Афоризм

♫ Keaton Henson — You Если ты должен умереть, мой дорогой / Умирай, зная, что твоя жизнь была лучшей частью моей жизни / И если ты должен умереть / Вспомни свою жизнь

***

СЕЙЧАС Похороны были чем-то реальным, но в то же время — нет. Реальным, потому что Чжэнси был там и смотрел на все это и, кажется, не спал, и нереальным, потому что в последнем он не был уверен. Там были люди, которых он никогда прежде не видел, и священники уже расходились со словами «да воздадутся все его заслуги его родственникам и да будут они счастливы», и Чжэнси не мог припомнить, чтобы Цзянь И когда-либо упоминал, что он буддист, но возможно, он где-то это записал. Возможно, он решил, что буддийские похороны — это весело. Возможно, ему понравилось это шествие, эта тишина, это молчаливая задумчивость, пока они шли за священниками, и гроб — закрытый, все время закрытый — был водружен на катафалк, и все следовали за ним с каким-то странным спокойствием, словно знали, что делать. И Чжэнси плакал, даже несмотря на то, что, наверное, не должен был, и ощущение влаги на коже говорило, что да, это реально. Да, повсюду действительно снег, и гроб скоро закопают в мерзлую землю и навеки оставят в бесконечной темноте, но… нет. Чжэнси вспомнил. Будет кремация, потому что, по всей видимости, Цзянь И попросил об этом, и кому он об этом сказал, для кого он все это записал? И, разумеется, все должно было закончиться именно сожжением, разумеется, именно так, он не мог ничего оставить за собой. Так что он смотрел, как совершаются приношения монахам, как начались благодарности и произношение сутт, и прах должен был остаться здесь до завтра, и Чжэнси задумался, где он должен быть развеян, потому что Цзянь И никогда не говорил об этом и вообще ни разу не говорил ему ничего из этого, и разве они не были лучшими друзьями, разве не должен он был знать? Может, он отнесет его на холм, потому что Цзянь И тогда был таким красивым, и юным, и хрупким, и бесстрашным, и… Хэ Тянь обнимал его. Он что, издал какой-то звук? Выглядел так, словно нуждается в этом? О. Церемония закончилась. Гуань Шань был следующим — обнял его не так, как делают просто одноклассники, вежливо похлопывая по плечу, а по-настоящему и крепко, и это казалось чем-то устойчивым и реальным. И они кивнули друг другу с мрачным видом, а деньги продолжали собираться, и монахи прощались, и люди надевали солнцезащитные очки, потому что белое небо, отяжелевшее от снега, казалось слишком ярким, и потому что, возможно, им нужно было скрыть, что на самом деле они не плачут, и они вообще хотя бы знали Цзяня, и на кого они работают? Чжэнси сглотнул, глядя, как они расходятся. Он не знал. Не знал. Знал так мало, правда? Знал так мало. Он лишь надеялся, что Цзянь И хотел этого. Надеялся, что Цзянь И знал. ТОГДА Пахло палеными волосами. Пахло огнем и дымом. Пахло жаром у самого основания горла, а воздух снаружи был таким холодным. Пахло замерзшей водой и звуком ночи, задерживающей свое дыхание, и людей, задерживающих свое. Пахло маслом и машинами, железом, краской, и пахло смертью. Пахло смертью, и слышалось её же звучание, и Хэ Тянь подумал, что скоро, кажется, выглядеть все тоже будет в точности как она. Они ждали. Изнутри не доносилось никаких звуков. Полицейские были в спецснаряжении, с пистолетами и жезлами, щиты защищали их тела и скрывали их лица, и они почти сливались с черными решетками на стенах флигеля фабрики. Но все вокруг них было белым — снег, замерзающая река, пар от нее, поднимавшийся и исчезавший в ночном небе, которое было ничуть не теплее и ничуть не мягче всего остального в своей ужасающей красоте. — Мы нашли его, — сказали его брату по рации, пока они ждали в машине возле пристани. И они должны были оставаться там — должны были — но Чжэнси уже выбирался с заднего сиденья и требовал сказать, где, где, мать вашу, где? И как, и уверены ли они, и женский голос из рации произнес: — Его собака ждала снаружи. Мы уверены. И вот они стояли в съежившейся ночной тишине, которая хранила что-то в самой своей глубине, и ждали сигнала. Ждали, пока все микрофоны и рации будут закреплены, жилеты — надеты как полагается, а пистолеты — подготовлены к атаке. И они продолжали поглядывать на Хэ Тяня — и на Чжэнси с Гуань Шанем тоже — с таким видом, словно хотели сказать им катиться куда подальше, потому