***
С возраста «хожу под стол» у Ульяны с дружбой не заладилось, если на второй стороне находилась девочка. В детском саду Лиля предпочла играть исключительно с Машей, у той появилась новая причёсанная Барби в малиновом платье. За это Пылаева облила Машу красным борщом, который не любила так, как теперь и женскую дружбу. Единственными женщинами в буднях тех лет оставалась мама и бабушка, тут действовал зов крови и сердца. А после появилась Катя Решетникова, с которой не было всё и сразу. Катя подпускала к себе по миллиметру, делая шаг вперёд и три назад. Ульяна сладко думала, что игра стоит свеч, поэтому не убегала. Тем самым заполучив человека, который теперь подписан в её телефоне как «Сестра». Днём 31 декабря, проводив Катю и снабдив её пакетом извинений и советов, Пылаева наводит палец на другой контакт — «Таксист-фетишист». Просто так Решетникова едва ли кого-то называла бы «Манкой». Пылаева обладала чем-то, что так и не было разгадано Катей, возможно, потому что ей и не нужно было знать этот ответ. От неё веяло мужскими иллюзиями, желанием обладать, девичьим очарованием. Оттого так много было желающих залезть к ней в постель, в душу — меньше. Некоторые из них поселялись в записной книжке. С таксистом-фетишистом Ульяна словила контакт в тот самый вечер, когда неслась на встречу договору «Секс-Деньги» в короткой алой юбке. И нашла Бориса. Мужчина в очках с толстой оправой стал персональным водителем, если закрыть глаза на жёлтый окрас авто и кубиков на крыше, когда Ульяна была сама не способна ухватить руль руками. Она не знала его имени, лишь то, что он ярый поклонник утех БДСМ. Составляя на него пёструю характеристику, Пылаева отмечает: — Он любит с фаллосом играться. — Сам, один? — не скрывая любопытства, спрашивает Решетникова. — Ну, как получится. Они, по обыкновению, хохочут над разными сторонами этой жизни. Таксист женат, есть дочь на пару лет младше самой пассажирки, занято сердце другой. Той, что украла его мысли, ещё нет восемнадцати, а он, точно рыцарь, ожидает её «старения», чтобы залезть сверху. Специфическое признание в любви, но Пылаеву это не сильно волновало. Кто она такая, чтобы судить и стыдить? Фетишист пытался устроиться между ног и самой Ули, но получил чёткий отворот. Помахав ему рукой в чёрной перчатке, Пылаева двинулась в сторону стойки регистрации, где её, переминаясь с ноги на ногу и поправляя чёлку, ожидал Бандерос. — У тебя был секс в туалете аэропорта? — Это вместо «привет»? Ты мне нравишься всё больше. Кажется, нам туда, — мужчина повёл глазами в сторону с надписью «WC». Рядом с Антонио Ульяна краснеет, может чувствовать себя неловко, ей хочется отдавать и отдаваться. Она готова произнести уверенно: мне сейчас очень хорошо. По прилёту в Брюссель в коротком чёрном платье и за руку с ним Пылаева встречает Новый Год, знакомится с его друзьями и пару суток не выпускает Антонио из постели. После он всё же стирает себя с её поле зрения, удаляясь на работу. Ульяна вдыхает бельгийский воздух, выбегая из дома каждое утро на центральную площадь Гран-Плас, чтобы купить горячие вафли с шоколадом. После изучает город, отсылая Кате снимки, жалуясь, что так красиво как она, у неё фотографировать не выходит. Она взахлёб рассказывает, как ей тут нравится и смешные истории, что-то вроде того, как забрела в квартал проституток, а после на английском с акцентом пыталась вразумить бородатого мужика, что она не представительница этой древней профессии. Рассказывает, как отшивает мужиков, гордо выдавая «а у меня есть парень», как хочет здесь жить с Антонио и родить ему сына. Бандерос прерывает свои рабочие вопросы, чтобы коснуться губами её плеча, выпить кофе и познакомить девушку с родителями. Мама Антонио без лишнего налёта лжи даёт понять, что делить сына с кем-то ещё она не намерена. А новая жена его отца чистосердечно старается смягчить ситуацию фразой: «ты ещё молода и так красива, встретишь