Афоризм

♫ Bon Iver — Michicant Они ужинали втроем, вместе с его матерью, потому что Хэ Тянь подумал, что, пожалуй, это лучшее (единственное), что он в силах сделать на данный момент. Он видел, какие взгляды бросает на него Гуань Шань через стол — крошечный, из тонкого дерева, грозившийся того и гляди развалиться под тяжестью всего, что Хэ Тянь притащил из ресторанчика неподалеку от дома. Гуань Шань чувствовал себя довольно неловко: его мать постоянно переводила между ними настороженный взгляд, словно ожидала, что один из них вот-вот набросится на другого. Но большую часть времени она сидела тихо и, наверное, была слегка ошарашена тем, что кто-то только что принес еду им, на этот маленький столик, а Хэ Тянь продолжал подкладывать Гуань Шаню добавку и никак не мог насмотреться на то, как он ест. Как примитивно, подумал он про себя, но как-то отстраненно — без особой неприязни или отвращения. Возможно, даже с небольшой долей мрачного удовлетворения. — Тебе не стоило этого делать, — негромко прошептал ему Гуань Шань, почти что прижимаясь губами к его уху, когда они стояли на кухне. У себя в квартире Хэ Тяню было даже как-то неловко, что он использовал любой возможный повод, чтобы прижаться к его спине, иногда — положить руки ему на пояс, но здесь было так мало места, что его не сдерживало ничего, кроме мамы Гуань Шаня, сидевшей в углу гостиной. Да и это его не особенно беспокоило. — Я сам захотел, — тихо ответил Хэ Тянь, вынимая старые исцарапанные миски со сколами из шкафа, в котором не было больше ничего. — Это за прошлый раз. И за все те разы, когда ты готовил для меня. — Ты же платил мне за это. Вроде как не обязательно возвращать долг. — И все же. — И покупка еды в ресторане — это не готовка. Он сухо улыбнулся ему. — Я это устроил не потому, что хотел просто поглазеть на тебя. Он наблюдал за тем, как он умолк, а задняя часть его шеи медленно залилась румянцем. Держа посудину в одной руке, он прижал свободную ладонь к его коже, ощутив ее жар, мягкость его волос — когда пробрался к затылку. Краска на них уже потускнела, приобрела оттенок ржавчины, оттенок догорающего заката. Хэ Тянь задумался, доведется ли ему когда-нибудь увидеть их натуральный, темный цвет, и действительно ли он хочет этого. — Надо выходить отсюда, — пробормотал он. — Мама, наверное, думает, что ты меня тут уже зарезал. — То есть она считает, что я склонен к насилию? Гуань Шань лишь выразительно взглянул на него.

***

— А-Шань говорит, что ты работаешь в городе, Хэ Тянь. Гуань Шань шевельнулся, медленно двигая челюстями. Хэ Тянь кивнул. — Да. Мой брат руководит охранной фирмой. Раньше она принадлежала отцу, но теперь, когда брату уже за тридцать, большая часть ответственности лежит на нем. — Компьютерная безопасность? — Иногда. Или физическая. Или денежная. Это довольно… всеобъемлющее предприятие. Она кивнула и продолжила: — У вас, должно быть, много персонала. После этих ее слов над столом повисло какое-то напряжение, и все они — а больше всех Гуань Шань — понимали, что это замечание в его сторону. Невысказанный вопрос: почему у него нет работы? Почему он не стал работать с Хэ Тянем, если такая возможность была. Почему он считает, что его собственное счастье значит куда меньше до тех пор, пока счастлива она сама. — Ма, — сказал Гуань Шань. — Уверен, Хэ Тянь пришел сюда не для того, чтобы говорить о работе. Не стоит портить этим весь ужин. — Ну конечно, — ответила она, склоняя голову. Это был жест скромного извинения, жест смущения, но Хэ Тянь видел, что она не чувствует ни того, ни другого. Ее взгляд был слишком резким, в то время как взгляд Гуань Шаня порой становился беспомощно-мягким — Хэ Тянь видел его редко и потому очень долго ждал его, пытался отыскать его. Проблема была в том, что у Гуань Шаня был очень похожий вид, когда он был уязвлен или сбит с толку, и Хэ Тянь знал, что раньше — а порой и сейчас, что уж там — он специально причинял ему боль или сбивал с толку лишь для того, чтобы увидеть его. Потому что это почти что позволяло ему притвориться, что между ними есть нечто большее, чем сигаретный дым, сливовые синяки на бледной коже и звук захлопывающейся