Афоризм

♫ The xx — Angels // The xx — Intro Тот октябрь оказался холодным. Температура падала до пяти градусов по ночам и едва поднималась до десяти днем. Из-за этого все вокруг казалось слишком аскетичным, чересчур приглушенным, чересчур морозным. Поэтому, когда Гуань Шань развернул мамину коляску и помог ей забраться в такси, от жара у него взмок лоб. Поэтому сиденья все еще были холодными, а постепенно нагревающееся лобовое стекло — влажным от пара. Его мама заснула быстрее, чем они успели отъехать, уложив голову ему на плечо — он обхватил ее рукой и вздрагивал на каждом лежачем полицейском или слишком резком ударе по тормозам. Он оставил ее коляску на нижнем этаже, когда они подъехали к дому, прикусил язык, чтобы не заплакать, когда мама издала тихий болезненный звук — она никогда не говорила, что у нее болят бедра и ноет спина, только спрашивала, нет ли у них каких-нибудь обезболивающих, — и прошла, кажется, целая вечность, прежде чем они добрались до своего этажа, и ещё дольше — пока ему удалось вытащить ключ из кармана вместе с ней на руках и вставить его в замок. В квартире было холодно, потому что отопление не работало, и Гуань Шань не хотел включать его, потому что отметил пункт «Ожидает подтверждения» в квитанции об оплате во время маминой выписки, и у него все еще оставалось две недели, чтобы разобраться со всем. Разобраться с собой. Он уложил маму на кровать в ее комнате: тускло-розовые стены, простыни и занавески с цветами, которые уже перешли стадию «милые» и стали чрезмерно броскими, стопки книг, прилипавшие к пыли и создававшие в комнате запах затхлости. Послеполуденный свет, пробивавшийся сквозь занавески, был слабым и туманным, и в его лучах медленно плавали пылинки, и целых десять минут, стоя там, пока мама вновь заснула под действием морфина и антибиотиков, он никак не мог решить, стоит ли открывать окно, потому что на улице было холодно, но здесь воздух казался тяжелым и спертым. В конце концов он все же открыл его, и с рамы посыпалась краска, а заржавевшие петли резко скрипнули, и вороны сорвались с крыши здания и тенями пронеслись мимо комнаты. Его мама спала на животе, так что он принес одеяло со своей кровати и обернул его вокруг ее ног и поясницы, стараясь не задеть широкую повязку на спине. Она казалась такой маленькой и едва дышала, и он сидел на краю ее кровати и не знал, что с собой делать, и гадал, заплачет ли он сейчас. Так вот каково это, значит, быть двадцатилетним? Спустя какое-то время он пошел на кухню, приготовил суп — просто бульонные кубики и горячая вода, почти испортившиеся грибы, которые он откопал в холодильнике, и остатки тофу из морозилки (когда-то купил оптом на распродаже). Врачи сказали, что его мама теперь не проснется до утра, так что он съел целую тарелку, а остатки поставил в холодильник в контейнере с красными пятнами — раньше там хранились помидоры. Наверху мать кричала на детей, и какой-то его части захотелось подняться туда и сказать, чтобы заткнулись к чертовой матери, а не то он их прирежет. Другой его части хотелось просто надеть наушники (провода были скреплены изолентой, потому что пластиковое крепление сломалось и развалилось), лечь, поеживаясь, на голый матрас и хоть на минуту представить, что ничего вокруг не существует. Последнее он и сделал, и в этом не было ничего романтичного, в этом не было никакой эстетики, чем бы «это» ни было. Хэ Тянь подарил ему наушники на прошлый день рождения — не упаковал их, не подписал открытку, только небрежно отклеил ценник, на котором, вероятно, была цифра, которую Гуань Шаню не