что это не их место, и они прекрасно об этом знали. Все знали. Но брат Хэ Тяня лишь покачал им в ответ головой — они не будут заходить, они просто хотят подождать — и, возможно, в этот момент Хэ Тянь ненавидел его не так сильно. — Почему так долго? — пробормотал Чжэнси, переступая с ноги на ногу, непрерывно двигаясь, словно электрический провод под напряжением, и Хэ Тяню казалось, что он вот-вот начнет искриться. Ударит током, если до него дотронуться. Но он все равно дотронулся, и его колотило, и он весь дрожал под его ладонью, и… — Все будет в порядке, — сказал Хэ Тянь. — Но он ведь там, и… и… — Они сверяются с чертежами и схемами здания, — сказал им брат Хэ Тяня. — Они должны удостовериться, что, когда они войдут, все выходы будут закрыты. Двери, окна, лестницы. — Сколько еще? — спросил Гуань Шань. — Недолго. Хэ Тянь услышал, как скрипнули зубы Чжэнси. Услышал, как он мучительно сглотнул, пытаясь сдержать тошноту. Пытаясь не паниковать и дышать, или просто дышать, и ни холод, ни снег, ни далекие взрывы фейерверков где-то в городе не значили ровным счетом ничего, когда Цзянь И был здесь, пока он был здесь. — Разрешение на вход? — пробормотал кто-то в рацию. И на время воцарилась тишина. И все застыли. И Хэ Тянь увидел, как его брат склонился к уху главного и прошептал что-то, и тот кивнул в ответ на его слова. Снова тишина, а затем… — Разрешение предоставлено. Должен был наступить хаос, но вместо этого двери распахнулись, и они вбежали внутрь, синхронно стуча шагами по бетонному полу. Должен был наступить хаос, но звуки пальбы, и запускающихся раций, и загорающихся дымовых бомб, и крики, и эхо гортанных стонов и воплей — все это было почти лирично. И Чжэнси был напряжен, словно натянутая тетива, а губа Гуань Шаня кровоточила, потому что он все продолжал закусывать ее, а Хэ Тянь уставился на брата. — Что ты ему сказал? Его брат хмурился, прислушиваясь к звукам из гарнитуры рации. Он едва взглянул на Хэ Тяня. — Что? — Ты. Ты что-то сказал тому парню. Ты что-то сказал. — Да. Просто напомнил ему о протоколе. И Хэ Тянь не мог расспрашивать его дальше, хотя почему он напоминает полиции о протоколе и почему им не разрешается войти? Почему они должны просто сидеть и слушать? И Хэ Тянь чувствовал, как напряжение комом встает в горле. Ощущение напоминало ему то, что он испытывал в машине по пути в кафе, еще до того, как обнаружил Гуань Шаня, сгорбившегося у стены в луже крови. Но сейчас все было иначе, потому что они не могли войти, и Цзянь И был так близко, и он чувствовал, как Чжэнси трясется рядом с ним, напряженный, словно тетива, и определенно чувствует — чувствует именно то, что должен чувствовать тот, кто знает, что человек, в которого он влюблен, там, за стеной, возможно, уже мертв, а ему нельзя даже подойти к нему, — и разве эта параллель не слишком очевидна? Не слишком реальна? Все продлилось не так уж долго — не так, как в прошлый раз. Сражаться почти не пришлось — это была не команда Дай Линя, у которой есть все и которой нечего терять. Им же придется сидеть тихо в ожидании судебного приговора, потому что группа теперь не могла им помочь. Триада не могла так следить за своими людьми, чтобы не подвергать себя опасности. И в конце концов все успокоилось, и слышались лишь единичные выстрелы, а затем стихли и они. И дым перестал клубиться из-под дверей, и какие-то слова передавались по рации, коды, которые Хэ Тянь не понимал, и наконец кто-то произнес: — Все чисто. Мимо Хэ Тяня что-то пронеслось, так быстро, что он даже не успел разглядеть, но затем до него наконец дошло, и… — Твою… Чжэнси! — Кто-нибудь, остановите е... Но он уже исчез, уже скрылся в здании, и Хэ Тяню оставалось лишь бежать вслед за ним и его беспокойством, и они могли разглядеть лишь очертания темных фигур в костюмах на полу, и еще… тело, завернутое в простыни, снимали с цепей, которые покачивались под потолком. И они уставились на него. Просто стояли и смотрели. А потом Хэ Тянь, шатаясь, сделал шаг в сторону и прислонился к стене склада, пока его не вырвало, потому что он, кажется, понял. И еще никогда в жизни ему не хотелось оказаться неправым так сильно, как в этот момент. СЕЙЧАС — Мне нужно выпить, — сказал Гуань Шань. — Мне нужно выпить минимум десять раз, — отозвался Чжэнси. Они не пошли к реке, как предполагал Хэ Тянь. Вместо этого