On-line одну жизнь назад

У Черного озера вечно кто-нибудь торчит, а во время большой перемены там вообще в любую погоду не протолкнешься. Поэтому я не любила там зависать и приходила только если меня кто-то звал с собой. В большинстве случаев этим кем-то была Ариана или Линда, однако на старших курсах мы уже частенько тусовались у озера целой разношерстной компанией, состоявшей из совершенно разных людей, порой абсолютно мне незнакомых. Именно там я и начала общаться с Софи Джонс. Она была моей однокурсницей, но несмотря на то, что мы жили в соседних комнатах и каждый день виделись в общей гостиной, первые несколько лет учебы нам как-то не удалось полностью разделить. Не знаю, в чем была проблема, может быть, в моем пристрастии к Фреду, а может быть, в ее абсолютной самодостаточности, но мы редко говорили друг с другом даже насчет учебы. Но в какой-то момент вдруг резко, ни с того ни с сего начали общаться. По правде говоря, потом я ее просто обожала, хотя мы так и не стали особо близкими подругами и не поверяли друг другу тонны своих девичьих тайн. Но она была такой невероятно кудрявой, такой невероятно естественно красивой, что у меня просто дух захватывало. Мы вовсю лайкали друг друга в Инстаграме, я шутила про то, что повешу ее фотку у себя над кроватью, а она высылала мне сердечки в ответ и всякий раз поднимала настроение своими совершенно отбитыми шутками. А еще она была до ужаса неуклюжей, вечно падала на ровном месте и радовалась самым обычным повседневным мелочам, как ребенок. И вроде бы нет в этом ничего такого необычного, но так получилось, что именно Софи стала тем, кому я как-то раз призналась в том, что не хочу быть хорошим человеком. Мы тогда как раз сидели у озера, чуть поодаль от остальных. Близился конец февраля, холодный, мглистый и неприятный, но все же так ощутимо отдающий приближающейся весной, что только за это можно было полюбить каждый новый день. Софи была без шапки, ветер бросал кудри ей на лицо, и она постоянно заправляла их за уши тонкими пальцами, слегка покрасневшими от холода. Иногда мне казалось, что если я когда-нибудь смогу влюбиться в девчонку, то это будет Софи. — Ты какая-то убитая в последнее время. Все нормально? — она слегка наклонила голову на бок. Я пожала плечами: — Норма — понятие относительное. — И не говори. Грейс вчера притащила осьминога в спальню. Осьминога, понимаешь? Если учесть то, сколько кошек, сов, саламандр и сниджетов я повидала за эти годы, то осьминог вполне нормален. Она назвала его Оскаром. Я жду, когда она притащит к нам кальмара. Мы обе рассмеялись. Я смотрела на Софи, и мне казалось, что с ней я могу вечно сидеть здесь, на холодном февральском ветре, созерцать рябящую водную гладь, и просто думать о том, какие же классные у нее кудряшки, а не о том, что Фред опять нашел себе новую девушку, которая мне не нравится или что я порой не уверена в своих чувствах к Ханту или еще о какой-нибудь херне, которая вечно портит людям жизнь, стоит ей только забраться в мозг. Софи никогда не грузила себя херней. Она грузила себя какими-нибудь дофига философскими вопросами, и порой мы с ней проводили за разговорами целые ночи, тусуясь около камина в общей гостиной. Мы заворачивались в пледы, надевали теплые носки и толстовки с капюшонами, доставали из своих заначек тыквенные печенья и шоколадных лягушек и долго долго рассуждали о любви, семье, родителях, друзьях и вообще о самой жизни. Я любила эти разговоры и дорожила ими в особенности потому, что иногда мне нужно было говорить с человеком со стороны. И Софи стала для меня той самой «своей посторонней». А днем все возвращалось в обычное русло. Мы перекидывались шуточками за завтраком, скатывали друг у друга домашние задания и ни о чем не думали. В такие моменты Софи всегда вела себя так естественно, непосредственно, будто бы ей все ни по чем, и я, признаться, частенько знатно завидовала этой ее толике пофигизма. Я выдохнула, а потом снова вдохнула и ляпнула: — Я не хочу быть хорошим человеком. Софи вскинула брови: — В каком смысле? — В любом. Если ты хороший, ты обязан следовать правилам хороших людей. А если ты не хороший, ты можешь