***
Решетникова сегодня быстрее обычного разгребает все дела старинной лопатой, если бы она была настоящей, то рукоятка явно представилась бы потёртой. Страшится, как уживутся двое, оставленные в квартире. Ульяна никогда особо не церемонилась с девушками, а Настя тоже родилась не без характера. Поэтому Катя, передвигаясь не шагом, а трусцой, попрощалась с рестораном и бейджом официантки на Лесной, не позволяя ловкой грусти запрыгнуть в душу. К людям всегда привыкаешь, нравятся они вам или нет. А после направилась в сторону танцевальной школы, путаясь в ветках метро — традиция, чтобы обговорить формальности её новой работы. Директор вальяжно, что хотелось орать, будто в пробке «можно быстрее, на хуй», рассказывал о правилах работы, больничных листах, окладе и редких премиях. Катя опустила вниз подбородок, смотря на стену за его спиной, и моментами поглядывая на экран телефона — ни одного смс от блондинок. — Простите, я всё поняла и в любом случае согласна. Выходить можно завтра, так? Николай Борисович свёл вместе густые брови и поперхнулся оттого, что его кто-то перебивает, но столкнувшись с уверенным взглядом, отпустил её. Она стояла на перекрёстке, поёжившись от холода. Ведь когда ты двигаешься, тебе гораздо теплее, чем когда делаешь остановку. Светофор всё ещё жёг красным, не желая пропускать к белой зебре и дому. Парень, имя которого Решетникова часто проглатывала мозгом и забывала, предлагает её добросить до дома, и Катя, не размениваясь, соглашается. Мимо в окне проносятся картонные дома, начинённые чужими страстями, как нежной взрывчаткой. У неё снова сосёт томительно под ложечкой, вдруг в её доме уже рвануло. Вдруг Пылаева зацепилась за слово, случайно выроненное некстати, и начала расстрел, Настя же ей не Катя, а как говорится, своему человеку можно и в раковину пописать, а чужому и в туалет не дашь сходить. И Самохина за словом в карман не полезет. Магнитола, поблёскивая цифрами радиостанции, словно подслушивает нагло Катины мысли скворчащие, и омерзительно подпевает «о-ля-ля». Залетает в квартиру, не с первого раза попадая в замочную скважину ключом, и сталкивается с кухонной картиной: Ульяна и Настя мирно пьют чай, разговаривая о каком-то Серёже. — Кать, ты чего, случилось что-то? — Самохина скоро реагирует, выжидающе смотря на запыхавшуюся рыжую. А Ульяна откровенно ржёт лошадью. — Кто-нибудь из вас объяснит, что тут, твою мать, происходит? — Насть, успокойся, Решетникова просто думала, что мы тут с тобой убили друг друга. Она же меня не первый день знает. Дальше Пылаева не прекращает гладить Катю по острым углам, докладывая, что посвятила Самохину в то, как Решетникова подростком щеголяла по городу в папиных шортах и с нарисованным чёрной краской сердечком на руке. Катя вспоминала и смеялась, но продолжала волнительно выпытывать точно ли «всем будет комфортно вместе жить». — Мы повзрослели Екатерина Александровна, поэтому если ты мне говоришь, что эту девочку мы поселим тут, значит, мы её поселим тут. Катя окинула маленькую кухню, её локоть лежал на подоконнике, а нога доставала до плиты, в то время как до двери оставалось ещё пару шагов, и протянуто выдавила: — Спасибо, что не стали рвать меня на части. Осталось решить, как мы втроём вместимся на одну кровать. — Я могу спать в ванной, честно, — Настя расслабленно качнула головой и икнула, почувствовав — её приняли. — А мне надо худеть, — посмотрела в голубую тарелку Ульяна, где осталась сцена от Хичкока: размазанный кетчуп и кусочки спагетти.***
Катя открыла кран, желая смыть рабочую усталость с лица, на что над её ухом пролетело рычание сантехники. Железка билась в конвульсиях, будто задыхаясь, но, не теряя шансов ещё жить. Воду отключили, как обычно забыв предупредить жильцов. — Кать, мы идём тусить. На календаре выходной как-никак. Ты с нами? — Нет, я валюсь с ног. И даже между едой и сном — выберу сон. Катастрофа на лицо, Уль. — Ты врёшь, ты просто не идёшь, потому что там будет Максим. Может уже перестанете бегать друг от друга, смешно ей Богу. — Посмейся тогда. — Ладно, прости. Решетникова и Пылаева не были копиями, что понятно, так, Катя всегда безмолвно разбирала свои отношения с кем-то на части. А если те заканчивались печалью, то она внутри себя устраивала террор, она сама себя изувечивала воспоминаниями каждодневными, и обвинениями в «скверном характере». Ей было просто разрешить любую трудность в обёртке «материальное», но справиться с душевными переживаниями давалось не сразу, перепрыгивая год за годом. Ульяна в противовес Решетниковой умела, будто сорняки, удалять тех, кто проявил к ней равнодушие или показал фак, ударив по рёбрам. Если же не ладилось с работой, съёмными квартирами, не хватало денег на картошку, то она походила на туже Катю с разорванной душой. У них это было с детства, осталось до сих пор. — Она идёт с нами, — точным голосом влезает Настя, не отрываясь от украшения больших глаз чёрными стрелками, стирая очередную. Вот уже в четвёртый раз правая стрелка слишком сильно отличается от левой. — Кать, нас на работе затрахали эти криволапые ученики, надо отдохнуть. Решетникова пристроила Настю хореографом в туже школу, где работала сама, и теперь что-то скрыть было вдвойне сложно.***
— Здравствуй, — вытаскивает Максим из своего уже обкуренного на этот вечер рта, а рук из карманов не вынимает. Решетникова ему ничего не отвечает, думает — обиделся, чокнутый. Он ей звонил, она не брала трубки. Решила, что лучше будет без всяких полумер. Вместе им идти некуда и это будет в никуда, а чувства рано или поздно отхлынут. Главное, реже дышать рядом одним воздухом и не оказаться снова ртом на его члене. Максим не был сейчас побитой собакой, выглядел бодро и самоуверенно, будто он не откровенничал с этой, что сидит от него через пару тел, будто не мазал слезами по её лицу, будто это и не был он. Компания устроилась на лавочке не далеко от Китай-города, как один вытянув ноги в кедах вперёд и обсуждая какую-то повседневную чушь, думая, где поблизости раздобыть ящик хорошего пива. Максим пригласил с собой брата, Мишу из сервиса и Арчи, который привёл под руку «подружку» Софу. Настя, так и не сделав нормальные стрелки, нацепила солнечные очки, наплевав в лицо позднему октябрю, а Пылаева поддержала её короткой юбкой. Они вспарывают горлышки бутылкам пива и снова сыпят самыми памятными рассказами. Иногда делая паузы, чтобы отпить хмельного и вспомнить новое смешное, а может и не очень. Нестерович становится вновь мудрецом, поясняя: — Человек — это дискотека из атомов и молекул. Если им хорошо, их поют и кормят регулярно, развлекают и остальное. То они задерживаются до шестидесяти или восьмидесяти, а если плохо — то могут и в двадцать пять сказать «хэй, чувак, с тобой скучно, мы пойдём». Молекулы и атомы уходят на новую дискотеку, а мы умираем. Вечерние огни перебирали мелкие стёклышки на асфальте, позволяя тем фальшиво поблёскивать, как будто они тут ценные. У ребят уже через час в горле першило от разговоров и тёмного пива, говор сменился на тишину и ощущение того, что темы диалогов по-честному сыграны. — Есть идея, — подал голос Макс, поправляя свою бейсболку, надвигая её ещё больше на глаза. Он спрыгнул с лавочки, на которой сидел на карточках, вставая своим лицом к семи другим. — Ну что расселись, как пенсионеры, этому городу нужны герои. Пошли за мной. Все повинуются, одна Решетникова с хрипотцой вонзает ему в шею свои перцовые: — Заводила мать твою. Он резко тормозит, благодаря чему Катя отбивает своей макушкой прямо ему в ключицу: — У тебя проблема, Кать? — Нет, — сглатывает, не всё подчиняется нам, люди не роботы. — Нет, Нестерович, у меня нет проблем. Молчаливо ткут паутину между, используя как дешёвых проституток, собственные цветные глаза. Может быть, Ульяна тогда погорячилась, когда утверждала, что они повзрослели. — Тогда пойдём. Минусы сменяются на плюс. Внутри начинает щёлкать что-то, явно не печень, он пытается взять её ладошку в свою, но Решетникова одёргивает, решительно пряча руку в карман джинсов. А потом матерится так, что ему всё равно слышно, из-за того что в сегодняшних светло-голубых штанах карманов не оказывается.***
Угнав роскошный кабриолет, который стоял на ремонте у Макса и Миши в автосервисе, ребята резко почувствовали свою молодость. Время, когда любое безумие тебе по плечу и смачно хохочется, отлепляя жвачку от зубов, и ругается добрым русским матом. На заднем сиденье уже не разберёшь, кто чей, кто с кем целуется, «любится». Девочки поют Успенскую: а я сяду в кабриолет, и уеду куда-нибудь… Настя впервые видит как могут гореть глаза у Пылаевой. Сам кабриолет открыт, и ноги ребят взмывают вверх в открытое небо, утыканное нарядными вечными звёздами, отчётливо слышится «ги-ги» Софы, разбавленное тяжёлым дымом сигарет Влада и Арчи. Пылаева закашливается и