другого». Всё закончилось одним вечером в одном баре. Антонио вместе с Ульяной сидел за столиком, перебирая листы меню с внушительными цифрами, как ему помахал рукой мужчина. Он удалился на пять минут, а Пылаева напряглась. Она знала это лицо, они встречались в московских клубах и имели общих знакомых. На языке у Ульяны вертится банальность: мир тесен. Случайный встречный вываливает к столу всё, что знает. Тем самым посвящая Антонио в подробности того, с кем живёт и спит его спутница. Только к правде прилагается ложка дёгтя, дешёвая месть за то, что Пылаева отказалась взять в рот его член. Мужчина прибавляет короткую фразу: «…и он у неё далеко не один, деньги творят чудеса». Антонио тащит Ульяну за локоть из ресторана, со всего размаху бьёт по щеке и уходит вперёд под молчаливые звуки лимонных фонарей. Ульяна часть ночи пытается повернуть боком к нему свою правду. Только никто смотреть не хочет. Он ответил лишь раз: — Я думал ты нормальная и хотел с тобой жить. А ты оказалась как все, обычная шлюха, которой нужны только мои деньги. Можешь пожить, а потом у тебя билет — улетай. Пылаева ревёт, не в силах остановиться и выходит на улицу. Усаживается на каменную ступеньку, всматривается в дома, которые зовут готикой, и не находит ничего лучшего, чем написать Решетниковой. «Он меня ненавидит». «Он думает, что я продажная шлюха». «Он меня ударил». «Кать, что мне делать? Я его, похоже, люблю». На часах не хватает несколько кругов до утра, когда отпустит и станет легче с привкусом горечи.***
Под небо, на котором кто-то вздумал разводить костры, Катя берёт в руки телефон. Она видит четыре строчки, от чего кровь резко приливает к голове и пульсирует вопрос: что делать? Пишет смс, срываясь на грамматические ошибки: «Я сечас вышлю денги, лети быстро домоц!». У Решетниковой пляшут разные образы перед лицом, будто Ульяне не за что теперь лететь в Москву или ещё хуже, Антонио избил её до смерти. Она переводит деньги на карту Пылаевой и ждёт. Ульяна не улетает из Брюсселя, хватает надежду за пятки и пытается всё исправить. Впервые готовит ужин, томится в ожидании его с работы и заучивает текст-объяснение. Он приходит, когда ночи уже исполнилось много, смотрит как на врага: — Я ничего не буду слушать. Ты хочешь моих денег, ты их не получишь, поняла. Вали к своим туркам, пусть они тебя ебут и за это платят. Тебе же нравится, нет? Пылаева ёжится от взгляда, будто её облили чёрной липкой ненавистью и презрением. Она задыхается, не может понять, как в одно мгновение можно высосать из человека всё хорошее к другому. Обрывает розы на столе, не решается сказать, что если бы ей нужны были только деньги, то она бы не отказалась от того телефона, шубы и не отдала бы в магазине свои деньги за продукты. Что не стояла бы здесь, когда вчера у неё был экзамен в училище, а она осталась, стоять здесь ради него. Через несколько дней Манкая падает в объятие к героине Москве, что видела таких толпами, всех принимала, но утешать не спешила. Вызывает таксиста-фетишиста и прямо из машины звонит Решетниковой. — Фух, блять, наконец-то. Я думала, он тебя там уже закопал, — моментально слышится боевой голос на том конце. — Нет, я же живучая. Они вспоминают случай, как Пылаева в десятом классе грезила прокатиться на мотоцикле. Под давлением собственной мечты остановила байкера и схватилась за его огромную спину. Шумахер, у которого из-за растительности на лице были видны только каштановые глаза, привёз Ульяну в другой город и высадил. Снял с неё шлем и жестом пригласил в разваленный дом, где веселились его знакомые. — Я же тогда выбралась, вот и сейчас смогла, — смеялась Пылаева, только звон походил на похоронный марш. — Что случилось? — Решетникова устала бегать эти дни с переживаниями за руку, поэтому спросила прямо. — У тебя какие новости, Кать? — У меня хорошие новости. — Значит, у нас есть хорошая новость и плохая, с какой начнём? — Я уже спросила, поэтому