двери, отдававшийся тревожным эхом и наполненный угрюмой, молчаливой ненавистью. После ужина они с Гуань Шанем пошли в его комнату и уселись на его кровати, соприкасаясь коленями. Хэ Тянь сел в изголовье, откинувшись на подушки, а Гуань Шань прислонился спиной к подоконнику. Свет медленно проникал сквозь окна, и несколько минут в промежутке между последними лучами солнца и глухими сумерками его профиль подсвечивался так, словно он сам — солнце, парящее в закатных облаках. Какое-то время они сидели там, и Хэ Тянь смотрел на него, и он отвел взгляд, словно и не догадывался, что его разглядывают. — Иногда ты смотришь слишком пристально, — сказал он хриплым, дрожащим голосом. — Я не… я не выдерживаю. На коленях у него лежала тетрадь, он скрестил ноги и быстро крутил между пальцами ручку. Кровать была тесновата, но Хэ Тянь все равно держал ноги вытянутыми вдоль ее края, прижимаясь поближе к коленям Гуань Шаня. Через закрытую дверь они слышали голос матери Гуань Шаня; она напевала что-то, пока мыла посуду в большой миске на столе (так и не позволила им самим сделать это, сколько бы Гуань Шань ни уговаривал ее), а кто-то в квартире этажом выше орал на орущих детей, и Хэ Тянь прекрасно слышал это, но не особенно вслушивался. Комната казалась словно изолированной от времени, где-то между последними вздохами солнечного света, пока день пытался отдать все до последней капли. — Нам надо начинать, — сказал Гуань Шань, и Хэ Тянь моргнул, замерев в некотором ступоре, удивленный, что именно Гуань Шань предложил начать. Не думал, что он согласится быть инициатором чего-то подобного. — Конечно, — ответил Хэ Тянь и приподнялся так, чтобы не касаться его, потому что он мог использовать эту ложь и продолжать смотреть на него всю ночь, но это было бы несколько неудобно, и он хотел, чтобы Гуань Шань считал, что он так сосредоточен на нем по правильным причинам. Правильным? Нет. Уместным. — Думаю, я должен спросить, на какого рода работу ты хочешь устроиться, — продолжил Хэ Тянь. — Нет смысла задавать тебе вопросы о профессии механика, если ты хочешь стать продавцом овощей. — Не хочу быть ни тем, ни другим. — Неплохо для начала. — Хэ Тянь… — Я серьезно, — сказал он, хоть ему и не хотелось перебивать его, когда он произносил его имя, потому что, боже, он был просто создан для этого. Откуда взялось вот это? То, что поселилось где-то внутри него в средней школе и плющом обвивало его легкие и сердце и голову, пока он не терял возможность дышать и мыслить, а кровь не могла пульсировать по его венам до тех пор, пока он не видел его, не слышал его голоса… и не портил его жизнь. Не причинял ему боль. Не произносил то, чего на самом деле не имел в виду. Или имел. Почему он не мог влюбиться в кого-то менее похожего на него? Кого-то менее… Кого-то менее. — Хэ Тянь? Скажи это еще раз. — Извини. Я хотел сказать, что это хорошо. Ты откидываешь варианты, которые тебе не подходят. Это хорошо. — Я не хочу быть поваром. — Не хочешь? — спросил Хэ Тянь. Почему-то это его не удивило, но он не мог сказать, почему. Вероятно, потому, что он знал, что на самом деле ему никогда не нравилось это. — Нет, — он сидел, ссутулившись, все еще прижимаясь поясницей к подоконнику, и Хэ Тянь подумал, что это, вероятно, больно. — Это… это была мечта моего отца. Я хорошо умею готовить, потому что приходилось делать это для мамы и потому что так можно зарабатывать деньги. Не потому что я хотел пойти по его стопам. Понимаешь? — Да, — сказал Хэ Тянь (он не понимал, но решил, что можно и притвориться). — И это, ну, тянет за собой мое прошлое, понимаешь? Ребенок крутится в кухне, пока его старик… его отец… Тишина. — Можем сделать это в другой раз, — тихо сказал Хэ Тянь. Он хотел спросить его, хотел, чтобы он ворвался в собственную душу и рассказал ему все, что скрывал до этого, чтобы Хэ Тянь мог собрать пазл полностью и дать ему все возможное, что будет уместным. Но не стал, потому что это было бы жестоко, а он понемногу начинал учиться различать жестокость и ложную доброту. — Нет, — ответил Гуань Шань. А затем сделал глубокий вдох. — Думаю, возможно, мне понравилось бы учить. То есть. Малышей. Не людей… не