Чжэнси отвел их в маленький придорожный ресторанчик неподалеку от его дома. Столы и стулья располагались под брезентовыми навесами, украшенными гирляндами, а женщина-владелица готовила еду в воках в походных печках. Столы намокли от снега, и им приходилось вытирать руки о ламинированные меню, и было холодно. Но им было все равно. Повыше поднимали шарфы, чтобы лица не мерзли, ели горячую лапшу, пили слишком много пива, и Чжэнси рассказывал им о той ночи, когда Цзянь И только объявился. Как сидел здесь, на этом месте, напротив него. Как съел всю его еду, не стал пить пиво и словно никогда и не уходил. И вот они только что сожгли его гроб и побывали на его похоронах, и разве… разве не забавная порой штука — жизнь? ТОГДА Тело опустили на пол, и вокруг было так темно, что было трудно что-то разглядеть, но два парня из полиции с крестами на спинах — специально обученные парамедики — опустились на колени рядом с ним, а затем начали вытаскивать из сумок простыни, и Чжэнси рванулся вперед, но Гуань Шань схватил его за руку и остановил, и… — Что вы делаете? — сказал Чжэнси. И парень, что был ближе к ним, просто… просто покачал головой. И какое-то мгновение они не могли сделать ничего, кроме как стоять и смотреть, как он качает головой. И гадать, что это означает. Что это должно означать? А затем Гуань Шань издал такой звук, словно подавился чем-то, а глаза Хэ Тяня потрясенно расширились, а Чжэнси продолжал пялиться на них, словно ждал, что они скажут что-то еще, словно то, что они говорят, ничего не значит, хотя должно значить, и… — Что…? — прошетал Чжэнси, и это прозвучало так тихо. Так слабо. Хэ Тянь не был уверен, что знает, каково это, когда сердце разрывается от одного только звука — от взгляда, но сейчас он чувствовал именно это. Потому что, боже, он просто смотрел на тело, которое они укрывали простынями, и цепи все еще раскачивались, и между ними на полу была кровь, и этот мужчина только что покачал головой. — Мои соболезнования вашей утрате, — сказал он. И выражение лица Чжэнси не изменилось. Даже когда брат Хэ Тяня шагнул вперед, положил ладонь ему на плечо и развернул его спиной к телу — к телу — и его взгляд упал куда-то на пиджак его брата и даже не сдвинулся с одной точки. — Чжэнси, — сказал его брат. — Я… И впервые в жизни Хэ Тянь стал свидетелем того, как у него просто нет слов. И он осознал, что тоже не может ничего сказать, потому что ни звука не могло вырваться из горла, и это ощущение душило его, хоть он и знал, что дышит. И может дышать нормально. Дым и копоть тяжело витали в воздухе, оседали на коже и волосах, и он не знал, как… не знал, что делать с этим, потому что как можно справиться с чем-то вроде этого? Как совладать с неизбежностью? С чем-то… с кем-то, кто просто лежит здесь. — Нам не удалось взять Джен Та, — раздался голос Яна Сиу. — Вероятнее всего, он сбежал еще до того, как мы успели сюда добраться. — Позже, — пробормотал брат Хэ Тяня. И Ян Сиу оторвался от телефона, моргнул и взглянул на них и на его брата, который качал головой. Бросил взгляд на фигуру на полу и вздрогнул, когда увидел. — Блядь, — сказал он. — Господи, я… И он умолк, и брат Хэ Тяня отпустил плечо Чжэнси и куда-то утащил Яна Сиу, и они остались втроем и просто стояли неподвижно, и Хэ Тянь заметил, как Чжэнси качает головой. Сначала медленно. А затем быстрыми, отрывистыми движениями, от которых его, должно быть, тошнит. И говорит «нет». — Нет. Не может быть. Нет. А затем он двинулся, сделал шаг вперед, и Хэ Тяню пришлось ухватить его за руку, потому что черт — господи — нет, он не может, и… — Не надо, Чжэнси. Не надо. — Я должен... — Нет. Ты не хочешь увидеть это. Потому что по лужам крови на полу и запаху гари он точно мог сказать, что то, что лежит там — это не Цзянь И. Не он. И Хэ Тянь никогда не хотел запомнить его вот таким. Никогда не хотел позволить Чжэнси запомнить его таким. Потому что никто из них этого не заслуживал. Теперь он смотрел на собаку. Кто-то осматривал ее раны, и она тихо скулила и скребла лапами по полу, пытаясь подняться и подойти к Цзяню И. И Чжэнси вновь заговорил, но не мог услышать даже сам себя, потому что все происходящее потеряло всякий смысл. — Авель будет… он бы расстроился, если узнал, что она… он бы… — Чжэнси, все— все— все нормально. Все хорошо, все… Но его собственное горло