***
— Твою ж… Какая сволочь нас сдала? — Рыжий? Это был ты? — Нет. — Это был ты? — Я же сказал, нет! Черт возьми. С чего бы вдруг? — В прошлый раз ты свалил. — Да. Свалил. В этот раз я мог бы попасться вместе с вами. Я не настолько тупой. — Нет, ты не тупой, — сказал Дай Линь. — Ты порой даже слишком умен. Поэтому тебе трудно доверять. Гуань Шань злобно уставился на него. Это он заметил их. Это он ушел последним, пока они поднялись по задней лестнице через кухню и попрыгали в машины, замершие на морозной аллее. Это он велел им ехать в мотель, чтобы полицейские не проследовали за ними на базу. Именно поэтому сейчас он мог стоять у двери, а Дай Линь — сидеть на кровати, сцепив ладони между колен, а Юан Джун — сидеть в кресле за столом, а А Лам — прислониться к одежному шкафу. Потому что они сумели выбраться и сели в одну машину, а остальные расползлись по всему городу, а женщина из «Икс» сказала, что будет на связи, и скользнула на заднее сиденье мерседеса с тонированными стеклами, и полицейские остались ни с чем, когда наконец — слишком поздно — спустились по лестнице и обнаружили лишь пустые тарелки, грязные салфетки и мелочь, раскиданную по столу. А ведь он был не обязан этого делать. Мог просто сидеть там. И ждать. И ничего не сказать. И после этого они пытаются обвинить его? — Если это так трудно, зачем ты позвал меня обратно, а? — ответил он. Слова получились тихими. Как будто он был уязвлен этим, черт возьми. — Нам, блядь, не стоило делать этого. — Заткнись, Юан Джун, — сказал Дай Линь. — Откуда мы знаем, что он не стукач? — парировал Юан Джун. Он был ненамного старше Гуань Шаня, но вел себя так, словно был намного младше. Сидел в кресле, ссутулившись, с раздраженным выражением на круглом лице, придававшим ему угрюмый и безжалостный вид. — Потому что он не стукач, ясно тебе? — отрезал Дай Линь. — Не надо мне тут искать козла отпущения. Я просто хочу знать, кто рассказал полиции. Гуань Шань провел рукой по волосам. Они уже отросли по бокам и приобрели выжжено-красный оттенок, как сухие листья, ломающиеся под ногами. — Когда была назначена встреча? — спросил он. — За час, — сказал Дай Линь. — Стандартная практика, понимаешь. Стандартная практика. — Кто связывался с «Икс»? — Я, — это сказала А Лам. Она была с бандой даже дольше, чем Дай Линь, но у нее не хватило амбиций, чтобы стать лидером. Ни разу не хватило жестокости, чтобы подставить их всех. Только не после всего времени, проведённого с ними. — Это не я донесла. Клянусь. — Откуда мы знаем, что это не «Икс»? — подал голос Юан Джун, потому что никто не собирался продолжать допрашивать А Лам. Кого угодно другого — пожалуйста. Но она всегда обладала какой-то способностью казаться им всем сестрой, медиатором, почти что матерью. Всем, кроме, разве что, Гуань Шаня, которого мало беспокоил ее безвольный и слабый голос и бледная, дряблая кожа, говорившая о том, что она выкуривала даже больше, чем продавала. — Потому что они все пришли, — сказал Гуань Шань. — Если бы они собирались нас заложить, им бы незачем было даже приходить. — Но это мог быть один из них, — заметил Дай Линь. — Мы с Дже Цзинь развелись не просто так. — Возможно, — сказал Гуань Шань. Он закусил губу. — Как давно у тебя этот телефон, А Лам? Она одарила его странным взглядом. Как и все присутствующие. — Около недели. Предыдущий сломался. — А номер остался тем же? — Нет, у меня новая сим-карта. Срок контракта все равно истек. — Откуда? — Что? — Где ты ее купила? — Не знаю. В магазине. Кажется, в киоске возле дома? — Ты знаешь того, кто там работает. — Что? Да, я… К чему это все, Рыжий? — Да, — повторил Дай Линь, нахмурившись. — К чему это все? — А Лам была здесь дольше всех нас. — И что? — Так что если полиция решила использовать кого-нибудь, она бы выбрала того, кого мы знаем. Кого-то, кто здесь дольше нас. Кого-то, кому мы доверяем. Ладони А Лам сжались в кулаки. — Я же говорила, это не я. — Я этого не говорил, — терпеливо продолжил Гуань Шань, потому что она тоже была до странного капризной, и Гуань Шань подумал, что тот факт, что Дай Линь окружил себя людьми, говорящими и ведущими себя как дети, кое о чем говорит. — Я лишь говорю, что ты для них легкая мишень. Они, возможно, следили за тобой. Толкнули тебя, когда ты выходила из поезда, чтобы твой телефон сломался. Знали, что тебе придется купить новую