Март

Утро за утром Катя по-своему счастлива, не смотря на то, что на её солнце существовали чёрные пятна и скоро истечёт очередной год. Она до конца не осознавала, что всё это — её профиль. Не могла поверить, что она главная героиня фильма, а кадры, плывущие по сосудам в голове, стали совпадать с реальностью. Что она живёт в той самой Москве с теми, кто ей действительно нравится, а не с кем придётся. Занимается тем, что ей нравится так, что в каждом танце в лёгких горит воздух. Она смогла. Решетниковой, как и многим в толпе, порой не хватало денег до конца месяца, когда в кошельке оставалось до зарплаты ровно на три дня поездок в метро туда-обратно, не хватало на чудесные бесполезные вещи, не хватало кого-то. Но в эти секунды, что завязывали отнюдь не атласную ленту вокруг шеи, она напоминала себе сама, что смогла. Цени, Решетникова, это. А в чём-то Катя могла обвинить только себя. Снег, милый человек, ласкал по щекам Решетникову, когда та спешила с магазина домой. В голове созревали новые картинки сольных партий, руки оттянутые пакетами, не могли тут же повторить, а нога ступила на люк, покрытый снегом. Быть хореографом, пусть и в пустячном месте, страшно полюбилось. Она видела в этом смысл. А Гарик в один день вывернул всё наизнанку, позвал Катю работать в Street Jazz и призвал покинуть насиженное место. Подлил мёду. Всё благоволило тому, чтобы отвлекаться от истории, как складной нож, с Нестеровичем. Нет, он никуда не уходил, но будто был спрятан в огромный платяной шкаф, как раз придуманный мастером ровно под его рост. Так вот, дверцу этого шкафа Катя не открывала, прекрасно зная, что он по-прежнему там. — Я дома, — Решетникова кричит, звуки глотает шарф на пол лица, и пытается отпустить тяжёлые сумки. Пакет рвётся, давая свободу мандаринам, скачущим один за другим по свежо подметённому полу Ульяной. Девочки в пижамах и с босыми ногами бегут собирать цитрусы, смеясь, и падая друг на друга, катясь по полу. Настя выплёвывает светлые волосы Ульяны, которые застряли во рту, и тут же начинает чистить рыжих, засовывая дольки в рот то Кате, то Пылаевой. А Решетникова, так и не разуваясь, сидит на сморщенном коврике у входной двери и хохочет громко, запрокидывая голову назад. — Кать, ты чего? — Пылаеву не проведёшь, она видит, что краски сгустились. — Что-то случилось? — уставилась и вторая пара глаз Самохиной. — Нет, просто я где-то запуталась. И, кажется, хочу к маме. — Ты про Максима? Решетникова не признаётся, резко рисует подбородком линию в сторону и закусывает мякоть большого пальца. — Так, отставить панику, — замахала руками над головой Настя. — Решетникова, захочешь — расскажешь, тут смотри сколько ушей. — Какие у нас планы? — Пылаева решает, что тактика Насти верна до сантиметра. — Вы в душ, потом пытаетесь не отравиться моим вкуснейшим завтраком. Дальше Настасья на синюю ветку метро в нашу капец знаменитую школу танца, учить людей искусству бальному. А ты, — палец направляется прямо в лоб Ульяне, — по красной ветке скачешь в свой бутик, искать Золушек, кстати, когда ты уволишься? — Пылаева закатывает глаза. — Ладно, потом приезжайте все ко мне, после девяти я должна помахать всем лапками. Потанцуем в зале втроём. Рука Кати стягивает пепельницу на пол и протягивает открытую пачку Парламента, пальцы девочек отвечают взаимностью и прихожая наполняется дымом. На часах 8:32.

