Афоризм

♫ Apparat — Black Water Было первое ноября, когда он сдался. Первого ноября, когда в город тихо прокралась зима, Гуань Шань наконец уступил. Наконец стал тем, кем ему всегда суждено было стать. Наконец пошел по стопам отца, и этот путь оказался чересчур подходящим. Этот образ сел на него идеально, именно так, как ему всегда хотелось меньше всего. Он пошел на это только ради мамы — и довольно иронично, подумалось ему, что своими попытками защитить ее он лишь повышает вероятность того, что совсем скоро окажется не в силах сделать это. Потому что он в один момент вдруг сделал самого себя слишком ценным. Слишком значимым. И это взваливало на его плечи тяжкий груз ответственности — ответственности, которой он никогда не хотел. Которую ему не должны были предоставлять. Только не так. Не тогда, когда это оказалось настолько больно. Он боялся, что когда в следующий раз посмотрит в глаза Хэ Тяню, его может стошнить — что его лицо исказится в гримасе, которая тут же выдаст все, что он на самом деле чувствует. После этого ему пришлось завесить зеркало полотенцем. Не мог смотреть на себя. Не мог вынести своего вида, вынести того, как он начинал походить на мать. Становиться мягче. Непривычно симпатичнее. Как из зеркала на него стали смотреть ее глаза, затуманенные сомнением и скрытой в глубине болезненной неуверенностью, словно она узнала, что он натворил. Он всегда был больше похож на отца, и суровая угрюмость уродовала его, но он никогда не возражал против этого. Никогда не возражал против того, что люди бормотали себе под нос, когда он проходил мимо, не удивлялся, когда от него шарахались, потому что его характеру пришлось начать соответствовать его образу. А потом, постепенно, это переплавилось в утонченные очертания подбородка, в глаза, которые загорались, поймав луч солнечного света — у его матери всегда были ясные и красивые глаза — а тускнеющая краска в волосах придавала ему какой-то приглушенный вид, превращала во что-то куда меньшее, чем ему самому хотелось быть. Он ненавидел тот факт, что его внешность начала в точности отражать образ покорившегося, сломленного человека, в которого он абсолютно осознанно превращался. Словно его внешность поставила печать под каким-то незаконным контрактом. Словно какая-то его часть заключила сделку, и он не мог ее разорвать. Он предполагал, что именно эта... ловушка, в которую он угодил, стала причиной многих его поступков за последнее время. Причиной, по которой он собирался решиться на это. Дом Дай Линя был странным зданием в странном районе. Бесконечный серый шифер и чересчур прозрачные окна, выставляющие все напоказ. Он располагался на восточной окраине города и был не таким уж большим, но все же слишком просторным для одного человека, да и собственный дом в черте города уже кое о чем говорил. Гуань Шань уже бывал здесь однажды, когда его задело пулей и он не мог пойти к врачу, так что Дай Линь и А Лам подлатали его в гостиной хлопковыми нитками и водкой в качестве стерилизатора и анестезии. В то время он не слишком задумывался об этом — находился не в самом ясном сознании, но сейчас, поднимаясь по ступеням конструкции, напоминавшей нечто из научно-фантастического фильма, он почувствовал, что здание его пугает. Теперь он осознавал, что дом Дай Линя идеально отражал его эгоистичный эксгибиционизм — стремление держать все открытым и в опасной доступности. Он нажал на кнопку звонка. Раздался звук, подобный перезвону колоколов в каком-нибудь старинном английском поместье. Он ждал на пороге, поеживаясь, потому что небо уже окрасилось в туманный серо-голубой оттенок поздней осени, по ощущениям больше напоминавшей зиму, и потому что куртка Хэ Тяня грела лишь тогда, когда была только что оторвана от его тела. Брошена Гуань Шаню как запоздалая мысль, потому что романтические жесты им не слишком хорошо давались. В них все еще сохранялась резкость беспечной жестокости, которая всегда присутствовала между ними, — но теперь они насмехались сами над собой, с искренней иронией вспоминая, какими они были. Вроде: «Мы правда такое делали? Неужели я правда тебе такое говорил?» И они часто гадали, как так вышло, что они до сих пор вместе. Дверь открылась, и Дай Линь удивленно оглядел его, а