сжималось, и дыхание перехватывало, и было трудно говорить, а Гуань Шань стоял рядом и молча плакал и качал головой, потому что тоже не мог ничего сказать. — Хэ Тянь, я… — Нам нужно идти, Чжэнси. Нам нужно идти. Мы не можем оставаться здесь. Он продолжал пялиться на него. Словно не мог понять. — Но ведь он все еще здесь. — Я знаю. Я знаю. Позволь им… просто позволь им позаботиться о нем… И он начал пытаться оттащить его, обхватив за плечи, потянул его к выходу, и… — Нет, — сказал Чжэнси, выворачиваясь из его захвата, отстраняясь, словно не мог вынести прикосновения Хэ Тяня, словно оно обжигало его, и: — Я не— Я не оставлю его… пожалуйста, я… — Чжэнси, они знают, что делать, все будет хорошо, просто… — Я не могу оставить его здесь, — задыхался он. — Он не заслуживает того, чтобы просто остаться здесь одному, я не могу… — Чжэнси, пожалуйста. Пожалуйста. Позволь им сделать свою работу. Мы его скоро увидим, хорошо? Позволь им… Цзянь И не хотел бы, чтобы мы увидели его таким. Это несправедливо, понимаешь? С ними он будет в безопасности. — Но я обещал ему, — прошептал он с абсолютно сбитым с толку видом. — Я обещал, что я... я буду защищать его. Я пообещал ему, и я снова подвел его, и… — И ты сделал все, что мог. И он знал это, слышишь? — Я не могу— я не могу дышать, я… — Он знал это. И он любил тебя за это. Всегда. Он всегда знал. — Он весь дрожал. — Теперь давай… давай заберем Авель и позаботимся о ней. Потому что он бы этого хотел. Он бы хотел, чтобы мы это сделали. Хорошо? И… в конце концов Чжэнси пришлось кивнуть. Пришлось кивнуть. Пришлось оставить его, бросив последний взгляд на фигуру под простынями и одеялами. На цепи, свисавшие с потолка, влажные от чего-то. И пришлось покинуть его. СЕЙЧАС — Мне нужно идти собирать вещи. — Во сколько у тебя вылет? — В десять вечера. — Точно не хочешь, чтобы мы отвезли тебя в аэропорт? — Точно. Но спасибо. — Да не за что. — Нет, правда. Спасибо вам. За все, что вы сделали. Вы оба. За все, что сделал твой брат. Хэ Тянь потер заднюю часть шеи, словно был смущен. И в каком-то роде он действительно был. Потому что спустя пять лет чего бы это ни было они все еще никогда не делали подобного. Они пили пиво вместе, болтали о странностях друг друга, смеялись, спрашивали, как жизнь, но глубже этого им заходить не хотелось. Потому что это влекло за собой кучу проблем. Потому что обычно им хватало борьбы с ними за пределами их маленькой группы, и им не было нужды искать того же еще и в обществе друг друга. Но он сказал: — Все в порядке. — И: — Ты бы сделал то же самое. Чжэнси улыбнулся в ответ на это. Сдержанной улыбкой, которая не отражалась в его глазах. Хэ Тянь бы усомнился, умеет ли вообще Чжэнси улыбаться широко, искренне, во весь рот, но пару раз он подлавливал его на этом, и каждый раз причиной тому был Цзянь И. Каждый раз, когда он делал что-то глупое или что-то милое и заставал Чжэнси врасплох так неожиданно. — Не уезжай слишком надолго, ладно? — сказал Хэ Тянь. — Нам тут будет тебя не хватать. И все такое. — Знаю, — ответил Чжэнси. — Но я должен. Я не могу оставаться здесь, пока он… — Мы понимаем, — просто сказал Гуань Шань. Потому что они понимали. Правда, понимали. — Но не пропадай. Возвращайся скорее. Когда сможешь. — Как только твой брат скажет, что это безопасно, — повернулся Чжэнси к Хэ Тяню. Хэ Тянь кивнул. — Они нашли Джен Та в Фучжоу — пытался пробраться в Тайвань. Так что остальным тоже осталось недолго. — Если только он не окажется горгоной, — пробормотал Чжэнси. Гуань Шань покачал головой. — Его сеть никогда не была такой уж масштабной. Да и к тому же, его люди все еще подчинялись отцу Цзяня И. Поэтому он… — Да, — тихо произнес Чжэнси. — Выпью за узурпацию. — Неплохой повод, — фыркнул Хэ Тянь, делая глоток из бутылки. И они еще немного посидели там, продолжая делать вид, что именно так все всегда и было. Что среди них нет никакой дыры в форме человека. Пустой тени. ТОГДА Какое-то время вокруг была темнота. И Чжэнси было плохо. СЕЙЧАС Он не знал, какие вещи складывать. Никогда раньше не бывал за пределами Китая, и теперь ему было страшно интересно, куда он едет. Интересно, каким будет воздух. Интересно, понравится ли ему еда. Интересно, холодно ли будет. Интересно, трудно ли придется на лекциях, потому что все они будут на английском. Интересно, каким ясным небо