Афоризм

♫ The Woodlands — Long Lost Century // Hayden Calnin — For My Help Ее муж по всем показателям был слишком чист. Прилежный работник, хороший муж (до развода), по выходным играет в футбол с коллегами и никогда не напивается до потери пульса. Убежденный христианин, ходит в церковь по воскресеньям, раз в месяц помогает в местном приюте. Всегда вовремя платит за аренду и всем, кто знает его чуть хуже, чем его бывшая жена Чай Кин Линь, кажется любящим и заботливым отцом. Впрочем, людям такого рода Хэ Тянь всегда инстинктивно не доверял. Не из зависти, как можно было подумать, а потому что он слишком хорошо знал, что у таких людей в шкафу всегда есть пауки, которые после некоторых раскопок непременно окажутся скелетами, и потому что ему хотелось оказаться правым, и он знал, что дрожь в голосе Кин Линь, когда он разговаривал с ней, когда она рассказывала о подарках, которые он ей посылал — использованные презервативы, змеи, ее фотографии, которых у него не должно было быть, — то, как он ждал за дверью ее квартиры, то, как он угрожал всем ее партнерам и принуждал ее оставаться одинокой, — что все это абсолютно реально. И она не была напугана. Ей было больно, и она была невероятно зла. — Мне плевать, что именно вы про него найдете. Мне плевать, подставите вы его или сбросите с моста в Янцзы его тело. Просто уберите его к чертям собачьим от меня и моих детей. Он вежливо ответил ей, что компания сделает все, что будет возможно и легально. Он знал, что в газетах считали, что они что-то скрывают, знал все слухи, ходившие по городу. Но честное слово, ему не хотелось испортить все, отправившись к людям, которые носили костюмы немного иначе, чем все остальные. Хэ Тянь видел их, поправлявших воротнички, сжимавших ладони в кулаки, медленно обводивших глазами окружающих, когда они стояли в приемной, или то, как они по возможности старались держаться спинами поближе к стене, в любой момент готовые вытащить что-то из внутреннего кармана пиджака вместо того, чтобы просто нажать аварийную кнопку в лифте. Разные реакции, разные принципы. Хэ Тяню казалось, что они выделяются среди остальных, словно наемные убийцы в помещении без всяких драгоценностей. — У нас здесь много подрядчиков из самых разных сообществ, — сказал ему брат, когда он спросил про них. Хэ Тянь рассмеялся. Он встал из-за компьютера, потому что спина затекла, а глаза болели от усталости. Прошло две недели с тех пор, как он начал, и это было несколько разочаровывающе, но брат говорил, что он неплохо справляется. Он направился к кофемашине в задней части комнаты, зная, что десятки глаз следят за ним, гадая, кто он и как попал сюда, гадая, принадлежит ли он к семье Хэ, или он чей-то молодой любовник, или только выпустился из университета и попал на работу, которая оказалась слишком тяжелой для человека без опыта в подобных вещах. Комната была заполнена бывшими офицерами полиции, частными следователями и правительственными аналитиками, которым нравились пенсионные на прошлых работах, но новые офисы, бесплатный кофе и довольно размытое понимание нравственности нравились больше. Хэ Тянь нажал кнопку, и машина зажужжала. Она располагалась на стойке рядом с раковиной и полкой с чашками. Там был маленький холодильник, микроволновка и торговый автомат, который был бесплатным и неизменно пустел к концу дня. Он почувствовал, что кто-то подошел к нему сзади, когда машина с жужжанием выплюнула в чашку молоко, — не увидел, а только почувствовал какую-то перемену в воздухе, то, как его частицы наполняются живой плотью, одеждой и тенями. — Привет, — сказали ему. Хэ Тянь оглянулся через плечо. — Привет. Довольно