делать то, что считаешь нужным и не думать о том, как это вписывается в чужие рамки. — А ты считаешь себя хорошей? — С недавних пор — нет. — Почему? — Потому что считаю себя лучше многих других. — Но ты же не говоришь об этом всем и каждому? — Но я так думаю. Софи весело улыбнулась и разом так похорошела, что мне показалось, мое сердце пропустило парочку ударов. — А я думаю, что МакГи уже давно пора на пенсию. И, наверное, это верх неуважения к ее замечательной персоне, но я так думаю. И никто не запретит мне так думать, потому что это плохо. Думать — это хорошо. А что ты там себе думаешь, до этого никому нет дела. Софи пожала плечами и откинула волосы за спину. Я невольно улыбнулась ей в ответ. Она умела заставлять меня улыбаться. Даже по утрам, когда я хотела всех убивать. Софи обожала танцевать. Она постоянно выкладывала видео того, как она бесится под музыку в своей спальне, в пустых аудиториях или в коридорах школы, я смотрела на нее и думала: «Вот оно — само счастье во плоти». Конечно, у Софи были свои скелеты в шкафу, как и у любого другого человека. У нее не было друзей вне Хогвартса, и она ненавидела летние каникулы. Летом после шестого курса в нашем общении наступил самый настоящий пик: мы тусовались вместе чуть ли не каждые выходные, она частенько наведывалась во «Вредилки» одна или с кем-нибудь еще, и создавала впечатление человека, который усердно пытается замаскировать все свои проблемы за улыбками и хорошим настроением, хотя это было не так. Софи учила меня тому, что смотреть всему дерьму в твоей жизни нужно в лицо. Учитель из нее был хороший, но я так и не стала образцовой студенткой. Она много ругалась с родителями и любила сваливать из дома, поэтому несколько раз заявлялась на мой порог только лишь с телефоном и пачкой сигарет в кармане толстовки. Фред считал ее самой странной из моих подруг. Хотя, странных подруг у меня и без Софи было слишком много. У нее была тонна всяких разных мелких недостатков, начиная от раздражающей иногда гиперактивности и заканчивая неумением доводить дело до конца, но в моих глазах эта тонна с легкостью окупалась ее пониманием. Пониманием того, что я — Роксана Анджелина Уизли, не могу и не хочу всегда быть хорошим человеком, которым меня видят. Софи понимала, что я хочу иногда строить из себя стерву и сваливать с себя ответственность за свои грехи, хочу быть эгоисткой, хочу думать о не тех людях и жить не теми мыслями. И когда наступали подобные моменты, я шла к Софи. И мы целую ночь разговаривали о любви, семье, родителях, друзьях и о самой жизни. — Сейчас модно грустить, — говорила Софи, щелкая зажигалкой. — Посмотри на ленту новостей. Кадры из фильмов со сценами депрессии и прострации, цитаты о просранной жизни и желании все бросить и уехать в закат. Сейчас модно быть интровертом. Ты весь такой закрытый, загадочный, замкнутый, и тебе никто не нужен. Потрясающее заблуждение целого поколения людей. Хотя, вероятно у каждого поколения есть свое большое заблуждение. Будешь? И я принимала у нее сигарету. Мы курили и не были хорошими людьми. Только на ночь. Днем мы снова улыбались, смеялись и шутили. За эти ночи я готова была подарить Софи целый мир. Но у меня не было мира, поэтому я плела ей фенечки, давала списывать домашнее задание и заплетала в косы кудрявые волосы. Рисовала всякую хрень в ее конспектах и никогда не снимала кислотные наклейки, которые она вечно лепила у меня над кроватью, когда приходила к нам в спальню. Отвечала на все ее сообщения и летом всегда соглашалась тусоваться вместе, когда она приглашала. Мы не поверяли друг другу, в кого влюблены, не рассказывали о семейных проблемах и не плакались в жилетку, для этого у нас обеих были другие люди. Но в обществе друг друга мы могли быть неидеальными, нехорошими и грузить себя вопросами, на которые у каждого находятся свои собственные ответы, но которые приятно обсудить с подходящим человеком. После школы мы потеряли друг друга из виду и встретились снова только через несколько лет. Она была такой же кудрявой и такой же невероятно красивой, и я вновь почувствовала, что запросто могу в нее влюбиться. И не быть хорошей. Никогда.