будет по ночам. Интересно, будет ли это иметь какое-то значение, раз звезды все равно вечны и не могут исчезнуть. Интересно, каково это будет — снова стать настолько счастливым. ТОГДА Периодически пробивался свет. Иногда открывалась дверь холодильника. Иногда поднимались жалюзи. Иногда кто-то включал ночник. Но по большей части вокруг все еще была темнота. И боль даже не думала утихать. А никаких других чувств все еще не было. И Чжэнси все еще было не очень хорошо. СЕЙЧАС Поездка получилась недолгой. Водитель, как и он, был не слишком разговорчив (и хорошо), а радио играло негромко и ненавязчиво (еще лучше). В аэропорту тоже оказалось тихо — было поздно и холодно, и немногие улетали куда-то в это время года. Несколько мужчин в костюмах тащили портфели и сумки с ноутбуками и говорили с кем-то по телефону. Отцы вытаскивали плачущих малышей из колясок и пытались вытащить из чемоданов куртки и сапоги, чтобы не платить за перевес. Но по большей части там были люди вроде него, и все выглядели слегка потерянно, словно сами точно не знали, куда едут. Он отдал паспорт, и на мгновение его охватила паника — наверняка он забыл не меньше десятка вещей, или кто-то упаковал чемодан за него и ухитрился засунуть туда кило кокса, потому что он связался со странной компанией, но… нет. Нет, стоп, он упаковывал его сам. Путешествуете первый раз? Да. Немного нервничаю. Впрочем, об этом женщине за стойкой он не сказал. Она выдала ему посадочный талон, он, слегка дрожа, прошел через таможню и наконец отыскал «Старбакс» недалеко от выхода к самолету, потому что до вылета оставалось еще два часа. Он вытащил из кармана телефон, вытер руки о джинсы — они были все в муке от чиабатты — и увидел сообщение. Осталось двадцать четыре часа, сообщало оно. Неужели действительно так долго? Целый день? Да, разумеется, позади была не одна неделя, но теперь это было так близко, и он не был уверен, что сможет выдержать. (Сможет. Конечно, сможет.) Он должен был сделать пересадку в Пекине, а потом в Копенгагене, но брат Хэ Тяня сказал, что даже лучше, если дорога будет разбита на части. Чуть труднее отследить. Он предлагал ему оплатить билеты. Предлагал полететь на собственном самолете компании. Но Чжэнси отказался. Он хотел сделать все как полагается. Почти по-мазохистски хотел этого ожидания, слишком тесных сидений, хотел, чтобы закладывало уши и пересыхало в горле, потому что только определенные трудности всегда превращают вещи в нечто стоящее. — Афористично, — сказал Хэ Тянь, когда он рассказал ему об этом. Чжэнси уставился на него. — Чего? И Хэ Тянь ответил: — Ну. Афоризмы. Какие-то абсолютно банальные высказывания, которые на самом деле довольно правдивы. — И к чему ты это? — К тому, что ты сказал: страдания нужны, чтобы в конечном итоге почувствовать, что оно того стоило. И Чжэнси несколько секунд ничего не отвечал. А затем кивнул. Потому что. Да. Это вообще-то неплохо вписывалось, разве нет? ТОГДА Его телефон зазвонил. Он звонил уже давно. Может, несколько дней. Он не мог сказать точно. В какой-то момент приходила его мать, но он даже к двери не подошел. Его сестра тоже заходила, но она никогда не отличалась особой терпеливостью, так что просто обматерила его, переругалась со всеми соседями и в итоге была вынуждена уйти. Но на этот раз рингтон был незнакомым, и номер тоже, так что он высунулся из-под одеяла, потянулся к нему и поморщился, когда экран засветился. В конце концов он перестал звонить. А потом всплыло сообщение. Ответь. Телефон зазвонил снова. Он ответил. — Кто это? — Брат Хэ Тяня. — Что тебе нужно? — Ты должен прийти ко мне. Я кое о чем… Мне нужно поговорить с тобой о том, что случилось. — Я не хочу говорить с тобой. — Я не хочу говорить с тобой о том, что случилось. — Пожалуйста, Чжэнси. Ты должен кое-что услышать. Машина ждет у твоего подъезда. — Я же сказал, я… Тишина. Он отключился. Чжэнси уставился на экран, потому что подумал, что это странно. Потому что в последнее время люди обращались с ним не так. А потом экран снова засветился. Еще одно сообщение. От Хэ Тяня. мой брат писал тебе? он сказал мне приехать к нему. сказал, что хочет что-то сказать?? И на этот раз Чжэнси сел. Уставился на экран. Потому это в этом тоже что-то было… не так. Первое сообщение, не спрашивающее, как он там держится и нужно ли ему что-нибудь, — и