молодой парень, явно не больше тридцати. Воротник рубашки чересчур открыт, волосы уложены и придают ему своеобразный вид. — Тебе идут очки, — сказал парень. Хэ Тянь уставился на него. — Я не привык долго смотреть в экран, — осторожно ответил он. — Ха. А чем занимался до того, как пришел сюда? — Пытался организовать частную курьерскую службу. — О, круто. — Ну, ничего не вышло, — Хэ Тянь схватил свой кофе. — Прошу прощения. Парень шагнул в сторону. Он был ниже, чем Хэ Тянь, зато шире в плечах, а Хэ Тяню никогда не нравилось, когда его загораживали. Про себя он предположил, что так частенько чувствовал себя Гуань Шань. — Мы с парой ребят собираемся сходить выпить после работы, не хочешь присоединиться? Я понимаю, что нелегко быть новичком в таком огромном месте. Тем более, каждый работает над своим делом, так что порой чувствуешь себя несколько… изолированным. — Да нет, все нормально. Он дружелюбно и довольно раздражающе улыбнулся. — Хорошо. Но предложение все еще в силе. Кстати, меня зовут Ян Сиу. — Тянь. — Довольно лично. Без фамилии? Ты что, шпион? — он засмеялся почти по-детски, заразительно, и этот звук наверняка заставил бы засмеяться других людей, услышь они это. Хэ Тянь даже не улыбнулся. — Либо соглашаешься с этим вариантом, либо нет. — О, с удовольствием соглашусь. Его выражение, которое Хэ Тянь счел довольно интересным, не изменилось. Понимай это как хочешь, как бы говорило оно, словно инстинктивная попытка защититься, сказать, что его слова невозможно истолковать как-то иначе, чем просто как приятельскую беседу коллег, случайно столкнувшихся у кофемашины. Или же они могли обещать запятнанные простыни и разгоряченные тела, прижимающиеся к оконным стеклам в темноте. Любой ответ, как и сама фраза, мог быть воспринят в разном ключе. Но здесь Хэ Тянь имел достаточно опыта, и это была уже не старшая школа, где — он не сомневался в этом — некоторые учителя определенно хотели его трахнуть, и он был не прочь поддержать их фантазии взглядом искоса или улыбкой, которые означали, что да, это могло бы принадлежать тебе, если бы ты отважился рискнуть. Здесь он был вполне доволен небольшим пространством своего рабочего места, некой его анонимностью, которая нарушалась лишь тогда, когда он вставал, чтобы сходить в туалет или взять кофе, словно он ненадолго выходил из густых облаков и затем снова скрывался в туманной тени. Так что он просто пожал плечами, возможно, прикинулся, что до него просто не сразу доходит, и не особо озаботился тем, что парень проследовал за ним взглядом до самого его стола и, возможно, тихо вздохнул. Он снова сел за стол, разблокировал компьютер и увидел мигающее на экране сообщение. Это оказалось сообщение от техподдержки. Он написал им этим утром, озадаченный пикселизированным изображением с уличной камеры, за которой наблюдал прошлой ночью. Он несколько раз отправлял женщине из техподдержки видео и фотографии, чтобы та сделала их четче, и оказывалось, что на них мужчина просто покупает рис в магазине на углу или ждет такси под какой-нибудь крышей, пока на улице льет дождь. Абсолютно безобидно по всем показателям. Можете сделать это изображение почётче? — спросил он ее. Он не знал ни ее имени, ни того, как она выглядит, у него было лишь имя пользователя «IT/25», к которому брат посоветовал обращаться. Надеюсь, это поможет, ответила она. Полагаю, кем бы он ни был, он этого заслуживает… Он открыл изображение и несколько минут просто вглядывался в него, потому что не совсем понимал, что на нем происходит, но затем внезапно все стало абсолютно очевидно. Его глаза загорелись, а на лице медленно появилась улыбка. — Теперь ты мой, ублюдок.