давай. Пылаева выдыхает, рассказывает всё по порядку, как буквы в алфавите. Порой прерывается, Катя не перебивает и терпеливо ждёт, а спустя полчаса доходит до точки уже лёжа на кровати в квартире Бориса. Она плачет. — Так, тебе сейчас есть где жить? — Решетникова вычисляет простое, кто-то из них должен сейчас думать рационально. — Да. Я Борису сказала, что у мамы всё это время была. Он ничего не знает. — Хорошо. Завтра, чтобы пошла и пересдала экзамен, пойдёшь? — Я постараюсь. — Обещай. — Обещаю. Никто не жмёт на «отбой». Ульяна продолжает лежать, мысленно рисуя на белом потолке узоры и уже реже глотая слёзы. А Катя заваривает чай, стуча ложкой о керамическую чашку со снеговиком, такая была и у Пылаевой. Решетникова не считает, что сейчас тот момент, чтобы затянуть на шее подруги рассказы о Питере, оранжевой куртке и её старом забытом. Не говорит, что стала медово рыжей, потому что Максим скривился от её природного цвета волос. Молчит и дышит в трубку, рядом. Когда волнами минует три года, они будут вспоминать эту историю со смехом. Пылаева в каком-то очередном диалоге взгадывает: — А Бандерос же, сука, провожал тогда меня в аэропорт и поцеловал в лобик со своим «увидимся в марте». Смотрел ещё так, как на очередную блядь в его жизни. Надо было уточнить, в марте какого года, блин. Катя долго смеётся, выкуривая сигарету, а потом отчего-то спрашивает: — А что он тебе дал? — Знаешь, в Брюсселе у меня было всё. Я никогда не скрывала ни от тебя, ни от кого-то другого, что жуткая материалистка и мужчина, который не умеет зарабатывать много, мне не нужен. Так вот, он сумел мне показать, что ты можешь сидеть в шикарной квартире, а она для тебя станет самой вонючей ямой. Это не сказка, Кать, это жизнь. Поэтому со мной он не остался. Но только когда волнами минует три года. Сейчас у Пылаевой сновали в голове фразы Антонио и Катино сёрбанье горячим чаем, благодаря последнему она помнила, что всё продолжается. Через сутки Решетникова набирает номер вновь, только кроме гудков больше ничего не различает. В это время Ульяна видит мерцающий экран, сознательно не приближается, вливая в себя коньяк без кубиков тающего льда. Она не сдала экзамен. Говорят «к сожалению, нет, вы отчислены» и в четверг, когда Пылаева в пол ноги и с ненавистью в руках танцует перед комиссией колледжа. Она удаляется в себя и впервые узнаёт, как в маленькое тело девушки может вместиться столько алкоголя. Ульяна запутывается в днях недели, знает все бары Москвы лучше, чем свои пальцы, и продолжает не снимать трубку на слове «Сестра». Она бросает к себе в копилку очередного мужчину — Бармен Дима, таким становится его имя в телефонной книжке. — Ну что, любовь моя, наливай. Если бы не твоя жена, Димка… Мы бы с тобой ого-го что, Димка, — опираясь локтем на стойку и вливая в ухо, кричала громче музыки Пылаева. В ней уже было мохито и шесть стаканов текилы. После седьмого, по традиции, начинались танцы. Дима всегда наливал Пылаевой много и за счет заведения. Был тем самым барменом из хороших американских фильмов, который выслушает и при случае довезёт домой под руку и с шутками. Дима съедал Ульяну, бегая туда-обратно по её тощим ногам. — Если бы я тебя раньше встретил, может быть и не женился. Пылаева смотрит на него в упор и видит лицо Антонио.***
Собираясь в «Фасоль», Решетникова мастерски жарит глазунью без единого намёка на скорлупу. Заправляет волосы за шиворот чёрной футболки, чтобы те не лезли в тарелку, и подбирает желток хлебом. Взгляд чертит по бежевым обоям, подмечая каплю кетчупа, вспоминает, что так и не отмыла в прошлый раз. Набирает, свободной от вилки рукой, номер Пылаевой, абонент недоступен. Решетникова решает после вечерней тренировки навестить Москву, так быстрее и вроде бы уже открыли тайну, как не бояться взлетать. Осталось одолжить денег и собрать сумку. День перебирает ногами скоро, как и сама Катя. Стоя на остановке, она ругается, что