заигрывается с Мишей, шепча на ушко «а у тебя есть закурить для меня», на что получает поцелуи в ладонь и сигарету в полуоткрытый рот. Нестерович раскованно ведёт чужую машину, не отвлекаясь на пассажиров сзади и иногда специально отпуская руль, игнорируя Катины просьбы «давай, блять, тише», «Макс, мне серьёзно стрёмно», «ну ты и сукин сын». Потом она устаёт и натурально отворачивает свою голову вправо: — Дёрнул чёрт вообще сегодня идти куда-то, да ещё сесть на переднее сиденье рядом с козлом. От подобного заявления ему становится только смешно, и он кладёт свою руку ей на ногу, чуть выше колена. — Как жаль, что ты сегодня не в коротком платье. — Октябрь, какое платье, Нестерович? — Не забывай, ты гуляла по льду по Неве. — Дурой была. — А сейчас дура? — он перестаёт смотреть вперёд, вычерчивая по её впалой щеке, освещённой придорожным фонарём. Решетникова поворачивается в ответ и искренне смущённо улыбается, растеряв свою грубость, в миг, становясь другой, как тогда в квартире с коваными цифрами 62. — Может ты уже наденешь крышу на эту машину? Холодно очень. — Да дорогая, как скажешь. — Какие мерзости. И вообще, смотри на дорогу. — Ты тогда тоже смотри на дорогу, — Нестерович не отпускает её своими зелёными. — Я не за рулём. Может быть, я на тебя хочу смотреть, а не на дорогу, — признание, на котором она слегка запнулась, но с победой закончила. Они оба вновь смотрят вперёд, улыбаясь задним огням мимо проезжающих лихачей.***
Добравшись до района Краснопресненской набережной, кучка наконец-то высыпается на асфальт, желая прогуляться у залитой ночью набережной и истоптать свои ноги вдрызг, чтобы потом, лёжа в постели, приятно саднили щиколотки. Мишка чертит взглядом по Катиным губам, одетым в красный матовый, будто идеальное вечернее платье. У него невольно проскальзывают картинки пошлые, результат — сильнее сжать правой тонкую талию. Решетникова идёт рядом с парнем, поддерживая разговор о его розовых мечтах, как он хочется свой загородный дом, где будет рядом лес и вода, как он хочет жену. И она соглашается, что если бы сейчас здесь случилось лето, то покататься на велосипедах было бы лучшим решением. Нестерович видит их, идя с остальными сзади, следит, как она реагирует и чуть-чуть улыбается ему и прохожим. Миг из кабриолета утопился в Москве-реке. Максим улавливает момент, когда все решают посидеть и ещё залить в себя хмеля, хватает Решетникову прямо за затылок и тащит в сторону. — Макс, а ты не охуел ли случаем? — она пытается отбросить его руку и смотрит раздражённо, объясняя, что у него таких прав на неё нет. — Решетникова, — он выключает её бабский бред, — ответь на вопрос… — но договорить не удаётся. — Что тогда было? — Кате не сложно было догадаться, что Максим сейчас о той ночи, где из-под её пальцев летел Собачий вальс. Нестерович кивнул, опираясь локтями на парапет и всматриваясь в разводы на чернильной воде, переходившие в лунную дорожку. — Желание было. Животный инстинкт, если хочешь. Возможно, ей хотелось поковыряться в этом глубже и признаться ему в своих страхах, в том, почему в её голове пульсируют знаки, предупреждающие об опасности на дороге: не целуй, нельзя целовать, не обнимай, нельзя обнимать, не признавайся, нельзя… Хотелось бы поцеловаться наудачу и глубоко прямо на глазах у всех. Но она сама выбирает выдумать равнодушие. Так легче и безопаснее. И бьёт его своим старым добрым недоверием. — Хм, — он как-то истерично ухмыляется, складочки кожи у уголков рта собираются, а голова вертится туда-обратно, — животный инстинкт, ну, ладно. Катя ухмыляется в ответ, находя очередное подтверждение в его словах, она права. А он спешит традиционно попутать её карты, берёт аккуратно и поворачивает к себе, разглаживает двумя пальцами морщинку на лбу и тянет молнию её куртки осторожно вверх, чтобы не прищемить кожу на подбородке: — Вот так, а то заболеешь. Она не собиралась спрашивать и сомневаться, но… — Ты не согласен? — С чем? — С тем, что это простая страсть, без чего-то серьёзного за этим? — Эй, ребят, вы идёте? — появляется у их ног Миша, обнимая Макса за плечи, и изрядно пьяно тянет вперёд. Решетникова возвращается от их разговора к целому городу и компании, она прекрасно знает, что сейчас момент был из ряда одноразовых. И Миша помог его упустить. Они вряд ли когда-то ещё вот так вернутся к этому диалогу. Нестерович вряд ли, хотя бы мимикой, ответит ей: ошибается она или…