хотелось бы узнать, так что он не стал выяснять, — но они до сих пор лежали в закрытой коробке в нижнем ящике, где он хранил фото отца и его ресторана и старую, заляпанную копию меню с того времени, когда он только открылся, и прочую бесполезную ерунду, по поводу которой люди всегда так сентиментальны. Он понимал, что этот факт причисляет его самого к «людям», но делал вид, будто это не так. Он лежал, дрожа от холода, потому что футболка была слишком тонкой, а окно не закрывалось как следует, а его толстовка сохла на балконе — он постирал ее, когда понял, что от нее слишком сильно пахнет больницей и мертвыми цветами. А потом его телефон зазвонил. Он потянулся к нему, сощурившись, потому что уже темнело, а до этого он лежал с закрытыми глазами. Нажал на кнопку ответа. — Да? — Давай сходим погулять. — Куда? — Просто выпить. Цзянь и Чжань тоже там будут. — Так себе мотиватор. — Чушь. Ты же хотел друзей, разве нет? — Ты путаешь меня с собой, Хэ Тянь. Смех на другом конце телефона был тихим и теплым, и когда он достиг уха Гуань Шаня, он заставил его поежиться, но вовсе не от холода. — Просто пойдем, — сказал Хэ Тянь. — Мама только что вернулась из больницы. — Ты сказал, что она спит. — Она… — Тогда сочту это согласием. — Хэ Тянь… — У тебя через пять минут. — Хэ Тянь… Но он уже отключился. Хэ Тянь жил дальше, чем в пяти минутах отсюда, но, похоже, уже был в пути, и Гуань Шань не знал, что он испытывает по поводу того, что Хэ Тянь всегда забирает его, что чувствует, когда соседи сквозь жалюзи подглядывают за подъезжающей машиной. Пялятся и гадают, кто садится в нее и что ему приходится делать за возможность сидеть в подобной машине. Он ненавидел это чувство, возникавшее всякий раз. Но еще ненавидел и то, как люди, должно быть, строят догадки и по поводу Хэ Тяня, хотя прекрасно знал, что самому Хэ Тяню до лампочки все, что о нем здесь думают: он уже давно сделал для себя выводы о том, где они живут, сколько зарабатывают и как одеваются, потому что все это открыто лежало на поверхности. На самом деле ему было интересно, что бы подумал о нем Хэ Тянь, если бы впервые встретил его именно здесь. Может, Хэ Тянь тогда заблудился бы и опустил стекло в машине, чтобы оглядеться, зажав сигарету в зубах, и именно Гуань Шань наклонился бы и заглянул в окно со злой усмешкой на лице. Понравился бы он ему в таком случае? (И вообще, он хотя бы сейчас ему «нравился»? Можно ли этим словом описать их чувства?) Захотелось бы ему прикасаться к нему? Захотелось бы ему смотреть на него так, как он смотрел? Так, как смотрел на него сейчас, выходя из машины и приближаясь к нему тихой, бесшумной походкой хищника, которая создавала у стоящего неподвижно Гуань Шаня ощущение, словно на него охотятся. — Тебе не холодно? — сказал он, вертя в руках зажигалку, но не зажигая ее — по всей видимости, он пытался бросить. — Нормально, — соврал Гуань Шань. Он отнес мамину коляску назад в квартиру, налил ей стакан воды, оставил свет включенным на случай, если она проснется, положил упаковку таблеток на прикроватный столик и на всякий случай написал записку на обороте старой упаковки от печенья. И после этого ему было даже жарко, а разгоряченная кожа стала влажной, но теперь он стоял на улице, и Хэ Тяня пришлось ждать дольше пяти минут, и воздух был морозным, а от дыхания перед лицом клубился пар. Хэ Тянь подозрительно взглянул на него, потому что прекрасно знал, что это ложь, словно мог увидеть мурашки на его руках, и снял с себя куртку. Она была кожаной и казалась теплой, а рукава оказались чуть длиннее нужного, и Гуань Шань на мгновение