да, ему было нужно, черт возьми. Очень нужно. Несколько конкретных вещей. Нужен был кто-то. Тот, кого он не мог вернуть. И это просто убивало его. Он вспомнил, как это было тогда. В прошлый раз. И подумал, что уже не сможет повторить этого, потому что в тот раз пропажа находилась в розыске. Странная, скрытная решимость шептала ему: Он жив. Продолжай искать. А когда он уже не мог больше искать, она говорила: Жди его. Рано или поздно он придет. А сейчас этого не было. Шепота не было. Он не… не мог надеяться. Именно поэтому у него ушло три часа на то, чтобы наконец выбраться из дома. Он потратил всю горячую воду в душе. Провел час, тупо пялясь на шкафы, потому что после первой недели перестал утруждаться ношением одежды. Был вынужден съесть хоть что-то, помимо полузамороженного хлеба и консервов, которые он даже не удосуживался разогреть, и темнеющих бананов, привлекавших к себе стаи мух. И когда он открыл дверь, воздух был горьким, и все вокруг было белым, слепило глаза и было усыпано снегом, а на нем была только футболка, джинсы и тонкая куртка, потому что он потерял связь со временем. Совсем забыл, где он находится в этом мире. И мужчина ждал его у черной блестящей машины, и он забрался внутрь и, возможно, должен был сказать что-нибудь или задать вопрос или как-нибудь проверить, что он действительно сотрудник компании, но было слишком холодно, а он был слишком… слишком… Он закрыл глаза. Сделал вдох. — Готов, Чжэнси? — Да. Просто поехали. Пожалуйста. СЕЙЧАС «Наш самолет… совершил посадку в Копенгагене. Время… десять часов вечера, температура за бортом… морозно, минус шесть градусов Цельсия. Я хотел бы поблагодарить вас… приятного путешествия.» ТОГДА — Паршиво выглядишь. — Спасибо. — Серьезно, чувак. Когда ты в последний раз что-нибудь ел? Гуань Шань оставлял еду у твоей двери. — Я не мог… Не мог ничего переваривать… Хэ Тянь закусил губу. Вообще-то он и сам выглядел неважно. Кожа пожелтела, губы были истерзаны, и черные как смоль волосы придавали ему необычайно бледный вид. — Гуань Шань внутри, — сказал он, и его голос прозвучал глухо и сдавленно. — Мы ждали, но… — И Чжэнси, кажется, понял. Теперь все занимало слишком много времени. Теперь ничего не происходило слишком быстро, потому что это было все равно что неосторожно вырывать швы из раны. Они зашли внутрь. Чжэнси, конечно, пытался быть вежливым и произносить положенные «здравствуйте» и «как вы», но потом подумал, что все это наверняка прозвучало странно, невнятно и неправильно. Но брат Хэ Тяня, судя по выражению его лица, и не ожидал от него большего — и как будто вообще не считал, что Чжэнси в самом деле ему что-то должен. — Это тяжело для вас всех, — сказал брат Хэ Тяня, когда они расселись по диванам и креслам. На столе стоял старинный чайный сервиз, к которому не притрагивался никто, кроме него и Яна Сиу. — Я понимаю. И я хотел бы сказать, как… как мне жаль, что все закончилось так, как закончилось. — Так, как закончилось, — глухо повторил Хэ Тянь. — Мы сделали все, что могли, но мы оказались… Это было очень сложное положение для нас. Ян Сиу, парень, который был там той ночью, шагнул вперед. — Мы… должны были сделать это иначе. Могли бы сделать это иначе. И мне жаль… — он бросил взгляд на Чжэнси. — Жаль, что мы не смогли справиться с последствиями чуть лучше. — Я… прошу прощения, — медленно произнес Гуань Шань, прищурившись. — Я не... Я не понимаю, что вы пытаетесь сказать. Это была не ваша… Вы ничего не могли сделать. Брат Хэ Тяня передвинулся, облокотился на стол в углу комнаты. На пустой столешнице располагался лишь кактус, «Макбук» и копия Нового Завета, и Чжэнси даже предположить не мог, что это может говорить о его владельце. — Цзянь И должен был умереть, — сказал брат Хэ Тяня. И, пожалуй, ему стоило бы выбрать слова получше, потому что Чжэнси почувствовал, как что-то разрывает его изнутри, и вздрогнул и закрыл глаза, и, пожалуй, ему вообще не стоило этого говорить, и… — Ты гребаный бесчувственный кусок дерьма. — Просто дослушай, Хэ Тянь, — устало сказал Ян Сиу. Брат Хэ Тяня продолжил: — Он должен был умереть, потому что группа не отпустила бы его. Или… — он вздохнул. — Или нужно было, чтобы они подумали, что он умер. Тишина. Чжэнси впервые за долгое время услышал, как колотится сердце, почувствовал его стук в груди. — Что? — сказал он. Потому что