затем на его лице, кажется, мелькнуло легкое раздражение. — Это мой дом, Рыжий, — сказал он, оперевшись рукой на дверной косяк. — Мои дети здесь. Гуань Шань протолкнулся внутрь. — Рад, что тебе доступна такая роскошь, как разделение личной жизни и работы, но не всем из нас это удается. Внутри была все та же пустая, голая современность, нарочито одинокая в полном отсутствии каких-либо украшений — одни лишь четкие линии и кубические комнаты, лестница и полы, твердые и каменно-серые — идти по ним без обуви было странно и непривычно. — Рыжий… — Ты должен мне денег, Дай Линь, — сказал Гуань Шань, прошагав в пустую и холодную кухню. — По маминым счетам уже просрочка. Он резко остановился, когда увидел набор ножей, разложенных на стойке, тряпку и бутылочки масла и WD-40 рядом с ними. Сверху до них доносился звонкий детский смех. — Серьезно? — Гуань Шань медленно повернулся, указывая на ножи. — Они знают, что их нельзя трогать. А-Хуань потерял часть мизинца, когда ему было четыре. — Ты ненормальный. Дай Линь вздохнул, подошел к стойке с другой стороны и поднял один из ножей, короткий и зазубренный и явно не предназначенный для нарезки хлеба. — Вот так ты, значит, пытаешься убедить меня одолжить тебе денег? — спросил он, поливая маслом нож и протирая его тряпкой. — Нет… Не одолжить. Заплатить мне. Потому что таковы были твои условия. Дай Линь махнул ножом в его сторону. — Этот диалог уже начинает мне надоедать, Рыжий. Мне больше нравилось, когда ты был маленьким грубияном, стремившимся доказать свое мнение. Гуань Шань не знал, что чувствует по поводу такой меткой характеристики от Дай Линя. Он подумал, что это, пожалуй, больше говорило о его наивной, юношеской предсказуемости, чем о глубине восприятия Дай Линя. — Я таким не был, — сказал Гуань Шань. — И я не… У меня нет времени на твой пиздеж. Я не тупой. Я не собираюсь делать это для тебя просто ради чести побыть участником. — Малыш хочет поиграть в зарплату, да? — Дай Линь… — Заткнись, Гуань Шань. Ты сам хотел этого, так что теперь бери то, что дают. — Тогда я уйду. Дай Линь сухо взглянул на него. — Нет. Не уйдешь. Если бы ты хотел, ты бы уже ушел, даже не приходя сюда. Не стал бы спрашивать меня еще раз. — У меня есть другая работа, на которую я с легкостью могу пойти вместо этого. — Нет, — повторил Дай Линь. — У тебя ее нет. Ты отказался от нее, чтобы вернуться к нам. Что… говорит кое о чем, а? Говорит. Гуань Шань стиснул зубы. Прижал ладони к стойке, и лопатки напряглись. Опустил голову. Выдохнул. Как легко, подумал он, было бы просто взять нож и швырнуть его Дай Линю в лицо. Не потребуется особых усилий. Легкое движение, короткий замах. Но Дай Линь может заблокировать. Вывернуть его запястье и вдавить в каменную поверхность стойки и, возможно, отрубить ему пару пальцев. И что он потом скажет Хэ Тяню? Что случайно уронил на них коробку? А Хэ Тянь будет угрюмым и мрачным и сделает вид, что злится потому, что Гуань Шань больше не сможет дрочить ему этой рукой, а не потому что его на самом деле это беспокоит. — Даже не думай об этом, — сказал Дай Линь. — Это не сработает. — Могло бы, — ответил Гуань Шань. Несколько секунд между ними держалось странное напряжение, и Гуань Шань не двигался, потому что не был уверен, что дотянется первым, но в основном все же потому, что дети Дай Линя все еще были наверху и вряд ли когда-то прежде видели столько крови, и потому, что от мертвого или безрукого Гуань Шаня маме не будет никакого толку. — Давай будем откровенны друг с другом, Рыжий, м? — сказал Дай Линь. — Давай будем откровенны. Хоть раз. — Я всегда откровенен. Его смех, резкий и громкий, напомнил ему собачий лай. — Нет, блядь. Мне с тобой пиздец как сложно, потому что я не могу тебе доверять. — Потому что я сбежал? — он вспомнил тот фестиваль, фонари, оранжевое и желтое свечение, дым от фейерверков, радостный смех, застрявший где-то на задворках сознания, а затем вой сирен, мясницкие ножи в окровавленных руках, недоумение, перерастающее в вопли. И Гуань Шань позволил ножу упасть в котел с маслом для фритюра для рисовых пирожков и ушел со странным спокойствием, которое позже не сумел объяснить даже самому себе. Даже сейчас он понимал, как это было странно, какой странной