подростков. И учить не математике и чему-то подобному, а только чему-то начальному. Игровые группы. Молодежные группы. Я не так уж хорошо лажу с остальными людьми. А с ними не нужно быть таким же осторожным, как с другими. — Ты хорошо ладишь со мной. — Я паршиво лажу с тобой, — он пристально взглянул на него. Тусклый свет отчетливо вырисовывал круги под его глазами. — Возможно, ты с другими людьми тоже ладишь паршиво. — С чего ты это решил? — Средняя школа, — легко ответил он, словно уже давно об этом думал. — Ты все время старался подстроиться под чужие ожидания — под мнение других людей о тебе. Как будто все это не было какой-то тщеславной попыткой получить признание и обожание. Но в итоге ты все равно возвращался в пустую квартиру в одиночестве, и единственной доступной компанией был я, потому что всех остальных на самом деле просто не существовало. Довольно грустно, не думаешь? — Не особо, — Хэ Тянь пожал плечами. — Какой был смысл в них всех, если в конечном итоге мне удавалось побыть с тобой? — Не говори так. — Почему? Не нравится, когда я осознаю, что иногда все-таки умею чувствовать что-то? — Потому что когда ты был со мной — чем бы это ни было — в этом не было ничего хорошего. И ты знал это. — Ты никогда не говорил «нет». Никогда не отталкивал меня. Потому что тогда я бы остановился. Прекратил. Ушел. — Я тебя не виню. Я просто думаю… думаю, что мы не подходили друг другу. Мы не хотели этого. — Я знал, чего хотел. — Я — нет. Хэ Тянь не знал, что он должен делать с этой информацией, с этим открытием. Почему он вообще сейчас говорит это ему. Что он должен сделать с этим? Он не мог притвориться, будто порой не кусал его горло до крови. Не мог притвориться, будто на их спинах не оставалось синяков от впивающихся ногтей и твердых деревянных полов. Не мог притвориться, будто иногда Хэ Тянь не включал свет и не прижимал его к стеклянным окнам во всю стену и не шептал ему на ухо, что, возможно, кто-то подсматривает за ними, хотя сейчас он и осознавал, что Гуань Шаню нравится интимность и уединенность секса. Он не любил выставлять это напоказ, не любил жесткости, которую всегда придавал этому Хэ Тянь. Который всегда предполагал, что все остальные хотят того же, что и он. — А почему ты решил, что у тебя получится работать с детьми? — спросил Хэ Тянь, потому что не мог придумать, что еще сказать. Он пришел сюда по делу и не хотел, чтобы все закончилось так же, как заканчивалось каждый раз, когда они едва не расставались, когда резкие слова повисали в воздухе, словно кислотный дождь, испаряющийся над асфальтом. — Я думаю… я думаю, потому, что я смогу объяснить им самые основы. Они не станут осуждать тебя за то, как ты объясняешь им, потому что они только учатся, учатся всему новому. И мне нравится эта новизна. Способность передать эти знания другим. В этом есть что-то почти священное, разве не так? — Так, — сказал Хэ Тянь, на этот раз действительно изо всех сил стараясь не смотреть на него: смотреть на него и слушать его, когда он говорил подобные вещи, было настоящей катастрофой для его сердца, которое и так уже мучительно сжималось, увитое лианами. — Продолжай. — Полагаю, благодаря тому, что я активный, я смогу неплохо справляться с физкультурными или спортивными группами или чем-то в этом роде. И, думаю, потому, что я знаю, что в жизни хорошо, а что — плохо, и, значит, смогу передать им лучшее из хорошего и уберечь их от плохого. И, думаю, потому, что все дети разные, так ведь? Кто-то молчаливый, кто-то шумный, некоторых вообще не заткнуть, но ведь так интересно смотреть, как они хватают все, что можно использовать, и действительно используют это, и их не заботит, кто их услышит. И я бы хотел слушать их. Ободрять их. Показывать им, что кто-то наконец действительно их слушает, и… да. Хэ Тянь сглотнул. — Не говори «думаю», — было единственным, что он смог произнести. — Что? — Не говори, что думаешь. Это неубедительно. Ты должен быть… тверд в своих убеждениях. Если ты сам в себя не веришь, почему вдруг интервьюер должен поверить твоим словам? — Да, пожалуй. — У тебя нет опыта работы с детьми, — сказал Хэ Тянь. — Ты не указывал этого в резюме. — У