это не могло оказаться тем, что он подумал, и Цзянь И — не какой-нибудь библейский персонаж, который может умирать и воскресать, и кем в таком случае это делает Чжэнси? Это что, значит, что каждый раз, как он умирает, ему самому придется продолжать жить дальше, и что он говорит? Это что, значит, что ему придется снова и снова терять его, потому что он сомневался, что к подобной боли можно привыкнуть. Должно быть, примерно так чувствовал бы себя бессмертный — когда видишь, как те, кого ты любишь, стареют и слабеют и умирают у тебя на руках, а потом появляется кто-то еще, и ты говоришь, что не будешь — говоришь, что хватит с тебя чего-то настолько простого и человеческого, как любовь, — а потом все равно начинаешь все сначала, потому что ты идиот, и что он говорит. — Он получил сильные ожоги, но они оказались поверхностными, поэтому быстро зажили. Кое-кто из группы все еще работал на его отца, так что придушил его, пока он не успел обгореть слишком сильно, и… Чжэнси не пришлось вмазывать кулаком ему по лицу, потому что Хэ Тянь уже сделал это за него, и Ян Сиу с Гуань Шанем еле оттащили его, и Чжэнси просто смотрел на него, на то, как он касается окровавленной губы, осторожно двигает челюстью, проверяя, работает ли она. — Да, я это заслужил, — сказал он. — Где он? — сказал Чжэнси, и Ян Сиу кивнул в сторону двери на кухне, которая вела на крытый балкон с видом на город. Так близко. И брат Хэ Тяня продолжал что-то говорить, но Чжэнси не слушал, потому что уже был там и открывал стеклянную дверь, и на балконе стоял обогреватель, так что было не слишком холодно, хотя перила за стеклом и были покрыты снегом, а Цзянь И сидел, закутавшись в одеяло. И он слушал музыку в наушниках, так что поначалу не заметил его, а потом бросил взгляд на дверь, потому что, должно быть, почувствовал движение, и слегка подпрыгнул от неожиданности. И они уставились друг на друга. И Чжэнси почувствовал, как тяжело вздымаются легкие. И Цзянь И улыбался ему, осторожной, испуганной, извиняющейся улыбкой, и волосы, окружавшие его лицо, были коротко острижены, потому что часть из них сжег огонь, и на его лице желтели бледные синяки, но он выглядел нормально, и… И Чжэнси прижимал его к себе так крепко и всхлипывал ему в шею, и— и цеплялся за него, и задыхался, и— Цзянь И вскрикивал, потому что он плакал, но Чжэнси слишком сильно касался порезов на спине, и трещины еще не зажили до конца, и он чувствовал, как его захлестывает волной, и чувствовал отчаяние Чжэнси, и… — Пожалуйста, не оставляй меня больше, Цзянь И— — Не оставлю, я… — Пожалуйста, не оставляй меня, я думал, что умру, я больше не мог, и— — Чжэнси— —…и я пил таблетки, и я не переживу, если ты опять оставишь меня, пожалуйста, не уходи, я не могу— я не могу— Цзянь И, я не могу— — Тш-ш-ш… — Больше не поступай так со мной, Цзянь И, пожалуйста, я не вынесу этого— — Не буду, не буду, обещаю— — Цзянь И, я не могу. — Я знаю, — выдавил тот. — Думаешь, возвращаться к жизни легко? — Цзянь И, я был готов умереть— — Нет, не был. Не был, потому что ты знал, что я вернулся бы к жизни, просто чтобы самолично убить тебя, если бы ты пошел на это. Никогда не смей делать такое ради меня. Ради кого бы то ни было. Никогда. — Я… я… И что он должен был сказать теперь? Он не мог перестать пялиться на него. Не мог перестать касаться его. Не мог справиться с тем, как он пахнет теплом и реальностью и чем-то сладким. И язык Чжэнси пробегался по его шее, а пальцы тянули его за волосы — не сильно, лишь достаточно для того, чтобы заставить его приоткрыть рот, заставить его искать губы Чжэнси, и у него во рту было горячо и влажно, и на вкус он был точно таким, как Чжэнси представлял себе с пятнадцати лет, и теперь он был так осторожен с ним, сидя рядом с ним, почти на коленях у Цзяня, бережно держа в ладонях его лицо, так, словно это самая драгоценная, самая хрупкая вещь из всех, что он когда-либо мог уронить и сломать. Словно он мог держать его вот так целую вечность, если бы ему предоставили возможность, какой-то странный всплеск тепла в этот темнеющий январский вечер, пока город двигался под ними, укрытый снеговыми облаками и туманом, и Чжэнси до сих пор не перестал плакать, так что было влажно. И слезы замерзали на его щеках, и он крепко жмурился, потому что глаза щипало, и Цзянь И продолжал сцеловывать их с его