так рано вышла из зала, тем самым могла ещё больше поработать над движениями. А теперь стоит и дёргается от каждого впрыгивания ветра под воротник. Автобус радовать вспышками приближающих фар не спешил. Оттого Катя вновь вертела мысли о том, почему Ульяна решила разобраться со всем в одиночку, может она оказалась для неё плохим другом? За вопросами подкрался восьмой маршрут. Решетникова приближается к дому, остро осознавая, куда бы она ни уехала из Новосибирска, не растеряет к нему своё особое отношение. Это город, где властвуют обыкновенные чудеса, детство и уют. Колёса тормозят у светофора, рядом приостанавливает движение и рогатый сосед-троллейбус. За баранкой тучная женщина, зажигает свет в кабине и судорожно перебирает деньги. На вид она обыкновенная, притягивающая теплом. Алый большой свитер крупной вязки, под него же красные губы и красивое лицо. Вокруг темно, фонари, по-чёрному упоительно. Ещё через дорогу стучит поезд, все окошки пылают светом и у него. В автобусе мужчина женщине уступает место, бабушка в леопардовом платке смотрит в своё отражение. Кондуктор улыбается, нашла место, где присесть. Светофор говорит зелёным, Катя продолжает приближаться к дому. Она всё фотографирует на свою плёнку, которой не достать, и вынимает телефон из кармана. Ей хочется услышать Ульяну, но отлажено напоминают: абонент выключен или находится…***
Залетая в квартиру, приходится наблюдать нежданную трещину в своих стенах. Отца Решетниковой уволили с работы ещё пару недель назад, потому что «Вам скоро на пенсию, а нам нужны молодые специалисты с опытом работы». Молодые специалисты прибывали, но без опыта, так как их никто не хотел брать на должность без его наличия. Замкнутый круг. Но Сашу всё равно отправили «на пенсию». Он пытался найти новую работу, только удача не пыталась найти его. Не заметно, Решетников, оставил поиски и всё чаще появлялся в соседнем дворе в гаражах и с бутылкой, оттопыривающей спортивные штаны. В соседний двор провожал неровный мышиный бордюр, кудрявая плакучая ива и местная голубятня. Снимала кроссовки у порога Катя под шум воды, что не смог перебить сырость матери. — Мам, я дома. — А твой отец снова где-то шатается.***
— Тебе не стыдно? На себя всё равно, так хоть бы дочь перед соседями не позорил. Пальцами ведь в неё тыкать будут. — Всё сказала? — сплёвывает к своим ногам. — Нажрался, что стоять не может. Долго ещё пить будешь? Нормальный бы мужик стал работу искать дальше, а ты, тряпка ты. Я пашу как проклятая, света белого не вижу. Да на рогах что-то домой не прихожу, может вместе пить будем? Взрослые пытались отыскать истину в происходящем, но находили упрёки и подчёркивали свои чувства, а не другого. Картина напоминала бег хомяка в колесе. Заплетающимся языком, бьющимся о нёбо, опалённое водкой, Саша швыряет: — Разводись-разводись. С кем ты там бегала за завод, помнишь? — Куда я бегала? Что ты несёшь, скот пьяный. Не ты ли там бегал? — Разводись. Выбрасывает кольцо в окно, металл хлёстко мелькает по чёрному воздуху и исчезает вниз. Катя слышит каждое слово, будто специально кто-то поставил на замедленный режим речь родителей, и ей так хочется это выключить. Знать не хочется, кто и куда из них бегал друг от друга. — Кать, — волны из горла матери хлещут так, что всё меняется местами. Сейчас Катя — мать, а Ира — дочь. — Он выбросил обручальное кольцо в окно, это всё-всё-всё… Мама причитает, падая на диван в Катиной комнате, срывается на тихие рокоты. Решетникова сидит на стуле, скованная, перебирает мелодии. Она бьётся в попытках найти лучшую для вступительных экзаменов в училище. Катя не умеет утешать, искать подходящие слова и расставлять всё по местам в родительском доме. Ей просто больно. Подрывается, бежит на кухню за глянцевым ребристым стаканом. — На, попей, легче будет. — Спасибо. Где он? — Ира протягивает руку, пронизанную выпуклыми венами, к стакану. — Лёг спать на балконе. — Замёрзнет