сим-карту, если срок активации старой должен был вот-вот закончиться. — Хочешь сказать, они использовали мой телефон? — Нет. Им это уже не нужно. В киосках регистрируют сим-карты, которые покупают люди; полиция могла просто запросить у них информацию и получить доступ к твоему номеру. Если был заключен контракт, они могут использовать данные провайдера обо всех твоих сообщениях и звонках. Полиция способна на такое. Или крупные охранные компании. Они с сомнением взглянули на телефон в ее руке, словно он был бомбой, готовой в любой момент взорваться. — Я могу ошибаться, — пожал он плечами. — Но неудивительно, что они решили нас отследить. Теперь, когда мы расширяемся, мы привлекаем к себе внимание. — Откуда ты это знаешь? — сказал Дай Линь. Он странно смотрел на него. — А? — С чего вдруг ты подумал о подобном… наблюдении? Гуань Шань вновь пожал плечами, опустил глаза в пол. — Не знаю, — ответил он. — Думаю, просто пересмотрел криминальных драм по телевизору. И А Лам рассмеялась, а Юан Джун закатил глаза, и хотя Дай Линь все еще продолжал пристально смотреть на него, сказать ему было больше, в общем-то, нечего. Прежде чем уйти, потому что Дай Линь задержался, пока звонил кому-то и матерился в трубку — Гуань Шань предположил, что в адрес бывшей жены — он спросил его про деньги. — Какие деньги? — Те, что ты платишь мне за то, что я пошел с вами. Дай Линь оторвался от телефона и взглянул на него, пальцы замерли над кнопками. — Что? Гуань Шань встал. Он не ушел, хотя, вероятно, стоило бы. Стоило уйти тогда же, когда оставшиеся двое выскользнули на улицу, отказавшись от всякой ответственности. Он сказал им использовать телефоны c паролями и номерами, которые легко сменить. Сказал использовать только старый телефон для работы. Подумал о том, как странно называть это «работой», но ему нужно было хоть как-то назвать это, чтобы узаконить тот факт, что ему должны платить за это, чтобы он мог справиться со счетами за мамино лечение. — Ты сказал, что заплатишь мне после сделки. — Да, — произнес Дай Линь. Медленно. Словно Гуань Шань был тормозом. — После сделки. Это была не сделка. Это был полный провал. Теперь пройдет не одна неделя, прежде чем она подпишет договор с нами. — Ты мне должен. — Нихрена я тебе не должен. Ты спасал собственную шкуру ничуть не меньше всех остальных. — Я мог бы встать и уйти и оставить вас там. — Нахер мне не сдались твои «я мог бы», Рыжий. Гуань Шань сглотнул, пытаясь подавить злость и нервозность, потому что перед его глазами стояли письма с красными печатями на коврике под дверью, а в ушах звучал мамин озадаченный голос, когда она спросит, откуда они, ведь он же сказал ей, что стоимость вышла пустяковой, а у него теперь есть работа. Потому что теперь он осознавал, что эта работа — та же глупая херня, которой он занимался в детстве, и что он вырос вовсе не таким, каким она желала его видеть — каким, вероятно, ожидала его видеть — и что теперь он зависел только от неубедительных обещаний чего-то вроде Дай Линя. — Мне нужны эти деньги, Дай Линь, — сказал он. — Мне нужно покупать лекарства для мамы. Дай Линь пожал плечами. — Не мои проблемы, парень. Сам виноват, что понадеялся на то, в чем никогда нельзя быть уверенным. — Ты же говорил… — Даже не пытайся с этими своими «ты же говорил», Рыжий, — произнес он, и его лицо исказилось в какой-то неприятной гримасе, которая, как пронеслось в памяти Рыжего, обычно возникала непосредственно перед или сразу после ощущения того, как костяшки пальцев с размаху ударяются о его челюсть. — Если нужны деньги быстро, ты знаешь, что можешь сделать. — Я же сказал, что больше не занимаюсь этим. Только не после того раза. — Как я уже сказал. Не мои проблемы. Гуань Шань стиснул зубы. — Ты дерьма кусок, — процедил он, потому что ему уже было плевать на то, что он говорит, и, вероятно, в этом заключалась разница между Дай Линем, поднимающимся на ноги и избивающим его до переломанных ребер, и Дай Линем, просто сидящим на кровати с телефоном в руках и следящим за ним взглядом. Потому что он сделал лишь последнее и даже глазом не моргнул. — Скоро увидимся, Рыжий, — глухо и без всяких эмоций в голосе отозвался Дай Линь. Гуань Шань сказал ему отъебаться.***