вдруг почувствовал себя ребенком. — Пытаешься быть любезным? — спросил он, когда Хэ Тянь открыл перед ним дверь и он сел на подогретое сиденье. — Не особо, — ответил Хэ Тянь, забираясь на водительское место и делая радио потише, так, что остались слышны лишь тихо бормочущие голоса. Он захлопнул дверь, и они отъехали подальше от пристальных взглядов — слоняющихся вокруг, наблюдающих, приближающихся к ним из теней. — Это все чистой воды эгоизм. — Да? Хэ Тянь взглянул на него. Он почувствовал, как щеки начинают заливаться румянцем от тепла в машине и от этого взгляда, от которого его бросило в жар. Он все еще вспоминал, как они целовались, словно в первый раз, почти притворяясь, что так оно и есть. Он вспомнил удивление на лице Хэ Тяня, словно тот и не предполагал, что что-то подобное возможно между ними, словно не ожидал от себя, что ему может это понравиться. Гуань Шаню хотелось показать ему немало вещей, которые ему, вероятно, понравятся, хотя он еще и не подозревает об этом, потому что перед ним лежал целый неизведанный мир простоты, тайных желаний, намеков и тишины. — Мне просто нравится видеть тебя в своей одежде, — сказал Хэ Тянь, обхватывая пальцами рычаг и придерживая другой рукой руль. Когда он вел машину, он всегда казался почти что ленивым, но такой непринужденной томности Гуань Шаню никогда не удавалось достичь. Он не мог понять, связано ли это с социальным положением, с деньгами — эта способность выглядеть так, словно тебе нет никакого дела до происходящего и ты не прилагаешь ни малейших усилий, но все равно кажешься привлекательным. Если бы Гуань Шань попробовал изобразить нечто подобное, он, наверное, выглядел бы как какой-то малолетний прогульщик. Может, дело было в волосах. — Ты настолько парень, — сказал Гуань Шань. Хэ Тянь фыркнул и бросил на него взгляд, говоривший «И что это значит?», но в то же время было очевидно, что он прекрасно понял, о чем он говорит. — Теперь ты замерзнешь, — пробормотал Гуань Шань, когда молчание затянулось, тихо, себе под нос, словно если он произнес бы эти слова громче, Хэ Тянь бы попросил куртку обратно, а было немало причин, по которым ему не хотелось ее отдавать. И Хэ Тянь пожал плечами, словно не чувствовал холода, словно это ничего не значило, и Гуань Шань задумался: какой идиот решил, что отдать кому-то предмет одежды — это романтично? Ведь тогда все равно сохраняется неравновесие, и что в таком случае в этом милого? Они приехали в центр, где фонари, казалось, завязли в холодном тумане. Ночь становилась все темнее и холоднее, и в черном небе вспыхивали звезды. Они оставили машину на стоянке и пешком дошли до берега Циньхуайхэ, где здания, ограждения и палатки подсвечивались неоновыми огнями, мигали в темноте и странными пятнами отражались в мерцающей поверхности реки. Несмотря на мороз, вокруг было многолюдно, туристы с сомнением оглядывали безделушки, которыми торговали в палатках, парочки бродили по дорожкам или смотрели на огни из одной из старых лодок, беззвучно проплывавших по воде. Они нашли Чжаня и Цзяня в баре неподалеку от Храма Конфуция — те смотрели баскетбол по телевизору, закрепленному на стене, и ели мясо с овощами. Кусочки свинины, говядины и овощей были разбросаны по тарелкам, пропитанные соусом из бульона, помидоров и чего-то острого, судя по запаху. — Уже начали без нас, козлы, — сказал Хэ Тянь, обрушился на стул и с видом победителя стащил у Чжэнси полупустую бутылку пива. Гуань Шань сел рядом с ним, придвинувшись на стуле чуть ближе — это не было случайностью. Ему всегда было немного не по себе в обществе