же, козёл, — опухшие глаза наливаются беспокойством. — Он не раздевался, в куртке спит, — Решетникова не смотрит на неё совсем, чтобы кошки не раздирали сейчас нутро, а папа не полетел вниз следом за кольцом. — Плохого я тебе отца выбрала, да? Прости, — по щекам Иры снова бегут ручьи. — Почему? Он хороший отец. Вспоминает, как тот всегда чистит для неё цитрусы, помогает влезть в рукава верхней одежды или, держа за руку, ловчится достать целебные слова, выдуманные людьми, когда планы Кати прыгают с обрыва. — А какой муж, судить только тебе. Просто, мужчинам тоже бывает плохо. — Взрослая ты совсем стала, — замолкает, просматривая быстро-быстро все пролетевшие годы у себя в голове. — Катюша, спустись вниз, поищи кольцо. Сопрут ведь, если найдут. Решетникова кивает, набрасывает на плечи лёгкую ветровку и уходит в январь исправлять чужие ошибки. Сначала она пытается не запачкать руки, перебирает осторожно по холодной земле в клумбе, в надежде, что пальцы наткнуться на золотой кружок. Ей думается «почему я», «почему не Даша, Паша, а я…». Она жалеет себя, а после также удало злится за эту сентиментальность. Руки начинают вгрызаться в сырую землю, отбрасывая снег, под ногти забивается грязь. Во дворе работает в полную смену всего один фонарь, и тот подстерегает у четвёртого подъезда. Его лампочка трещит, будто борется за свою жизнь и тех, кто очутился рядом. — Тебе плохо? Катя вскидывает голову, вглядываясь в детское лицо, которое почему-то привинчено к туловищу девушки. — Да, — прямой ответ, — в смысле нет, то есть, не физически. — Ты что-то ищешь? — мимо пробегающая обратила внимание, как Решетникова продолжает машинально перебирать в руках оледенелую землю. — Кольцо потерялось. — Давай помогу, оно у тебя какое было? — девушка разводит в сторону пухлые губы и падает на колени рядом. — Обычное. Тонкое. Обручальное. Мужское, — по одному описательному выдёргивает Катя. — Надо разбить территорию на квадраты? — Ты из разведки? — Конечно, — смеётся. Решетниковой нужна была помощь, в другой день она бы точно ответила отказом, взъерошивая матом на повторное предложение. Но не сегодня. — Как тебя хоть зовут? — Настя. — Настя, подари мне счастье.***
— Ладно, давай заканчивать. Сегодня не найдём. — Темно просто, надо попробовать завтра рано утром, — отвечает Настя чётко и спокойно, что передаётся Решетниковой. — Да, спасибо тебе. Прости, как-то чая сегодня предложить не могу. Тебе далеко домой идти? — Успокойся. Мне идти вот в этот подъезд, — палец останавливается на Катиной парадной. — Я тоже тут живу, тебя раньше не видела. — Я съехала от родителей вчера, поэтому ты не могла меня тут видеть. У меня сегодня первый день самостоятельной жизни, — Самохина тащила тяжёлую входную дверь на себя, домофон, заурядно, «спал». — О, поздравляю. Я тут тебе такой подарок устроила, капец, как неудобно. Ты на каком этаже живёшь? Девушки входят в лифт, доезжают до пятого и останавливаются. Лифт застрял. Для Решетниковой незначительное становится последней каплей, чтобы всё начало выплёскивать за края. Катя огревает раз за разом металлическую дверь, исписанную людьми в пубертатном возрасте матом, ногой и выругивается на повторе: «блядство, блядство, блядство». Тут и дураку прозрачно, что у рыжей стряслось нечто, что поддевает болезненно. Настя — не дурак. Учтиво молчит, жмёт на кнопку связи с диспетчером пальцем с остриженным под корень ногтем. — Я вас слушаю, — голос выдавал, что его владелица только выпрыгнула из сна. — Мы застряли в лифте, можно нам помощь. — Опять там занимаетесь не весь чем, а нам ремонтируй. — Нет, мы… — Женщина, блять, послушайте внимательно. Мы ничем не занимались, просто ехали. А ваш охуенно новый лифт, которому больше, чем моему пьяному отцу, остановился. Поэтому будьте добры, поднимете задницу и пришлите к нам кого-нибудь. Самохина не успевает вставить и слово, а Решетникова нажимает на цифру один в своём