Также в последнюю неделю октября отмечался день двойной девятки. Люди поднимались в горы. Некоторые просто накуривались. Большинство людей напивались до трясучки и считали, что таким образом все плохое покидает их. Идея заключалась в том, что в этот день Ян особенно силен, и поэтому вся страна в этот день оказывалась окутана туманом тьмы и скрытыми опасностями, от которых необходимо сбежать на несколько часов. Некоторых праздник не заботил, и они просто валялись в кровати с крошками еды на простынях и смотрели телевизор, согревая холодные оконные стекла теплом своих тел, и игнорировали рассказы соседей о том, что Ян наблюдает, ждет и пробирается к ним. Некоторые относились к вопросу серьезнее, потому что воздух словно сгущался, когда осень достигала своего огненного пика, и пытались вскарабкаться в эти чертовы горы и в конце концов ломали ноги только для того, чтобы на несколько секунд вдохнуть чистого и свежего воздуха. Другие ели пироги и пили хризантемовое вино и взбирались достаточно высоко для ватной головы, трясущихся конечностей и прерывистого, дикого хохота. Чжэнси и Цзянь И оказались неудачливыми сторонниками этой идеи, потому что знали место, где можно было посмотреть на город сверху и побыть одним, и поскольку они были одни (Хэ Тянь работал, Рыжий спал), им пришлось напиться так, как они давно уже не напивались, чтобы вытерпеть это. Все оказалось веселее, чем можно было предположить. Сверху, с места, где они сидели, город казался таким маленьким, и было странно осознавать, как легко он может поглотить их, стоит им только приблизиться к нему. Чжэнси пришлось тащить Цзяня последние полмили, потому что его вырвало и он никак не мог перестать смеяться, и это означало, что теперь, когда Цзянь был у него на спине, Чжэнси приходилось следить за тем, куда он идет, и это каким-то сбивающим с толку образом заставляло его чувствовать себя трезвее. Их ладони были исцарапаны колючками, а лодыжки — искусаны насекомыми, а на лице Цзяня уже темнел синяк там, где он не успел увернуться от ветки, и уже вторая бутылка вина, которую они купили в магазине возле школы Цзяня, почти опустела, и они чувствовали тепло внутри и легкую затуманенность снаружи, и кожа казалась холодной, но кровь под ней — горячей и сумбурной. Когда они наконец добрались до вершины, небо уже угасало, и по нему растянулась розовая полоса, и никто из них не сказал, что казалось, словно не прошло и минуты, потому что не было необходимости говорить это и потому что Цзяня все еще мутило, а Чжэнси был уверен, что заснет, если закроет глаза хоть на секунду, и его голова откидывалась назад каждый раз, когда он моргал. — Меня сейчас опять стошнит, — сказал Цзянь И, потому что он совершенно не умел пить, а еще кое-кто, очевидно, стащил бутылку рисового вина и попивал его на переменах. Так что когда Чжэнси доковылял до школьных ворот, уже слегка шатаясь, это было не лучше, но уж точно не хуже того состояния, в котором встретил его Цзянь И — с кривой ухмылкой на лице, в окружении еще трех школьников, которых он использовал в качестве костыля. — Не надо, — ответил ему Чжэнси. Язык казался страшно тяжелым и неповоротливым и застревал между слогов и согласных. — Ты даже вторую бутылку не допил. — Думаю, духи будут о-о-о-очень разчарованы во мне, — после этой фразы он не то икнул, не то рыгнул, но, по крайней мере, его не стошнило за край обрыва. Это уже было неплохо. — Невозможно, — заявил Чжэнси. — Ты самый наименее разочаровывающий… Самый неразочаровывающий… Лучший человек, что я знаю. Из всех, что я знаю. Это, судя по всему, было забавно, потому что Цзянь И смеялся и, кажется, был не в силах прекратить, а он чувствовал себя странно и его трясло, словно внутри него грохотал не только алкоголь. Словно он дрожал от холода, но не чувствовал его. Хотя должен был чувствовать. Зубы стучали, пальцы словно плясали, и он никак не мог усидеть на месте. — Как ты вообще… Как ты вообще нашел это место? Чжэнси огляделся, словно пытался сообразить, что такое «это место», словно на минуту он затерялся в тускнеющей цивилизации под ними с мигающими огнями, как на гирлянде на Рождественской елке, и уже не мог понять, где находится. — Интернет, — произнес он. Пожал плечами. — Интернет? — Да. Топ-дев… топ. Десять. Мест, куда сходить с девушкой в Нинге. Цзянь И моргнул. — Девушкой? — повторил он. — Кто она? И Чжэнси тоже оказался озадачен. Он довольно ощутимо толкнул Цзяня в плечо, но тот даже не заметил из-за вина и из-за того, что не