была та часть его жизни. — Не потому что ты сбежал, — ответил Дай Линь. — Потому что тебе насрать, Рыжий. И всегда было насрать. Ты всегда делал это только ради собственной выгоды. Чтобы создать репутацию в школе. Чтобы притвориться, что ты не такой, как отец. Чтобы получить деньги для мамы. — Что, хочешь сказать, что ты делаешь это из каких-то нравственных убеждений? Да ладно. Дай Линь покачал головой. — Дело не во мне, Рыжий. Дело в тебе. Ты все от меня скрываешь. Как обычно. Гуань Шань предположил, что Дай Линь не привык к подобному непочтительному отношению. Привык к людям вроде А Лам и Юан Джуна, делающим то, что он скажет, потому что он так сказал. Не так, как Гуань Шань с его вечными подозрениями, недоверчивостью и сомнительной преданностью, потому что, если подумать, разве Дай Линь и остальные хоть раз чем-нибудь помогли ему? Их не было рядом, когда отца посадили. Не было рядом, когда мама заболела, а ему едва исполнилось тринадцать, и ему пришлось ухаживать за ней. Они разыскали его лишь потому, что он был достаточно взрослым и достаточно быстрым, чтобы уметь обращаться с ножом, достаточно ожесточившимся, чтобы без особых угрызений совести использовать его. — А что я от тебя скрываю, Дай Линь? — спросил он. — Это, блядь, был риторический вопрос? — Что? Дай Линь швырнул нож на стойку с такой силой, что ручка, кажется, треснула. В прошлом Гуань Шань бы вздрогнул. Но теперь, когда первый шок от испуга после их первой встречи в больнице прошел, он осознавал, что это больше его не пугало. Возможно, теперь его страхи просто стали масштабнее. Теперь его страхом стали больничные счета и необходимость поднимать маму по лестнице. Его страхом стала невозможность соответствовать и мысли о том, что о нем подумает Хэ Тянь. Его страхи в конечном итоге стали глубоко личными, но, как ни странно, они больше не заключались в жалкой вероятности боли или смерти. Может, позже, оглядываясь назад, он изменит свое мнение, но в данный момент треснувшее лезвие ножа на кухонной стойке значило для него ничтожно мало. Дай Линь какое-то время продолжал смотреть на него в упор, а затем куда-то ушел. Когда он вернулся, в его руках была стопка чего-то — Гуань Шань быстро сообразил, что это деньги. — Что ж, хорошо, — произнес Дай Линь, раскидывая купюры по поверхности. Их вид на фоне острых полос ножей не особо смутил Гуань Шаня, но Дай Линь всегда любил актерствовать. — Хочешь, чтобы тебе платили, — рассказывай мне то, что не рассказываешь. Потому что не может быть, чтобы ты просто догадался про телефон А Лам. Не может, блядь, быть. — А что, если правда окажется не тем, что тебе хотелось бы услышать? — сказал Гуань Шань. Он смотрел на деньги. Ему хотелось бы, чтобы они не значили для него так много. Единственное успокоение для него заключалась в том, что он смотрел на них и видел перед собой маму — не что-то подлое и более низкое. Но вся эта ситуация сама по себе была низкой и, более того, несла с собой что-то вроде тошноты. Что-то мерзкое, мучительное и пахнущее предательством. Чем это, по сути, и будет являться. Он винил Хэ Тяня за многое из его юности. Винил за отношение к нему и за то, как он вел себя с другими людьми, а не с ним. Но дело в том, что Хэ Тянь никогда не лгал ему. Никогда не обманывал его в серьезных вещах. Никогда не злоупотреблял его доверием — его заботой. Его ошибки были лишь заблуждениями, небольшими просчетами, и он быстро, очень быстро их исправлял. А когда он делал что-то, что, возможно, было неправильным, то лишь потому, что Гуань Шань делал это вместе с ним. Если Хэ Тянь ударял его во время секса, то только потому, что Гуань Шань ударял его первым, оставляя синяки на необычайно нежной коже. Если Хэ Тянь ругался и говорил такие вещи, от которых его трясло от злости, то только потому, что Гуань Шань говорил их первым. И они паршиво относились друг к другу, потому что жизнь в целом паршиво относилась к ним самим, и они находили друг в друге некий выход. Некое облегчение, которое не было облегчением и которое сейчас он даже не мог представить в таком ключе. Но они продержались и смогли пережить то, через что им пришлось пройти. И, возможно, немного выросли. А теперь Гуань Шань собирался снова все разрушить — тот момент