этих двоих. Не из-за школьных выходок, драк и наказаний, а потому что у них было что-то, чего у него самого не было никогда, и ему не хотелось думать о том, каким опустошенным заставляет его ощущать себя их целостность. — Я просто умирал с голоду, — пожаловался Цзянь И с полным ртом еды. Хэ Тянь закатил глаза, но ничего не сказал, лишь сделал еще глоток пива, вероятно, потому, — даже Гуань Шань заметил это — что Цзянь И все еще казался бледным и худым, и его слова, возможно, в самом деле были правдой. Хэ Тянь передал бутылку Гуань Шаню, и там оставался всего глоток, и даже несмотря на то, что до Хэ Тяня это была бутылка Чжэнси, он все равно его выпил. — Как жизнь, Рыжий? — спросил Цзянь И, перебирая еду с такой сосредоточенностью, словно выбирал между красной и синей таблеткой. Гуань Шань оторвался от экрана и бросил на него взгляд. Он уже так давно не играл в баскетбол. В школе удавалось нечасто, потому что эти трое всегда ошивались на площадке, и Гуань Шаню не хотелось выглядеть глупо, если его спросят, умеет ли он играть, а площадка возле его дома всегда была занята группой мужчин, которые, может, и жили там, но всегда посылали его куда подальше, как только им казалось, что он может приблизиться. — Дерьмово, — сказал он, а затем взглянул на Хэ Тяня. Их ноги были прижаты друг к другу, и от этого ему становилось тепло. — По большей части. Цзянь И кивнул. — Слышал, твоя мама болеет? — Сегодня ее выписали из больницы. — Это хорошо, — Цзянь И всегда говорил так, словно действительно подразумевал это, даже если на самом деле искренности в его словах не было, так что Гуань Шань оценил его заботу. — Как школа? — спросил Хэ Тянь. Они заказали еще несколько бутылок пива. Цзянь И, заметил Гуань Шань, не пил, но Чжань, в противовес ему, был доволен возможностью сидеть, ссутулившись, слушать вполуха, смотреть игру и опустошать бутылки из зеленого стекла одну за другой. — Дерьмово, — ответил Цзянь И и широко улыбнулся. — По большей части. — Все еще проваливаешь девяносто процентов заданий? — Эй, знаешь ли. Я теперь образцовый ученик. Это все было твое плохое влияние. — Прошу прощения, а кто же умолял меня помочь ему прогулять школу, чтобы увидеться со своим парнем? — Отвали. Хэ Тянь ухмыльнулся. Чжань, казалось, не обратил особого внимания, но Гуань Шань заметил, как его пальцы сжались вокруг бутылки, а глаза уже не следили за экраном, а просто смотрели вперед. — А ты как, Чжань? — спросил его Гуань Шань, и голос прозвучал тихо и почти нерешительно — вовсе не так грубо и незаинтересованно, как он планировал, без той беззаботности, которая была ему обычно свойственна, потому что ему уже было не настолько наплевать. Большинство людей, подумал он, зачерствели бы и стали апатичными от подобной жизни. Чжэнси же, кажется, стал даже мягче, и ему не слишком-то это нравилось. Не потому что его образ или его личность были разрушены, перестали соответствовать его облику, а потому что это, кажется, сделало его еще более уязвимым перед всем дерьмом, которое продолжало с ним происходить. — Нормально, — Чжань пожал плечами, лишь коротко взглянув на него, словно он не хотел — не мог смотреть на него слишком долго. — Скоро экзамены, так что профессора нам спуску не дают. — Ты же изучаешь астрономию, так? Чжань кивнул. Его взгляд переместился на Хэ Тяня. — И нет, я не расскажу тебе, о чем говорит твой долбанный гороскоп. Хэ Тянь уже смеялся, и Гуань Шань ощущал, как он тихо вздрагивает. Он вдруг отчетливо ощутил, что на нем его куртка, словно он сам светился, как храмы и здания, словно сейчас Рождество, а на нем