое, самодовольное удовлетворение, хотя в его голосе ничто даже отдаленно не намекало на искренность. — Что тебе нужно, Хэ Тянь? Мне надо быть дома с мамой. — Разве по понедельникам она не остается допоздна у подруги из читательского клуба? — Что? — Ты мне сам говорил. Гуань Шань уставился на него. — Я тебе никогда этого не говорил. Хэ Тянь почти физически чувствовал, как его переполняют вопросы. Ему казалось, что он стоит на краю пропасти, которая только и ждет, что он сделает неверный шаг. Надеется на это, черт возьми. Он чувствовал напряжение, назревающее между ними, словно грозовые тучи и воздух, заряженный молниями. — Я просто хотел сказать, что устроился на работу. Несколько секунд он продолжал пялиться на него, затем нахмурился. — А написать мне ты не мог? Отсутствие восхищения, отсутствие энтузиазма в его голосе вообще-то не должно было его удивить. Как бы он сам отреагировал, если бы Гуань Шань сказал ему, что нашел работу? Это ведь просто работа. Просто способ зарабатывать деньги. Что, ну что это могло значить для кого-то вроде него? — Я работаю у брата, — Хэ Тянь шевельнул ногой, и по воде, темной, словно кровь, пошла рябь. — Занимаюсь наблюдением. — Наверняка это было страшно трудно. Пришлось серьезно поработать над резюме, чтобы получить эту должность, верно? — Что? — Я не пойму, что ты пытаешься доказать? Неизменно великую силу непотизма? Какие пафосные слова, чуть было не вырвалось у него, но он вовремя прикусил язык. Он, конечно, порой бывал жестоким, но не настолько. И он точно знал, что Гуань Шаня никак, даже с очень большой натяжкой, невозможно было назвать глупым. Он неоднократно слышал от учителей, что единственное, что не позволяло ему поступить в колледж, — его мать и проблемы с деньгами. Хэ Тянь ненавидел несправедливость этого мира, но знал, что сам вообще-то никогда не испытывал ничего подобного. Он не имел права злиться от имени других людей, не зная, через что им приходится проходить. Хэ Тянь закусил щеку изнутри, почесал нос. Он сам не верил, что сейчас действительно скажет это, но: — Подумал, что ты порадуешься за меня. Гуань Шань фыркнул. — О, ну конечно. Потому что я как раз получил по почте очередной счет за мамины лекарства, и мне не пришло ни единого ответа из тех мест, куда я подавал заявления, а те, кто все же отвечают, говорят, что я им не подхожу, только взглянув на меня, но все это не имеет никакого значения, потому что твой брат только что включил тебя в платежную ведомость. — Мой брат мог бы найти работу и тебе. Гуань Шань поднялся на ноги так резко, что едва не свалился в воду. Он развернулся и пошел прочь, трясясь от злости, которую, опять же, вызвал Хэ Тянь. Он тоже встал. — Гуань Шань… — Не нужна мне работа твоего брата! — выкрикнул Гуань Шань, оборачиваясь. — Мне ничего от тебя не нужно! — Тогда зачем ты мне вообще все это рассказываешь?! Незачем тратить силы на слезовыжимательную историю, если ты все равно не позволяешь мне ничего сделать! — Я не знаю! Не знаю, блядь. Ты просто рядом. Ты единственный, кто вообще слушает, даже если после каждого твоего слова мне хочется дать тебе в морду, и ты — все, что у меня есть, и я просто ненавижу это. И даже в темноте Хэ Тянь видел, как его лицо исказилось от злости, и каким уязвленным и юным он выглядел. Даже больше, чем когда он появлялся в школе с разбитой губой и пластырями по всему лицу и порезами на костяшках пальцев, и Хэ Тянь оттаскивал его в сторону, прижимал к стене, спрашивал, кто сделал с ним такое и с кем он все время дерется, а Гуань Шань отталкивал его и говорил ему отъебаться, и, боже, это заставляло Хэ Тяня хотеть его еще сильнее. — Почему? — сказал Хэ Тянь, делая шаг вперед. — Я настолько ужасен, что тебе отвратителен