телефоне, что означает быстро позвонить маме. — Катюша, ты там так долго, нашлось? — Нет мам, не нашлось. Там темно, выколи глаз, я утром ещё раз поищу. Ладно? Мать тяжело вздыхает, словно это означает точный крах её брака равно жизни. — Мам, ты тут? — Ай, не найдёшь уже, — машет, взбивая кислый воздух на кухне, рукой. — Ты чего домой не идёшь? — Я иду в лифте. Застряла я в лифте. — Да ты что? Диспетчеру позвонила? Тебе там страшно, наверное. Давай я подойду, буду говорить с тобой через дверь, пока они не приедут. Ты, примерно, на каком этаже? — Мам, стоянка. Я не одна застряла, мы тут с девушкой. И нам не страшно, — Катя оголяет зубы, вскидывая уголки губ вверх, и смотрит на Настю, которая улыбается в ответ. — Точно? — Да, ложись спать. — Нет, я тебя подожду. — Тебя же не переубедишь, хорошо, жди. Решетникова и Самохина садятся прямо на пол, закидывая ноги на лифтовую стену. Настя совсем не знает Катю, но ей думается, что отпустить её в лес своих мыслей, где каждая ветка хлёстко ударяет — плохая идея. — Я не только переехала, но и бросила курить сегодня. Будто взлетая над всем, что прокралось в жизнь Кати, она улыбается в ответ и тому, как умело ведёт диалоги Настя. Другая давно бы попыталась вторгнуться тебе внутрь, усадить там все свои вопросы и не получая на них ответы, задавать новые-близнецы. «Мужское кольцо, муж бросил, да? Бедная!». «Может он тебя ещё избил и выгнал». «Точно всё из-за любовницы, вот у моей знакомой, Дуси, тоже такой случай был…». Пока Катя продолжала бродить не здесь. И рукоплескать тому, что сейчас рядом никто другой, а Настя. Сама Самохина водила носком сапога и по вопросам: — А ты куришь? — Я? — переспрашивает, как будто в лифте ещё кто-то есть, кроме двоих. — А, я да, курю. — Бросать не хочется. — Нет пока.***
Среди ночи Саша проворачивает ключ и распахивает входную дверь, путает коридор лестничной клетки с домашним туалетом. А Ира, наученная опытом, во время его хватает за рукав, вдавливая в стену. Смотрит на расстёгнутую ширинку мужа и отводит в сортир. Ещё через час его выворачивает наизнанку прямо в коридоре, она ведёт его умыться и потакает просьбе, укладывая на прохладный пол в гостиной. Следом достаёт пластиковый синий таз и аккуратно ставит около головы непутёвого. — Плохо тебе, Саш? — Нормально, — хлюпко выдаёт. Ира тянется, цепляясь штаниной за гвоздь на дверном наличнике, плюёт матом и моет замызганный рвотой пол. Катя ворочается в надежде заснуть и так не находится ответа на вопрос: что такое Любовь?***
Отец устраивается по знакомству на новую работу и неловко просит у дочери прощение. Решетникова, хочет быстрее прекратить эту пытку, поэтому выдавливает из себя: «всё нормально, пап, лучше перед мамой извинись».***
Ульяна даёт знать о себе сама одним звонком. — Привет, — волнение читается без подсказок. — Привет, — Катя не считает, что сейчас она должна что-то говорить. Была бы воля, не взяла трубку, подражая. Только цена дружбы в другом, Решетникова не позволяет быть себе сукой, пока не выслушает. — Начинай. — Первое, прости меня. Я знаю, что я тварь, столько не отвечала на твои звонки. Потом я хотела сама тебе набрать, но мне было страшно, — выдыхает, решаясь признаваться до конца. — Мне было страшно, что на этот раз ты меня не простишь. Решетникова стоит босыми ногами на балконе, по привычке, ловя глазами ту самую церковь. Не хочет, чтобы её разговор слышали родители. Только сама она не спешит что-то отдавать Ульяне, но отмечает, что Пылаева набралась сил и сделала шаг. Значит, она в ней не ошиблась. — Кать, просто всё навалилось. Бандерос, он был важен для меня и нужен. Меня отчислили из училища. — Как? — рука сильно сдавливает ушко чашки, глаза теряют из виду картинку того, что происходит за лоджией. — Я сдавала два раза, оба не вышло. Меня отчислили. Потом я пила, много пила. Борис, естественно, ушёл. Однажды утром проснулась в чужой квартире, в ней никого и ключей нет. Начала