ярко сияет неоновая вывеска «Посмотри на меня!» — Я думал, что это астрология, — сказал Цзянь И, нахмурившись так, словно действительно воспринял его слова всерьез. — Так и есть, — ответил Чжань, стиснув зубы. — Просто Хэ Тянь считает себя очень смешным. — Считаю? — отозвался Хэ Тянь. — Да я просто уморителен. Гуань Шань в ответ на это тихо фыркнул. — Видишь? — сказал Чжань с усмешкой на лице. — Даже твой парень так не думает. — Мой парень знает, что я могу быть забавным, когда это действительно важно. Он произнес это с обычным самодовольным удовлетворением, в его словах всегда присутствовал некий вызов, какими бы мирными они не казались на первый взгляд. Но в этот раз к вызову примешивалось какое-то хитрое веселье, потому что Чжаню становилось от этого неуютно. Потому что, откровенно говоря, Хэ Тяню было наплевать, кто и что о нем думает. Потому что это доставляло ему какое-то острое удовольствие, ведь они все знали, что сам Чжань испытывал — все еще испытывает — какой-то внутренний разлад, связанный с сидящим рядом с ним парнем. Это было не очень-то добрым поступком со стороны Хэ Тяня, но Гуань Шаню вообще-то тоже было все равно. — Ну? — сказал Хэ Тянь, и Гуань Шань осознал, что он смотрит на него. — Что? — Ничего не скажешь? Гуань Шань тихо нахмурился. Теперь уже все смотрели на него. — А что я должен сказать? И на секунду показалось, словно Хэ Тянь и сам не знал, что ответить, словно не такой реакции он ожидал, не это он планировал, потому что Хэ Тянь делал что-то лишь тогда, когда мог предсказать ответ, проконтролировать исход ситуации. Кроме, разве что, случаев с ним, когда именно в непредсказуемости и заключался интерес. — Ну, это так? — Так что, Хэ Тянь? — на этот раз уже раздраженно, потому что господи, Хэ Тянь. Чтобы получить ответ, нужно не просто продолжать смотреть и задавать новые вопросы. И Хэ Тянь моргнул, словно в нерешительности. Он сглотнул, взглянул на Цзяня и Чжаня, словно вдруг осознал, что не хотел выставлять это напоказ, чтобы доказать свою правоту. Чтобы подтвердить свое превосходство. — Ты... ты мой парень или нет? Гуань Шань просто взглянул на него. Так все дело было в этом? — Ну, это так? — ответил он. — Черт возьми, — вздохнул Хэ Тянь. — Если ты этого хочешь. Но не заставляй себя. И Гуань Шань лишь пожал плечами. — Тогда ладно. — Ладно? — На мне твоя чертова куртка, Хэ Тянь. И Хэ Тянь посмотрел на него, слегка откинувшись назад, чтобы оглядеть его. И да, говорило выражение его лица, на нем действительно была его куртка, и лучше, казалось, и быть не могло. — Вы двое ебанутые, — пробормотал Чжань. В этом не было такой уж неприязни, такой мрачности, какая могла бы быть, но Хэ Тянь все равно взглянул на него злобно. — А ты — нет? По крайней мере, я честен с самим собой. — Я прекрасно знаю, кто я такой. — Да неужели? И на это Чжань не ответил, потому что Хэ Тянь на самом деле не пытался спровоцировать его, не спрашивал ему назло. Он говорил это, потому что действительно имел это в виду и искренне сомневался в нем. — Прекрати, Хэ Тянь, — сказал Цзянь И, потому что это уже не было похоже на игру, и все это не было делом Хэ Тяня. Так что он пожал плечами и сказал: — Как знаешь, — и допил оставшееся пиво (уже третья бутылка), и сделал вид, что смотрит баскетбол. Бар к этому времени уже был переполнен, и в воздухе витала пьянящая тяжесть с запахом пива, алкоголя, сигарет и готовящегося мяса. Они сидели не возле двери, но всякий раз, как она открывалась, через нее проникал холодный ветер, и все они поеживались от его морозного дыхания, которое разрушало все