кожи. — Я пытаюсь остановиться, — наконец прошептал он. И Цзянь И улыбнулся в его кожу в том месте, где плечо переходило в шею. — Я не против, — сказал он. — Я все понимаю. И слушая, как он говорит это, Чжэнси понимал, что все до единого сообщения, каждый звонок, каждая записка в почтовом ящике с вопросами о том, в порядке ли он, поел ли он, не хочет ли он подышать свежим воздухом — все это было настолько отдельно от него. Они видели, как он. Держится ли он. Справляется ли он. Не говорили «Я тоже это чувствую». И в тихих словах Цзяня И он слышал именно это. И это казалось таким облегчением. Словно камень упал с души. Таким очищением. — Никогда больше не бросай меня, — сказал он Цзяню. — Никогда. И Цзянь И засмеялся, и его глаза блестели так ясно, хотя и были полны невыплаканных слез, и он смеялся. — Теперь у нас есть больше, чем два года, — сказал он. — У нас… у нас есть целая жизнь. СЕЙЧАС Было холодно. Было очень, очень холодно. И на парковке стояло всего три такси, и в аэропорту было тихо, и он ехал целый день, но в противоположную со временем сторону, так что было все еще темно. Он отдал водителю клочок бумаги с адресом и обхватил себя руками, пока такси медленно прогревалось. Они отъехали от аэропорта и огней жилых домов, и в конце концов осталась лишь темнота и радио, из которого негромко мурлыкало что-то странное и незнакомое, и Чжэнси не видел за окном ничего. Только темноту. И какое-то время они просто ехали в никуда, и такси кренилось и трещало во время бесконечных подъемов на холмы, которые больше напоминали скалы, и водитель продолжал посмеиваться и говорить «все в порядке», когда видел в зеркале отражение Чжэнси, в панике вцепившегося в дверную ручку. А затем они наконец увидели вдали свет. Всего один огонек. И Чжэнси понял, что вокруг было так темно, потому что они были на побережье и потому что ехали вдоль самого края моря, и вся земля была покрыта белым, и Чжэнси почувствовал, как сердце разрывается при виде этого огонька. — Пусто, — тихо сказал водитель, по-английски, и Чжэнси понял, что он имел в виду, так что кивнул и ответил: — Да. Очень пусто. И они подъехали к этому огоньку, и он оказался домом — коттеджем, спрятавшимся на фоне черной воды на крошечном клочке земли. Маленький островок посреди самой глуши. И Чжэнси отдал водителю, наверное, слишком много крон и кивнул, вытаскивая чемодан на каменистую дорожку. Он уставился на дверь, а машина тихо отъехала, не став задерживаться. И Чжэнси постучался. Один раз. Два. В третий раз уже не так нерешительно. И он услышал, как когти скребутся по двери, а затем услышал шаги и чье-то бормотание, и сердце в груди забилось с невероятной силой. А потом дверь открылась, и Авель скакала вокруг него и лизала ему руки, и Чжэнси поднял взгляд, и его сердце... на секунду остановилось. Потому что Цзянь И стоял там. Сложив руки на груди. Прислонившись к дверной раме. С взъерошенными волосами, с полусонными глазами, с нежной улыбкой, в джемпере, который выглядел так, будто он связал его сам или купил где-то в местном магазинчике в часе езды отсюда. И он сказал: — Привет. И Чжэнси моргнул и сказал: — Исландия, значит? И Цзянь И пожал плечами: — Кто-то как-то раз сказал, что там будет неплохо. — Какой идиот. — Да, — согласился Цзянь И. — Не хочешь зайти и поговорить о том, каким глупым он был? И на этот раз Чжэнси пожал плечами и сказал: — Что ж, хорошо. — Хорошо. И внутри было невероятно тепло, и горел камин, и одеяла укрывали диван, в сторону которого Чжэнси уже направился, и он рухнул на него одновременно с Цзянем, и внезапно они превратились в сплошной клубок из конечностей, и голова Цзяня оказалась у него на груди, и Авель пыталась устроиться у них в ногах, и Цзянь И заснул через три минуты. И Чжэнси слышал, как он дышит, чувствовал, как вздымается его грудь. И ему казалось, что он способен проспать не меньше суток, но ощущение его и то, как он звучал, не давало ему заснуть еще чуть дольше. И он подумал, что, пожалуй, может ненадолго отложить сон, пока у него есть возможность иметь вот это. И это будет у него еще много лет. Всю жизнь. Но теперь он учился ценить мелочи. Мелочи, которые не были мелочами, потому что значили так много. Так что он закрыл глаза и улыбнулся, и ему было так тепло, и он невольно задумался, можно ли отказаться от сна на всю жизнь.