меня не было… не было времени. Я хочу пройти какую-нибудь программу. Получить диплом. Просто моя мама… — Способна на большее, чем ты думаешь. Мне кажется, ты ее недооцениваешь. Ты видишь ее отломленной половиной без отца и думаешь, что должен заполнять эту пустоту. Ты не видишь, что она, возможно, уже и так вполне цельная. — Ты не можешь этого знать. — Я и не знаю. Но готов поспорить, что это так, и, думаю, она очень расстроится, если ты будешь сдерживать себя из-за нее. — Он взглянул на улицу через жалюзи. Небо уже казалось серым, с легким оттенком розового румянца в том месте, где солнце поцеловало его напоследок. — Если бы вы жили со мной… Было бы проще. Там достаточно места. Это ближе к центру города, где проще передвигаться. Она могла бы ездить погулять в парк без твоей помощи. Она могла бы приглашать друзей по читательскому клубу и заполнить всю чертову квартиру цветами. Я не против. — Ты не знаешь, что предлагаешь, Хэ Тянь. Это не… — Подумай об этом. Пожалуйста. Я хочу… Я хочу, чтобы у тебя было все. — Мне не нужно все. — Ты этого заслуживаешь. — Почему? Потому что я тебе нравлюсь? Потому что я чего-то стою только тогда, когда меня кто-то хочет? — Не глупи, — сказал Хэ Тянь. Потому что это действительно было глупо, и судя по лицу Гуань Шаня, он это понимал, но все равно при возможности продолжил бы стоять на своем до последнего. Просто ради удовольствия от процесса. — Ты же знаешь, что если тебе не понравится, ты сможешь уйти. Тебе не придется даже прощаться. — Я не настолько грубый. Хэ Тянь почувствовал, как по его лицу после этих слов расползается улыбка при виде хмурого выражения на его лице, пальцев, заклеенных пластырями — забыл, что ножи Хэ Тяня куда острее тех, которыми он пользуется у себя на кухне, и дважды порезался на этой неделе, когда приходил к нему готовить. Они не делали ничего особенного, только ели, смотрели телевизор и, возможно, дышали друг другу в шеи, отчаянно сцепляясь руками в темноте. — Напиши еще одно резюме, — сказал Хэ Тянь. Он позачеркивал половину записей в том, что Гуань Шань принес ему на этой неделе с опущенными глазами и трясущейся протянутой рукой. Вот, как бы говорил этот жест. Просто возьми это, окей? — Скажи, что ты подрабатываешь личным поваром, потому что ты, в общем-то, это и делаешь. Укажи там свои оценки. Напиши, в каких кружках ты состоял и в каких внеклассных мероприятиях принимал участие. Заполни его небольшими ответственными делами, которыми ты занимался, чтобы показать, что ты действовал и прикладывал какие-то усилия. — Ты так говоришь, как будто я и в самом деле все это делал. — Ты же не только покрывал людей матом в коридорах, Гуань Шань, — Хэ Тянь закатил глаза. В голове в очередной раз мелькнула мысль о том, что ему, возможно, иногда просто нравится создавать другим трудности. — Ты играл в баскетбол. Ты был заместителем представителя класса в старшей школе. — Потому что классный руководитель просто вытащил бумажки со случайными именами из подставки для карандашей. — А разве это имеет значение? Гуань Шань вздохнул. — Ладно, — он протянул руку, взял резюме, затем встал на колени, чтобы положить его поверх стопки книг. Его футболка немного задралась, и Хэ Тянь успел увидеть ожог от сигареты, открытую кожу и очертания ребер. Когда он снова сел, на этот раз он не отвернулся от пристального взгляда Хэ Тяня. Лишь выключил лампу на полу у кровати и прикусил нижнюю губу. — Так что? — сказал Хэ Тянь. — Могу я остаться на ночь? Он спросил, потому что осознавал размер кровати и то, что она, вероятно, принадлежала Гуань Шаню лет с шести, и каково будет лежать, прижавшись друг к другу, когда они уже перешли грань подросткового возраста — вздрагивая, стараясь быть потише, потому что это не квартира Хэ Тяня, где все доступно и лежит под рукой. Это было сжатое пространство, изношенное и потертое, и Хэ Тянь в какой-то мере чувствовал себя в ловушке. Но ему она нравилась, потому что она принадлежала Гуань Шаню, и одного этого, вероятно, всегда будет достаточно. Гуань Шань сглотнул, словно он знал, что вопрос рано или поздно прозвучит, но не хотел думать о нем, облеченном в реальные слова, произнесенные