очарование, создаваемое местом, словно смотреть спорт по телевизору, выпивать и есть тушеное мясо — лучшее занятие на свете. И вместе с собой он приносил какое-то ощущение реальности, напоминавшее Гуань Шаню, что его мама все еще дома, а счета все еще не оплачены, а он тут сидит и пьет, хотя, вероятно, должен быть занят чем-то другим. На этой неделе он подал заявления еще на несколько вакансий — небольшая, временная работа: ночная смена в автосалоне, утренняя смена в булочной, ассистент флориста (хоть ему и не нравилось, как это звучит, но маме понравилось бы). И пока что он не получил ни одного ответа, но Хэ Тянь сказал ему проявить терпение, что вообще-то было легко говорить, но так как он, можно сказать, написал половину его резюме, он не имел права быть чересчур неблагодарным. Теперь разговор зашел о работе Хэ Тяня, об их семейной компании, и когда Гуань Шань пытался задавать вопросы, он был непривычно сдержан. Обычно он любил говорить о себе, так что Гуань Шань счел это странным. — Ты можешь нам рассказать, — говорил теперь Цзянь И с темной, заговорщицкой улыбкой. Выражение лица Хэ Тяня было тем же, но его щеки слегка разрумянились, а глаза потемнели, словно от расширившихся зрачков, а губы покраснели от того, как он прикусывал их и обхватывал ими холодное горлышко бутылки. Гуань Шань видел его пьяным всего несколько раз, когда они были младше. Он помнил, как встретил Хэ Тяня в городе в новогоднюю ночь, от него разило перегаром и он непрерывно сталкивался с другими людьми, и они смеялись над этим несносным богатеньким мальчиком, и он подошел к нему, спотыкаясь и смеясь над самим собой, и прижался лицом к его шее, не заботясь о том, что подумают другие, потому что его действия они вполне могли списать на опьянение. — Поехали ко мне, — сказал тогда Хэ Тянь. Возможно, он собирался прошептать это, но получился просто низкий, глубокий, темный голос, от которого у Гуань Шаня по коже пошли мурашки. И Гуань Шань отказался, потому что не слишком-то хотел провести ночь в квартире Хэ Тяня на Новый год, когда Хэ Тянь был в таком состоянии — распускающий руки, задыхающийся, в каком-то отчаянии. Потому что тогда он не мог справиться с ним даже в лучшие времена. Но в итоге все равно поехал, неловко взобравшись в такси, потому что Хэ Тянь сказал, что иначе поведет сам, а Гуань Шань — бога ради, Хэ Тянь — не позволил бы ему этого. И они потрахались, как-то хаотично и неуклюже, потому что Гуань Шань тоже пил, хотя и не был так уж сильно пьян, а вот Хэ Тянь определенно был. Но они кончили одновременно, когда дело подошло к полуночи, и Хэ Тянь тихо засмеялся со словами «С Новым годом», а когда он протрезвел к четырем утра, они сделали это снова, а в восемь — еще раз, хотя и были уставшими и воняли алкоголем, засохшим потом и сексом. Они заказали еду на вынос на завтрак и еще раз потрахались в душе, а потом весь день валялись на диване Хэ Тяня и смотрели телевизор. И Хэ Тянь сказал ему, что никогда прежде такого не делал. И поскольку они много чего сделали, Гуань Шань не знал точно, к чему относится его «такое». — Это, — ответил Хэ Тянь. — Просто… Ну, знаешь. Делать что-то только потому, что хочется, без необходимости задумываться об этом. Есть паршивую еду, смотреть телевизор и не чувствовать себя обязанным идти куда-то или оправдываться за что-то. Без расчетов. Без заморочек. Не потому, что кто-то из нас чего-то ждет от другого. И поскольку его мама в ту ночь оставалась у Хуаи, он мог признать, пусть даже только перед самим собой, что в каком-то роде чувствовал то же самое. Теперь он думал об этом и смотрел