***

Они были в кино, когда ему пришло сообщение — по крайней мере, Чжэнси предположил, что это сообщение. На экране происходила какая-то ерунда — про зомби и людей, которые превращаются в монстров, которые превращаются в мусорные контейнеры, с отвратительными приближениями камеры. Сам он добровольно на такое ни за что бы не пошел. Но Цзяню хотелось посмотреть, так что они пошли, и к тому времени, как закончилась реклама, он уже съел весь свой попкорн (кусочки застревали в волосах и приклеивались к зеленому джемперу), и еще до конца первой половины съел все, что оставалось у Чжэнси. Он сидел, наклонившись вперед, и его рот ни на секунду не прекращал двигаться, а на губах были красные пятна от газировки, которую купил Чжэнси, и он, кажется, даже не моргал, и его локти занимали оба подлокотника, хотя технически один из них принадлежал Чжэнси, но он был не против поделиться, и он пил через соломинку Чжэнси, хотя тот уже пять раз сказал ему, что его — та, что синего цвета, и ему уже было не пятнадцать, и о непрямых поцелуях он уже не думал… Все это, это внутреннее мучение, которое, кажется, навсегда прочно закрепилось в его душе только для Цзяня, эта беспорядочность, которая напоминала бесконечный просмотр видео автомобильной аварии на повторе, вероятно, и стала причиной того, что он это увидел. Он не смотрел фильм, хотя должен был восхищаться кривыми протезами и жутковатыми трелями чудовища и скудными диалогами актеров, имена которых он не мог вспомнить. Вместо этого он смотрел, как Цзянь И вытаскивает телефон из кармана, на экране высвечивается сообщение, и на то время, которое мерцающий свет озаряет его лицо, он становится совершенно неузнаваемым. Чжэнси ничего не сказал, потому что он просто не мог, потому что не знал, кто сидит рядом с ним и пьет с ним из одного стакана. В одно мгновение он стал совершенно другим. Даже странно, как просто изменив взгляд, или изгиб губ, или движения челюсти, человек может стать кем-то совершенно иным. Как будто до этого он находился в чужой коже и теперь медленно начинает из нее вылезать. Чжэнси ничего не сказал, а фильм продолжался — ужасный сценарий, неловкие диалоги, напряжение, которое явно не собиралось спадать, а лишь нарастало все сильнее. Ничего не сказал, когда пакет с попкорном упал на пол, и его остатки рассыпались под сиденьями ряда перед ними, а Цзянь И даже не заметил этого и все еще продолжал пялиться на свой телефон, как будто в пустой квартире, лежа в кровати, он услышал шум откуда-то снизу и теперь не мог пошевелиться — просто на всякий случай. Чжэнси не двигался, пока не включился свет, потому что экран уже погас, а парень с метлой и мешком для мусора не начал обходить ряды. Чжэнси не хотелось злить его, потому что весь пол был усыпан попкорном явно по их вине, и… — Господи, Цзянь И, да вставай уже. И лишь тогда Цзянь И посмотрел на него, и, кажется, в первую секунду даже не узнал его. — Фильм закончился, — сказал Чжэнси. Он не мог смотреть на него — настолько резким было это раздвоение, и не хотел, чтобы Цзянь продолжал смотреть на него вот так, словно он мчится по незнакомому городу на поезде, и здания вроде как знакомы ему — тот же кирпич, то же стекло — но все вокруг совершенно другое, а попытки разглядеть хоть что-то ни к чему не приводят, и все просто размывается, проносясь мимо. — Что? — Фильм. Закончился. Ты выпал куда-то почти на час. Он моргнул, взглянул на телефон в руке — экран уже потемнел; потемнел еще пятьдесят три минуты назад — а потом перевел взгляд обратно на Чжэнси. И рассмеялся. И это было… Это было настолько ни на что не похоже, что Чжэнси чуть не содрогнулся от ужаса. Потому что в этом смехе не было ничего. Ни ироничного самоосуждения, ни неловкости, ни смущения из-за потерянного времени. Он не был веселым или сардоническим. Он был абсолютно пустым. — Извини, — сказал он, и поднялся на ноги, и откидное сиденье со стуком вернулось на место. Они шли уже минут десять. Солнце село несколько часов назад, и луна желтела в небе, а деревья горели огнем под светом фонарей и тяжелым грузом осени. Чжэнси подумал, что для субботнего вечера на улицах было довольно тихо, пока они шли в сторону дома Цзяня И, так что он потянулся, чтобы вытащить попкорн из шерсти его джемпера и те несколько кусочков, которые каким-то образом оказались в волосах. У него во рту было сухо — хотелось пить после сладкого, и вкус сахара пристал к языку — и стало