его голосом. — Моя мама… — Не будет против, — подхватил Хэ Тянь с абсолютной, но совершенно необоснованной уверенностью. Он не знал, что думает о нем мать Гуань Шаня, и ему, в общем-то, было плевать. Что она думает о них. Он подумал, что она, вероятно, достаточно умна, чтобы по меньшей мере заметить. Но, вероятно, и достаточно добра, раз до сих пор никак это не прокомментировала. Гуань Шань неуверенно кивнул, словно одного этого ему было достаточно, чтобы передумать. Он поднялся на ноги и отыскал для Хэ Тяня футболку и пару свободных штанов, которые, пожалуй, сидели низковато на его бедрах (можно подумать, он был против того, что Гуань Шань продолжал смотреть и отводить взгляд, словно не его рука скользко и туго обхватывала его член пару ночей назад. Может, он просто не мог перестать думать об этом, о том, как дыхание Хэ Тяня замерло где-то в горле вместе со сдавленным вскриком, когда он, дрожа, уронил голову ему на плечо, опаляя горячим дыханием его шею, и тихо выдохнул «черт», чтобы заполнить молчание после). Они переоделись и почистили зубы: Хэ Тянь принес с собой зубную щетку, потому что предпочитал быть подготовленным, и Гуань Шань не понимал, почему в таком случае он не мог принести с собой и одежду, чтобы переодеться, идиот. Но когда он произносил это, в его голосе слышалось самодовольство, и было очевидно, что ему нравится, когда Хэ Тянь носит его одежду, и вообще-то он не возражает, если он забудет еще раз. Хэ Тянь залез на кровать рядом с ним, натянул поверх них тонкое одеяло. Их ноги переплелись, и если бы кто-нибудь из них двинулся, они бы поцеловались, сталкиваясь ресницами. Хэ Тянь положил ладонь ему на живот — кожа была горячей под старой футболкой. Гуань Шань покачал головой. — Я не хочу, — сказал он, и Хэ Тянь почувствовал, как под его ладонью тихо подрагивают мускулы. — Хорошо, — ответил он, нащупал вместо этого ладонь Гуань Шаня и обхватил пальцами его запястье, ощущая, как кровь пульсирует в его венах. Гуань Шань сглотнул. — Мы можем… Мы можем поцеловаться? — прошептал он. Его голос был почти что беззвучной дрожью. — Просто поцеловаться? — Да, — сказал Хэ Тянь. Они могли это сделать. Он был способен на что-то вроде этого. Гуань Шань кивнул. Он протянул руку, положил ему на щеку, и Хэ Тянь почувствовал, как она дрожит. Гуань Шань двинулся вперед и замер, обдавая дыханием лицо Хэ Тяня, словно ждал чего-то. Он понял, что Гуань Шань ожидал, что он двинется. Что он наклонится и перевернет его на спину и просто возьмет все под собственный контроль. Но он не стал. Он подождал, и когда Гуань Шань наконец качнулся вперед и прижался губами к губам Хэ Тяня, едва дыша, это было нежнейшее из прикосновений, что он когда-либо ощущал. Он почти не двигался, лишь приоткрыл рот, прижавшись чуть сильнее, чтобы не ощущать себя статуей. Какое-то время он думал, что, возможно, Гуань Шаню скоро надоест, что он устанет, может, начнет двигаться резче, углубит поцелуй, переместится к его горлу и нижней стороне челюсти. Но он этого не сделал. И это было так мило. И они не двигались, кажется, часами, и их губы даже не начинали ныть, и они едва ощущали вкус друг друга. Это был один из тех моментов, которые, как полагал Хэ Тянь, если бы он был способен на это, могли бы заставить его расплакаться своей чувственностью — как будто лежишь на крыше, а небо такое теплое, и ты чувствуешь далекий жар светящихся в нем звезд, и громко трещат цикады, но они — единственный звук, помимо твоего тихого дыхания. Они, кажется, не слышали ни кричащих на улице детей, ни хлопающих дверей, ни чьего-то фальшивого пения в душе. Это было так мягко и так непривычно для Хэ Тяня — совсем не похоже на то, как он обычно обращался с ним, — и он задумался, не с этого ли все началось, не к этому ли все сводилось. Только то, как они целовались, только то, как они могли двигаться без боли и темнеющих отметин на коже и без всякого ощущения неправильности происходящего. И когда в конце концов Гуань Шань издал какой-то тихий звук, Хэ Тянь с легкой мысленной усмешкой и ощущением переполняющей нежности осознал, что он так и заснул, прижавшись губами к его губам, необъяснимо невинно.