на него и чувствовал то же, что чувствовал тогда, но также и нечто большее, сам не зная, что именно. Но он был достаточно умен и в достаточной степени реалистом, чтобы понимать, чем это не является. — Ну ладно, — сказал Хэ Тянь, наклонился вперед, положив локти на стол, и огляделся, словно рассказывал секреты во время какой-нибудь ночевки. — Я слежу за деятельностью банд в Нанкине. Когда Хэ Тянь был пьян, его акцент менялся, и всем это напоминало о том, из какой семьи он родом и сколько у него денег, и это всегда звучало странно, потому что он прикладывал столько усилий, чтобы не звучать как богатый мальчик, которым он на самом деле являлся, и в таком состоянии он казался каким-то разрозненным, затерявшимся между собственных личностей, не зная, какой он является на самом деле, а какой — хочет являться, и Гуань Шань заметил, что это единственная вещь, которая в нем не изменилась. Он не привязывался к людям, как в средней школе, лишь потому, что по-детски находил их забавными, но он все еще не мог их отпустить. Гуань Шань подумал об этом, потому что какое-то время не мог думать ни о чем другом. Пока наконец не произнес: — Банд? И Хэ Тянь с пьяной рассудительностью кивнул. — Похоже, там творится что-то значительное, связанное с наркотиками, поставляемыми каким-то большим картелем. — Картель, — сказал Цзянь И, и Гуань Шань, вероятно, должен был заметить, что он, кажется, не считал это особо интересным — или считал, но не с тем запретным трепетом, с котором молодые люди обычно говорят о наркотиках и всем, что нелегально, но все равно невероятно волнующе. Он, вероятно, должен был заметить, что на лице Чжаня написано то же самое, и что они оба слушали и реагировали на слова Хэ Тяня, но не по тем причинам, что он предполагал. — Да. Похоже, они покупают героин оптом и торгуют им на улицах. Раньше все ограничивалось борьбой за территорию и сферы влияния, но сейчас это превратилось в предпринимательство. — Они зарабатывают деньги? — спросил Гуань Шань. — Да. И много. Правда, все равно не так много, как их поставщики. МГБ считает, что это Триада. — В Нанкине? — сказал Цзянь И, почесывая подбородок. Чжэнси, кажется, не мог перестать пялиться на него. — Это же не Пекин. — Вероятно, поэтому они и делают это здесь. В Пекине есть свое бюро, где разбираются с подобными вещами. А здесь только местные исполнительные органы, которые занимаются семейным насилием, алкоголизмом и прочими мирскими грехами этого города. — И много их? — спросил Гуань Шань. Его слова слегка расплывались, и он чувствовал эту странную тяжелую невесомость, всегда сопровождавшую опьянение, когда осознаешь все вокруг, но не в состоянии осмыслить это. Отдаленно он подумал, что диалоги по пьяни должны быть забавными. — Что? — Это большие группы? Вы следите только за одной? Вы вообще знаете, одна там банда или… — Я отвечаю за северный район, — сказал Хэ Тянь. Именно там жил Гуань Шань. — Там всего одна. Они везде оставляют свои дурацкие знаки. Носят одинаковые дурацкие браслеты. До уровня конспирации китайской мафии им, честно говоря, еще далеко. Неожиданно Цзянь И рассмеялся. Притворился, что закашлялся. — Простите, — сказал он. Гуань Шань незаметно спрятал руки под стол. — Думаешь, вы их поймаете? Хэ Тянь пожал плечами. — Не знаю. Чем больше денег они получают, тем больше привлекают к себе внимания, но если они начнут использовать эти деньги с умом, им может удаться уйти. Только сейчас, когда они начинают обретать какой-то финансовый авторитет, правительство это стало беспокоить. Потому что они уходят от уплаты налогов, так ведь? Им