еще суше, когда Цзянь И остановился и просто позволил ему сделать это и даже не посмотрел на него. — Я думаю… Я думаю, что сегодня лучше пойду домой один. Чжэнси взглянул на него и опустил руку. Он пытался понять, действительно ли он хочет этого, или это один из тех неискренних моментов, когда он хотел, чтобы Чжэнси сделал именно то, чего, по его словам, он не хотел. — Хорошо, — сказал Чжэнси. Ему даже не было обидно, что Цзянь И отменил все, потому что, скорее всего, они бы просто смотрели дерьмовые телепередачи до четырех утра. Может, они бы заказали еду на вынос и пошли бы побросать мяч в небольшом парке позади дома, где жил Цзянь И, ближе к полуночи, потому что Авель слишком суетилась, а им нравилась тишина этого места и неяркий свет фонарей. Ветер, попавший в ловушку между высотками, приглушенные голоса жильцов, доносящиеся из квартир. И они могли делать вид, что находятся в саду их собственного дома, который не приходится делить еще с тысячей других людей в таком маленьком пространстве. Ему даже не было обидно, потому что ему хотелось знать, что такого было в телефоне, он даже подумывал выхватить его, чтобы одним глазком взглянуть на размытые буквы, прежде чем Цзянь И ему врежет, потому что в тот момент казалось, что ему вообще все равно, что он делает. Чжэнси не было обидно, потому что единственным, что он чувствовал в тот момент, был страх, что Цзянь И может опять исчезнуть, и на этот раз он почти что знал об этом, и это, пожалуй, было даже хуже. — Можем вместо этого встретиться завтра? — сказал Цзянь И. — Хорошо, — повторил Чжэнси, гадая, какую из версий его ему доведется увидеть в следующий раз, гадая, наступит ли вообще это «завтра». — Мне просто… нужно кое с чем разобраться. Прости. Чжэнси сложил руки на груди, в основном потому, что ему необходимо было прижать хоть что-нибудь к ребрам. — Ты мне расскажешь? — Я… — Не можешь. Ладно. Я понял. Он выглядел так, словно разрывается, но Чжэнси вообще-то было все равно, потому что ему не нравилось ничего из этого. Не нравилось, что время, которое они могли провести вместе, было испорчено и запятнано отголосками прошлого, которое пришлось пережить Цзяню, пока они были не вместе. «Прошлое есть прошлое», — часто говорила его мама. Без особого глубокого значения, ей просто нравилась бессмысленная очевидность этой фразы, но Чжэнси подумал, что, возможно, стоит сказать ее Цзяню. Сказать, что он не обязан возвращаться к этому прошлому, не обязан позволять ему вмешиваться в его жизнь, потому что теперь он вернулся и снова рядом с ним, и разве что-то еще имеет значение? В итоге он так и не сказал этого и точно знал, что Цзянь И стоял на том же месте еще долго после того, как он завернул за угол и направился к себе домой. В итоге он поймал такси, потому что ему не хотелось в одиночестве идти по темным улицам с яркими неоновыми вывесками и уличными торговцами, призывающими его попробовать жареные пирожки и блинчики с кунжутом, хотя он и не голоден, — еда на улицах, жирная и грязная, может казаться вкусной только тогда, когда ешь ее, смеясь, вместе с кем-то еще. Он поймал такси, потому что ему хотелось, чтобы город превратился в размытый поток огней, людей и неясных, проносящихся мимо лиц, чтобы он, возможно, смог притвориться, что ничего из этого на самом деле никогда не было.

***

Цзянь И снова вытащил телефон из кармана, когда вернулся домой. Свет был выключен, и он принес из кухни стакан воды, наполнил миски Авель едой и водой и почесал ее, спящую на диване, за ухом. Он рухнул на кровать. Жалюзи были открыты, так что если бы он включил свет, то внезапно превратился бы в своего рода выставку для тех, кто смотрел на него из дома напротив или заглядывал в окна с улицы, и возможность такой открытости, такой откровенной слабости была заманчивой. Он включил телефон. Уставился на сообщение. Подумал о том, сколько они будут ждать, прежде чем придут за ним, потому что он не ответил. Это было простое, довольно обыденное сообщение, и он не знал, почему вдруг так отреагировал. Может, потому, что они всегда использовали эту фразу, но на этот раз, когда он видел ее на экране телефона, она вдруг стала вещественной. Обрела временную метку и реальность, которые обычные слова не могли удержать подолгу. Для тебя есть работа. — Ф. В конце концов он просто лег спать, потому что они испортили фильм, который ему хотелось посмотреть, так что он решил, что они могут и подождать.