искать туфли, представляешь, нашла их аккуратно сложенные в коробочку. Это уже даёт о себе знать моя работа в магазине, не прошло и три года. — Какая работа в магазине? — Решетникова, казалось, сейчас взорвётся от того, что перестала что-либо понимать в жизни Пылаевой. — Нестерович видел, куда я качусь, поэтому одной ночью вынес меня из клуба, по-моему, я его ещё изрядно и побила тогда. Ладно, не суть. Забрал, сидел со мной около белого друга и держал волосы, пока я блевала как в последний раз. Утром сказал, что теперь я живу у него и устроил на работу консультантом в магазин. Там продают французские сумки, обувь, колготки и всё такое. — Какой замечательный друг, — Пылаева не могла прочитать, что за ехидство появилось в Катином голосе. Решетникова знает шифр — ревность. Она уверенна, почти, что они спят тоже вместе. Как же, с такой как Ульяна, и не спать. Смелости прямо спросить не хватило, да ещё открыть окно в Питер и свои чувства к Максиму — не захотелось. Не рассказывает и про родителей, Решетникова завершает разговор: — Что с учёбой будешь делать? — Не знаю. Да и это ты у нас талантливая, а я так — посредственные танцы. — Не говори ерунды, ты ни чем не хуже меня. — Решетникова, попомнишь ты мои слова. — Мне идти надо. Ты всё знаешь, мы разные в этом. Я долго отхожу, ты быстрее. Как буду готова, позвоню, — пауза вклинивается во фразы, у неё накопились трещины. — И я рада, что у тебя наладилось. Не смотря на все побочные, Решетникова честно была рада, что никто из них не бежал с подводной лодки — дружбы. А пытался чинить.***
Максим был обычным парнем, который готов, когда она рядом горы свернуть и сверкнуть мечом. Когда Катя была рядом, ему было странно хорошо. Он даже не задумывался о тех мелочах и существенных, что давал ей тут же взамен. А как только занавес был опущен, шестое чувство подсказывало: с ней или серьезно, или ни как. Серьёзное Максу сейчас было ни к чему, в его-то двадцать четыре без паруса. К тому же он был атеистом по отношению к чувству — Любовь. Всё это могло родить только одно слово-смс от абонента, что был записан у Кати как «Столичный», через дни после прогулки по тонкому льду Невы и совместных рейсов: «Доехала?». «Живая, твоими молитвами, доехала». Решетниковой самой было то самое «ни к чему». Она не была готова к тому, что сможет ещё раз встретить парня, к котором будет испытывать что-то около, как к Олегу. Ей уже было выше головы тех, забытых ощущений. Катя выбрала насладиться тем, что случилось. И отпустить. Когда между тобой и каким-то человеком встревает Любовь, то ты взвешиваешь: стоит ли всё совместное хорошее всего больного. Если да, вы друг другу выдаёте острые ножи. Когда-то такой был у Олега, теперь остался только у Ульяны. Катя каждый раз по отношению к ней надавливала на «стоит». С Нестеровичем не выходило, она была не готова выдать ему нож. Знала, что с её стороны может стать всё серьезно. С её стороны.***
У Решетниковой к Максиму было щедро много, что скрывалось за знаком «стоп». Она всегда полагала, что секс — последняя остановка в знакомстве с мужчиной. И хотела Катя не каждого, а только если рождалась претензия на чувства. Нестеровича хотелось. Решетникова вторгается ладонью под резинку хлопкового белья. Рисует в своей голове терпкие секретные картинки: скулы Макса, его шрам, твёрдый и тёплый торс. Два пальца оказываются во рту. Проводит подушечками по клитору, от чего тот сразу становится влажным. Нескольких плавных круговых и чувствует, как течёт. Спускается от клитора чуть ниже, окуная пальцы в смазку. Возвращается к налитому кровью. Ласкает. Перед глазами лицо Нестеровича со зрачками, покрытыми плёнкой-туманом. Он обнажён перед ней во всех смыслах. И слишком сильно давит своим лбом на её лоб, двигаясь членом между ног, не входя. Катя перебирает гласные, срывающиеся на шипящие. Смазки становится слишком много, что заставляет испариться прежнюю остроту