сам факт, что ты что-то ко мне чувствуешь? — Нет. Нет, ты… ты просто идеален. Иногда. И я ненавижу, что ты так стараешься ради меня после всего, что ты делал раньше. Еще один шаг. — Почему? — Потому что ты понимаешь, насколько неравным я чувствую себя рядом с тобой? Во всем? Дело даже не столько в том, что у тебя есть деньги и тебя все хотят, — дело в том, что ты из кожи вон лезешь, чтобы понравиться кому-то вроде меня, а я этого не заслуживаю. Дело в том, что ты был таким говнюком, а теперь ты совсем другой, а я… я даже не изменился. — Он плакал. — Я застрял здесь. Даже старшую школу еле закончил. Едва могу оставаться в живых сам, не говоря уже о моей маме. Я до сих пор подвожу всех вокруг. И я просто не могу вынести мысли о том, что вот это теперь моя жизнь. — Ты не обязан выносить все это. Позволь мне помочь тебе. Позволь мне помочь тебе увидеть, что все может быть хорошо. Для тебя. Для нас. Мы… ты заслуживаешь чего-то лучшего. Вероятно, лучшего, чем я… — Это не так… — Нет, так, — сказал Хэ Тянь, и на этот раз он был достаточно близко, чтобы положить руку на его щеку и увидеть, как его глаза с влажными ресницами на мгновение закрываются, а когда он открыл их, он искал его взгляд в тусклом свете фонарей. Хэ Тянь провел пальцем по его коже. Его всегда поражало, какая она мягкая, какой хрупкой и нежной она казалась, как после стольких царапин и синяков она все еще не рассыпалась в прах. Нет, подумал он, глядя на его кожу и на то, каким невероятно красивым он считал Гуань Шаня, дело вовсе не в сексе, хотя ему порой и хотелось бы, чтобы все ограничивалось этим, потому что так было бы куда проще. Он сказал: — Ты считаешь, что я лучше, но это не так. Правда не так. Единственный человек, рядом с которым я меняюсь, — это ты. Я все еще мыслю точно так же, и меня все еще тянет творить какую-то непонятную херню с людьми просто потому, что я могу, но… — Но ты этого не делаешь, Хэ Тянь. Ты этого не делаешь. В этом-то и разница.

***

Они не знали, что сказать после этого, потому что зашли в какой-то тупик. Потому что Хэ Тянь не знал — не догадывался, что Гуань Шань думает о нем вот так, как будто у него есть потенциал стать кем-то гораздо лучшим, чем он является сейчас. Он не знал, что Гуань Шань видит самого себя вот так — застывшим, неспособным меняться, неподвижным, словно собака, запертая в железной клетке с туго затянутой на шее веревкой. Они не знали, что сказать, потому что, возможно, эта откровенность оказалась слишком болезненной, потому что они высказали много того, чего не собирались говорить, причем не потому, что им этого хотелось. Это не было похоже на тихую снисходительность секретов, рассказанных во время какой-нибудь ночевки, когда ты балансируешь на грани сна и реальности и даже не против ненароком шепнуть — выдохнуть — что-то лишнее. Это, как и большинство вещей, было безжалостно выдрано из них — так ребенок отрывает крылья пчелам. Они снова сидели на краю пристани, и деревянные доски врезались в ноги, и Хэ Тянь зажег сигарету. — По поводу твоего резюме, — начал Хэ Тянь. Он услышал, как Гуань Шань вздохнул, но это было скорее смирение, чем злость, так что он продолжил. — Я бы мог просмотреть его. Помочь тебе подготовиться к собеседованиям. — Можно подумать, у тебя много опыта. — Ну вообще-то да. В старшей школе отец заставлял меня ходить на специальные уроки. Хотел, чтобы я был всесторонее образован или что-то такое. Чтобы удостовериться, что я знаю, как приходится жить нормальным людям, как он говорил. — Нормальным людям обычно не доводится посещать оплаченные уроки ораторского искусства. — Это было не ораторское искусство. Это была подготовка к устройству на работу. — Да неважно. То же самое. Хэ Тянь не стал говорить