***

Пылаева рассеяна, в магазине числа в накладной никак не хотели сходиться, а хозяйка итальянской обуви показывала всему обслуживающему персоналу свою новую сумку, сшитую в единственном экземпляре, и хуй. Ларисе было плевать методично несколько раз на то, что обувь вынесли ловкие молодые девицы, а камеры не работают, поэтому теперь что-то доказать не доказать. Девчонки-консультанты, работающие без трудовой книжки, должны отдать всё до крошки со своей зарплаты. Ульяне не помогли пляски, отрытая в шкафу Кати бутылка виски и объятия Насти. Её бок грызёт ненависть к Ларисе и всем, кто родился с золотой ложкой во рту. Она пытается вылезти на свет, не отвлекается на облака, но пока выходит на двойку с красивым хвостиком. Пока по-прежнему нет собственной желанной квартиры, машины, работы. А будет? Может, она тоже путается в своём, раз к цели не приближается, сколько не перебирай ногами по беговой дорожке. Пылаева выбита из колеи всего одной ведомостью. — Сходи со мной на свидание, — Рудник уже семь минут как в раздевалке, следит, не отрываясь, как Ульяна по кругу перевязывает белые шнурки на кроссовках, сложившись пополам. — У меня нет времени на такие глупости, я не хожу на свидания, — выходит строчка грубая, даже голову Пылаева поднять не спешит. — Давно? — Что? — задирает шею, сразу находя его лицо. — Кто тебя обидел? Давно ты перестала ходить на свидания? — Рудник ждёт, не прячась за дверь, сложив руки на груди. — Рудник, ты мыслишь узко. И не разговаривай со мной так, будто я девочка маленькая, — Пылаева быстро подскакивает к нужному шкафчику и хаотично сбрасывает мокрые вещи в рюкзак. — А кто ты? Ты и есть маленькая девочка, — шаги, и он выговаривает ей всё это в затылок. — Я не пойду с тобой на свидание, я уже не из этой секты, — разворот и нет никакой неловкости в ладонях. — Обещаю вкусно накормить, соглашайся, — Ульяна ёжится, словно Игорь сейчас разгадал какую-то её личную тайну. А после мозг, лучший коммерсант, кивает и говорит «выгодно». — Ладно, место выбираю я, — качнувшийся хвостик девушки, и дверь хлопает с обратной стороны. Рудник улыбается, крутясь на одной ноге, и аккуратно закрывает её шкафчик, растапливает льды. Ульяна идёт по коридору и на самом деле тоже ведёт губами, только по другой причине.