умиротворения и почти что счастья, который они создали сами. И хуже всего было то, что он делал это осознанно и что сам выбрал — выбрал — вот так предать его. Он всегда думал, что их отношения закончатся из-за Хэ Тяня. Потому что рано или поздно он облажается, забудет, что Гуань Шань на самом деле такой, какой есть. Или, возможно, ему просто станет скучно. Но он никогда не предполагал, что это может случиться из-за него самого. Он подумал, что с учетом того, как обычно складывалась его жизнь, этого стоило ожидать. Он взглянул на Дай Линя, который улыбался с каким-то глубоким удовлетворением, словно заранее предугадал, что так и будет. — Я могу драться за тебя, — сказал Гуань Шань. — Я сказал, что больше этим не занимаюсь, но я могу быть лезвием, если ты… — Ты можешь, да. Но теперь мне нужно нечто большее, Рыжий. Это больше не война за территорию. У нас назначена встреча с группой. Теперь дело уже не ограничивается этим. Все становится масштабнее. И Гуань Шань кивнул. Сглотнул. Потому что он знал, что это лишь вопрос времени и что эти деньги смогут покрыть по меньшей мере половину его долгов. — Я могу… я знаю… Это не полиция. — Что именно? — Наблюдение. Это не полиция. — Слушаю. — Есть одна компания, которая обеспечивает своим клиентам безопасность, — сказал Гуань Шань. Почему слова так легко слетали с языка? — Они занимаются наблюдением. У них есть доступ к полицейским базам данных, камерам и прочему. Я знаю кое-кого из их сотрудников, и я не… не скажу, кого именно. Но я могу дать тебе знать, если они соберутся сделать ход. Могу… перенаправить их. Возможно. Дай Линь наклонил голову. — То есть ты будешь нашим контактом. — Это все, что я могу предложить. — И это все? — Это все. Ты знаешь, что я… Ты знаешь, что я делаю это не по тем же причинам, что в детстве. Я не собираюсь делать вид, что это какая-то патриотическая верность или подобная херня. Я делаю это, потому что мне нужны деньги. — Есть другие способы заработать деньги, — сказал Дай Линь. Он странно смотрел на него, разглядывая его скулы, рельеф мышц на предплечьях. — Я скорее умру. — То есть ты предашь своего друга? И ты ждешь от меня доверия в подобных вещах, хотя сам собираешься воткнуть нож в спину своему контактному лицу. — Не то чтобы я хотел этого. — Конечно. Это ради твоей матери. Всегда ради нее. Знаешь, — добавил он беззаботно, — она вообще-то не заслуживает подобной доброты с твоей стороны. Гуань Шань сделал шаг вперед, кости таза ударились о край стойки. — Не смей говорить ни слова о моей матери. — Я знаю ее уже давно, Рыжий. Знал ее еще до того, как твоего отца посадили. Тебе следует знать, что только то, что они твои родители, не означает, что ты им непрерывно что-то должен. — Ты хочешь, чтобы твои дети думали о тебе так же? — спросил Гуань Шань. Он слышал, как они бегают наверху. Слышал смех как какую-то странную и зловещую какофонию звуков на фоне их разговора. — Нет. Потому что я отношусь к ним правильно. Даю им то, что им нужно, присматриваю за ними и оберегаю их. Не совсем то, что делали твои родители, так ведь? Не совсем. — Ты ни хрена не знаешь о моей жизни. — Это ложь, — ответил Дай Линь со вздохом. — Это просто неправда. Внезапно у Гуань Шаня пропало всякое желание находиться здесь. Ему изначально этого не хотелось, но было неправильно, что он стоял в этом причудливом доме со смеющимися детьми и грудой денег на столе. Было неправильно, что Дай Линь стоял там и говорил это и разговаривал о его родителях вот так. Он сказал: — Так ты согласен? Ты хочешь, чтобы я сделал это, или нет? — Конечно. Я хочу, чтобы ты это сделал. Это было все, что было нужно Гуань Шаню. Он потянулся за деньгами, сунул их в сумку. Не поблагодарил и не попрощался. Но прежде чем он успел уйти, Дай Линь окликнул его. — Эй, Рыжий? Я тебе доверяю. Если я узнаю, что ты нас наебал… — Этого не будет, — ответил Гуань Шань. — Отлично. Надеюсь, что ты знаешь, что делаешь с этим своим… контактом. Гуань Шань лишь кивнул. Покинул дом, даже не захлопнув как следует за собой дверь, вышел на холодную улицу. Дай Линь надеется, что он знает, что делает. С Хэ Тянем. Верит, что у него хватит разума, чтобы сделать все должным образом. Гуань Шань покачал головой. Какая дурацкая шутка.