считал себя достаточно пьяным, чтобы суметь вспомнить какую-то девушку со времен их среднешкольной жизни. — Ты, — сказал Чжэнси. — Безмозглый идиот. — Но я не твоя девушка. — Так глупо. — Почему я не могу быть твоим парнем? Почему я должен быть девушкой? — Не знаю. Потому что ты похож на девушку? — Это ложь. — Это правдеж. — Нет такого слова. Чжэнси закатил глаза. Ему вообще-то было плевать. Последний глоток вина скользил по его горлу, и он уже почти не чувствовал его искуственный вкус, который по идее должен был быть похож на цветы, потому что язык онемел, — теперь он просто пил. Просто напивался. — Думаешь, теперь мы очистились? — спросил он. — Думаешь, духи ушли? — Думаю, мы ужасно… мы ужасно грязные. Их смех грянул так, как всегда делал пьяный смех: беспардонный, абсолютно распущенный, наполненный дикостью, сравнимой с дикостью окружавшей их природы, достаточно мрачный, чтобы проскользнуть в город под ними. Громкий и безумный, просто чтобы быть громким и безумным, чтобы удостовериться, что люди их слышат. Чтобы дать им знать, что они наслаждаются способностью человечества находить вещи забавными, элитарной способностью дать другим людям знать, что они не в курсе этой шутки. Во все горло, отдаваясь гулким эхом. А когда это прекратилось, Чжэнси поднялся с земли, на которую рухнул, и повторил: — Думаешь, мы очистились? — От чего? — Не знаю. От порочности. — Мне нравится порочность. — Это потому, что ты безмозглый идиот. — Ты тоже будешь идиотом? — сказал Цзянь И. — Или пойдешь и очистишься и станешь белым и пушистым и оставишь меня в темноте? — Думал, тебе нравится быть в темноте. — Мне нравится, когда ты со мной в темноте. — Мне нравится, когда я с тобой. — В темноте? — Мне нравится, когда я с тобой. — Можно тебя поцеловать? — Если хочешь. — А ты этого хочешь? — По-моему, да. — Ты опять врежешь мне, если я это сделаю? — Я слишком пьян. Кажется, я хочу, чтобы ты это сделал. — Врезал тебе? — Поцеловал меня. Может, было даже хорошо, что это наконец случилось в ночь двойной девятки, потому что они оба на вкус напоминали цветы. На языке у Цзяня была какая-то резкость, что-то вроде кислоты, и Чжэнси подумал, что цветы на вкус слишком сладкие, как сироп в кофе Цзяня. Но этого вкуса оказалось достаточно, чтобы заставить язык начать скользить по его щекам и зубам, и достаточно, чтобы губы почти заныли. И они оставляли друг на друге синяки, потому что не чувствовали боли, и не чувствовали холода, но все равно жались друг к другу. И они цеплялись за волосы друг друга, и завтра, вероятно, в них будет недоставать прядей, и свет все тускнел, и скоро они окажутся в темноте, и, возможно, это даже к лучшему, потому что так, когда они откроют глаза и посмотрят друг на друга, они не увидят пылающее в них неистовство. Губы покраснели и налились кровью, глаза окольцовывало что-то, тихо нашептывающее о мрачности, дыхание тяжело вырывалось из обожженных легких. — Ах да, — сказал Чжэнси. И Цзянь И зажал ладонью рот и, шатаясь, шагнул в сторону, и его вырвало где-то в кустах. И Чжэнси какое-то время сидел там, и ему не слишком хотелось слушать, как его выворачивает наизнанку, так что он провел пальцами по траве и подумал, что она не такая мягкая, как волосы Цзяня, и посмотрел на огни и подумал, что они вовсе не такие яркие, какими казались все мысли в его голове с минуту назад, словно он светился изнутри. Светился, как торжественный огонь церковной свечи и в то же время — как пламя горелки. Довольно точным было бы сказать, что осознание все еще не ударило его. Но он подождет утра и похмелья, чтобы разобраться со всеми своими ошибками. (Ошибками?) Цзянь И вернулся через некоторое время, бледный, с трясущейся улыбкой, и его движения напоминали движения животного, в которое выстрелили транквилизатором и которое уже шаталось и спотыкалось, но пока еще не отключилось. Он обрушился на землю рядом с Чжэнси — сплошные конечности, локти, колени и никакой дистанции — и сказал: — Теперь мы можем поцеловаться еще раз. — Тебя только что вырвало. — Все нормально, — сказал Цзянь И. Потому что на этот раз он, по крайней мере, не плакал, и все было не так сумбурно. И завтра Чжэнси, вероятно, будет отвратителен он сам и это все, потому что ему так легко было свалить все на пьяную безответственность за происходящие события и собственные действия и сказать: — Тогда ладно.