ощущений. Решетникова не согласна так быстро прощаться со своим фильмом. Вынимает пальцы под щелчок резинки белья, вытирает фаланги о бедро, тем самым избавляясь от ненужной влаги. Затем полностью высвобождает ладонь из-под одеяла и чуть после продолжает. Охлаждённые пальцы на четвёртом круге заставляют выдохнуть со звуком, и из левого глаза выбегает слеза. Капелька пота, стекающая по правой щиколотке, составляет ей компанию. Катя продавливает бедрами кровать, задевая клитор кончиком ногтя, от чего мелко вздрагивает. Прогибается в спине сильно, почти делая мостик и представляя, как бы Макс вбивал её в постель. Подушка, обвёрнутая крепко наволочкой, оттягивает волосы. Привлекательная боль. Она шумно выдыхает через ноздри, стонет через несколько беглых секунд. Дополнительные круговые по клитору. Всхлипывает. Представляет его и его «вот так тебе хорошо, да?». Смазки становится много, от быстрых движений пальцы соскальзывают, от чего до оргазма не доходит. Решетникова не останавливается. И добивается своего, на пике входя указательным и безымянным, пару скорых движений и резко сводит ноги. Вынимает абсолютно мокрую ладонь и вытирает о живот. С её губ слетает: «Нестерович, ненавижу».***
Уже месяц она не строит с Ульяной новые воспоминания. Только человеку нужен человек, что ведёт Катю к звонку: — Мы проходим точки невозврата. Но иногда насчёт некоторых договариваемся сами с собой, прощаем, — плотину прорывает, Решетникова вытаскивает со стуком свои новости. Откровенно развешивает всё бельё, как звонила и злилась, как пил папа и искала кольцо, как сидела в лифте с Настей, как ей была нужна Ульяна в тот момент и как она думала, что та ей не отвечает, потому что она плохой друг. Пылаева не сдерживается, сипит по проводам и ударяется в слёзы: — Я виновата. Я должна была просто, как всегда в такие моменты, звонить и молчать. Но не убегать. — Ты не виновата, тебе было больно и ты не робот. Просто всё так совпало, что мне было больно тоже. И просто не уходи больше, вот так. — Пошли в магазин. Эта фраза означала, что обе обуваются и идут по направлению к самому дальнему продуктовому, пусть и в разных городах. — Идём, Манкая. И у меня ещё есть один повод для звонка тебе. — Давай, я подвинула ближе динамик. — Сейчас. Мне надо найти верные слова, чтобы не сломать смысл, — Катя завязывала шнурки, зажимая телефон между ухом и плечом. — Надеюсь, ты никого не расчленила, а то на улице минус и я устала после работы. — Нет. — Тогда хорошо, — послышался звонкий хлопок двери, — я уже выхожу, а ты? — Появился один человек. И с этим человеком я понимаю, что я еще не труп около мужчин. Только я знаю, что начала в истории этой не будет, а значит, и конца. — Я его знаю? — глаза Пылаевой сузились. — Нет. Он блядски улыбается. — Я рада, — визжит на всю улицу, будто влюбилась сама. — Ничего не будет. Кажется, у него есть девушка. — Она подвинется. — Ты меня знаешь, я так не делаю, — Решетникова усмехается, думая, что ещё Пылаева не догадывается кто, та девушка. — Так я его знаю? — Блять, это главный у тебя вопрос, да? — хохот раздаётся под копирку и в Москве, и в Новосибирске. — Угадай, как его зовут, — Решетникова натягивает шарф по самый нос и заворачивает за угол, тревожась. — Максим. — Ты знаешь? — Ну, это было очевидно. Я тебе сказала, что ты влюбишься, когда его увидишь. — Вы с ним спите? — надо расставить все точки над «и», выдыхает морозом. — Чего? Мать, ты не путай, мы просто друзья, — у Кати, будто валун выпадает из кармана, отпустило. — Ты что забыла наши традиции? Нам со школы не нравятся одни и те же мальчики, слава Богу. И почему это у вас ничего не будет? Решетникова раскладывает Ульяне так, точно самой себе. Подруга вставляет: «ты всё усложняешь, но я тебя понимаю». Катя рисует ей несколько картинок из Питера, а в ответ на своё «как ты?» получает: «…хуёво, но я справлюсь, ты же у меня есть». Кажется, всё обретает прежнее, мосты сведены.