нет никакого дела до того, как люди зарабатывают деньги, если они возвращаются государству. А если нет, тогда… Гуань Шань сглотнул, ладони сами собой сжались в кулаки. Они не должны говорить об этом здесь. Не зная, кто их слушает. И Хэ Тяню не должны были давать подобное задание. Потому что, черт возьми, это Гуань Шань ввязался во все это дерьмо. Не он. Гуань Шань должен был окончить жизнь с ножом в животе, истекающий кровью, изрезанный на куски, потому что именно он был тем, кто уже отчаялся. Ему хотелось сказать Хэ Тяню, что это не просто быстрая машина. Нельзя пристегнуться покрепче и просто нажать на тормоз, когда станет уже слишком. И не имело значения, что он находится с «хорошей» стороны этого всего, что он по сути обычный наблюдатель, потому что он все равно уже оказался впутан во все это. И он знал — господи, кому как не ему было знать — что если ты ввязался в это, выбраться уже никогда не получится. — Это опасно, — сказал Чжань, и Гуань Шань не был удивлен, что именно он произнес это. — Ты можешь пострадать. — Я в порядке, — Хэ Тянь закатил глаза. Он пытался отклеить этикетку от бутылки. — Тем более, я даже не приближаюсь к ним. Это просто видеонаблюдение. — Ты же когда-то был в банде, разве нет, Рыжий? — спросил Цзянь И. Он слушал их с едва заметным беспокойством, словно находился на периферии всего происходящего, и именно отсутствие немедленного интереса выдавало его. — Когда был младше, — пробурчал Гуань Шань, стараясь не задумываться об ироничности того факта, что они все еще называли его Рыжим. Или о том, что это «младше» было не так уж давно. — Они не похожи на тех, что были здесь в наши школьные времена, — покачал головой Хэ Тянь. В его голос проскользнула какая-то серьезность, словно он наконец осознал, что все это реально, что сидящий совсем рядом с ним Гуань Шань был своего рода свидетелем всему этому. — Нет? — сказал Гуань Шань. — Нет. Это… это вроде бизнеса. То есть, ужасная организация, никакого намека на здравоохранение и охрану безопасности, убогое управление. Но теперь они становятся богаче. Это почти что превращается в работу. — Вроде маленьких филиалов преступной организации, — подал голос Цзянь И. — Как сетевой ресторан. — Да, — ответил Хэ Тянь. — Как будто у них есть система управления и иерархия. — Мне стоит отправить им свое резюме? — сказал Гуань Шань. Ему было как-то нехорошо, и он был не в настроении для шуток, так что он не знал, зачем сказал это, и засмеялись лишь Хэ Тянь с Цзянем. Но Хэ Тянь пьянел все сильнее, а бар пустел, а еда остыла, а бутылки уже не помещались на столе, так что Гуань Шань посадил его в такси вместе с Цзянем и Чжанем, чтобы те проводили его домой, потому что нет, ты не поведешь, Хэ Тянь. Хэ Тянь сунул ему пачку денег, которые не собирался принимать обратно, и сказал ему оставить себе куртку, так что Гуань Шань подождал у дороги следующего такси, чувствуя холод, несмотря на затуманенность после пива, от которой тряслись руки, когда он вытащил телефон, несмотря на куртку, которая согревала его и создавала странное, наивное ощущение безопасности. Он уставился на телефон, набрал номер, который никогда не сохранял в контактах и который мечтал забыть, но знал, что, вероятно, не забудет никогда. Напечатал слова, которые должны были выйти спутанными и типично-пьяными, но в итоге оказались четкими и лаконичными — вообще-то сложно было наделать ошибок в сообщении из десяти слов — и он даже не был достаточно пьян для того, чтобы с утра это можно было списать на ошибку. Дай Линь, это Рыжий, написал он. Что ты хочешь, чтобы я сделал?