ему, что это вовсе не то же самое, потому что ему не хотелось знать, куда может завести этот разговор. Он просто хотел услышать ответ. — Возможно, — наконец сказал Гуань Шань, когда Хэ Тянь не ответил. — Я подумаю. — Да, тебе следует подумать. — Не говори «следует». Ненавижу, когда люди говорят «следует». Если захочу — сделаю, не захочу — нет, ясно тебе? — Разумеется, — Хэ Тянь пожал плечами. Он еще раз затянулся, потом передал сигарету Гуань Шаню, который вдохнул, закашлялся и швырнул ее в озеро, и она с тихим шипением погасла. Он, кажется, тут же пожалел об этом — не потому что хотел докурить, а потому что испортил красоту места этим одноразовым проявлением человеческого высокомерия. — Все еще отвратительно, — поморщился Гуань Шань. — Но ты все равно пытаешься. — Каждый раз ты предлагаешь только потому, что думаешь, будто мне это нужно. Вот я и надеюсь, что однажды все-таки поможет. Вообще-то это действительно было так. Хэ Тянь предложил через несколько дней после того, как впервые поцеловал его, когда обнаружил его сидящим на заднем дворе школы с группой других ребят, которые при виде него просто встали и ушли. Проволочное ограждение здесь было выше, здесь обычно хранили мусор, и Хэ Тянь предположил, что Гуань Шань так часто проводил там время, потому что считал, что именно там его место. Хэ Тянь тогда сказал ему, что то, что он сделал, было неправильно, в то время еще не понимая, почему, но зная, что Гуань Шань плакал, а на следующий день у него на шее был синяк, потому что он держал его, чтобы не вырывался, и от этого Хэ Тяня почему-то подташнивало. В следующий раз он предложил за час до выпускного экзамена в средней школе, затем еще раз в старшей школе, когда они впервые потрахались на полу в квартире Хэ Тяня: сигарета после секса казалась чем-то правильным, хотя сейчас Хэ Тянь задумывался, не сделал ли он этим действием все еще более грязным и похабным, чем было до того. Последний раз был в последний день старшей школы, словно на прощание, словно тяжелый запах табака в тот момент отмечал что-то очень важное для них. Они не знали, увидятся ли еще когда-нибудь, Гуань Шань легкомысленно произнес «было приятно познакомиться», а Хэ Тянь назвал его идиотом и поцеловал так, что у него перед глазами засверкали искры, и оставил отметины на его горле и между ключиц и сказал, что никуда не уходит. — Тогда в следующий раз будь поумнее и скажи «нет», идиот. — Можно подумать, я могу это сделать. Хэ Тянь собирался было потянуться к упаковке сигарет в кармане и вытащить еще одну, но так и не сделал этого и подумал, что, возможно, это к лучшему. — Меня всегда удивляло, что ты никогда не курил. Или, знаешь, делал что-то еще. — Почему, потому что я соответствующе выгляжу? Потому что не подхожу под образ человека, оказавшегося в моих обстоятельствах? Хэ Тянь закатил глаза. — Я не говорю об эстетике. Гуань Шань пожал плечами, повертел красный браслет на запястье. — Просто нет на это денег, — честно признался он. Хэ Тяню было любопытно, не связано ли это отвращение каким-то образом с его отцом, но когда он целый день следил за Гуань Шанем из офиса компании отца и просматривал несколько отчетов, он не стал открывать досье его папы. Хотя вообще-то мог, без всяких затруднений, парой движений мышки. Щелк-щелк. В тот день он вышел из офиса, чувствуя себя каким-то грязным, и больше ни разу за ним не следил. Даже когда он делал это, он уже знал, что это было неправильно. По крайней мере, подумал он, он это осознавал и не пытался убедить себя в обратном — довольно странное оправдание, но ему казалось, что так бы сделали нормальные люди. Еще никогда и ни с кем ему не хотелось иметь нормальные отношения так сильно, как хотелось иметь их с ним.