***

Пылаева смело смотрит в глаза менингиту, выходя на улицу в порядочный минус без шапки и перчаток. Окидывает быстрыми взглядами-вспышками двор, ища Рудника. И не с первой попытки замечает мерцающие приветствием фары за каменным углом дома. Роняет в кучу снега под ногами возмущённое «ещё дальше бы стал» и словно по подиуму ковыляет к месту назначения, поскальзываясь на луже и отпуская душевное «блять». Он встречает её в черной шляпе, поглаживая крышу своей «ласточки» и жестом приглашая внутрь. Пылаева продолжает язвить, только уже при Руднике: — А как ты в шляпу засунул свою пальму? Это специальная какая-то шляпа? — критикует, но профессионально ставит галочку — транспорт Игоря ни чем не уступает «корытам» бизнесменов, сразу же подбрасывая свои мысли высоко в атмосферу. Рудник не спешит реагировать, захлопывает дверцу и давит на газ, включая Ленинград на максимум. Из глаз Пылаевой так и крошится «что ты, мать твою, делаешь?». А Игорь рулит одной левой, второй отбивая, будто в его руке барабанная палочка, раскрепощённо воя во всё горло «ты баба бомба, ты баба бомба…» и смотрит на красную Ульяну. Её вся ситуация больше сковывает, чем расслабляет, Пылаева видела немало мужчин и первых свиданий, но такого — нет. — Уля, — оттягивает «я» и перекрикивает Шнура Гарик, — да расслабься ты. — Расслабься, от слова слабая, что ли? — Пылаева не собирается кричать как Игорь, поэтому этого вопроса сосед по машине точно не слышит. — Не бойся быть глупой, — наставления под рык со слюной, вылетающий из колонок, продолжаются. Изо рта Ульяны исходят первые несмелые глухие: бом-ба, бом-ба. Игорь расходится ещё сильнее, глядя на начинания Пылаевой, и уже вовсю машет рукой, исполняя свои танцы. — Ты там хоть по педалям правильно попадай, на хрен, — орёт Уля, и не хуже, чем Рудник, повторяет слова песни, начиная размахивать светлыми волосами из стороны в сторону, смотря за обледеневшим окном машины на скрещение нового и старого города в центре. Игорь паркуется около здания мало похожего на тот ресторан, что назвала Пылаева. — И где мы? Ты заблудился, Рудник? — Пылаева цокает, не вылезая из машины. — Давай, выходи, я забыл сказать, что мы играем по моим правилам, — хитрые глаза и протянутая тёплая ладонь, — малыш. — Называй так своих куриц, а мне скажи, где мне придётся терпеть тебя этим мутным вечером? — Пойдём. Рудник привёз Пылаеву в скейт-клуб, где люди вытворяют жуткие вещи, получая от этого удовольствие. И опять разгадал её загадку, что не сложно было понять по реакции Ули: — Нет-нет, я не пойду сюда. Ты сдурел что ли? Слишком туго завязал свою пальмочку? — Пылаева бы любой ценой выскочила на морозе без пальто, если бы он сыграл по её предчувствию и глупо рассмеялся в лицо. Но Игорь не потащил её вперёд, думая только о своём наслаждении. — Расскажи? — О чём? — он выдыхает в сторону и берёт за левую руку, где на безымянном свободно болтается кольцо. — Ты понимаешь о чём. — Я в детстве ездила в Италию в семью. И там меня пытались научить кататься на этих штуковинах, я упала. Нога в мясо. Поэтому я не хочу. Всё. — Ладно, тогда пойдём отсюда. Кушать хочешь или кофе? — Пойдём? — она нервно ведёт плечами, будто стряхивая его такое простое понимание. — Ну да, можем здесь посидеть. Тут на втором этаже есть не плохое место и оттуда можно смотреть на этих убийц, — Рудник поворачивается в сторону горок и шума колёсиков. Они глотают кофеин в ожидании того, как мастер в белом колпаке открутит на ладони их пиццу. Медленными волнами он спускается от лица Пылаевой к её телу. Она сидит в тёмно-синих джинсах с высокой талией, чёрной водолазке под горло и четверть рукава, без каблуков. Лицо не скрыто под макияжем. Здесь Руднику красными нитками по белой ткани: Ульяна не имеет на него никаких видов, пришла сама не знает чего. И ему от этого хорошо. Он устал от девочек, которые хотят его только оттого, что он может пристроить их на сцену. Ульяна смотрит вниз на парней, выделывающих трюки под роспись и свою ответственность. Рудник продолжает смотреть на Ульяну. Несмотря на её безусловную цепкость и красоту, отданную безвозмездно природой, Гарик мог позволить себе сказать, что она обыкновенная девушка и, возможно, он смог бы найти кого-то интереснее. Но у него около сердца лежало своё одно «но». — Я передумала, пошли, покатаемся, — Пылаева наконец-то смотрит на Игоря из-под ресниц частоколом по лицу, ожидая ответа. — Уверена? — Ну, попробуем, ты же умеешь? — Рудник смеётся, выбрасывая купюру на столик, — Срудник, блин, ты чего ржёшь, как лось, ты же умеешь? — Да умею-умею, не бойся, — теперь он хватает её за руку и тащит вниз. Этим вечером она часто хлопала идеальным прокатам Гарика и падала в его распахнутые руки, много смеялась и забывала на время о том, что она та «холодная дама в самых крутых очках». Рудник держал её за вытянутые вперёд руки и возил по кругу, прося держать спину ровно и не флиртовать с мальчиком за его тушей. А после закидывал на плечо и кружил, говоря, что она не создана для досок. Пылаева хмурилась, привыкла быть лучшей, и упорно пыталась проехать самостоятельно. Ей удалось, пусть и пару раз. Выйдя в ночную Москву, что не спала и освещала всевозможные человеческие пути, двое остановились около машины и принялись жадно курить. Игорь стряхнул пепел с её воротника: — Поехали ко мне. — Поехали, — она знает, что они приедут, начнут запутываться в ногах, и кто-то окажется спиной на кровати. Люди же чертовски предсказуемы. Игорь проходит вглубь квартиры, не зажигая света в начале пути, и бьёт по включателю в спальне. — Воняет чем-то, да? Надо окно открыть… Ответа скорого Ульяне не найти, она сводит брови к переносице и удивляется, мешкая. — Я устал, предлагаю сразу лечь спать, ты как? — Я… — Что думала, я тебя потрахаться зову? — Да нет, то есть… — Пылаева так и стоит в тёмном коридоре, пытаясь что-то ответить Игорю, который судя по шорохам раздевался. — Да ладно, думала ты именно так, не надо ля-ля. Она стягивает ботинки и проходит в спальню, где Рудник уже спрятал тело под одеялом и включил ночник. Раздевается сама, а не от его рук, и стоит в одном телесном белье около постели. — Ну чего стала? Можешь пойти спать в другую комнату, но зачем? Тебе же не привыкать с кем-то спать, можешь даже не отвечать. Поэтому ложись давай, футболку возьми в шкафу. Мысли Ульяны самолётами летают по выдуманным системам, глаза заслезились, руки полезли на полку за первой попавшейся майкой. Пылаева пристраивается рядом с Игорем, не решаясь укрыться одеялом, и гасит лампу. Рудник укрывает сам и притягивает ближе, Рудник обнимает. Он нормальный фабричный мужик, который сейчас ночью невыносимо хочет такую, как Пылаева, во все отверстия. Сдерживается. Слыша, как она тяжело вздыхает, чувствуя его руку на пояснице, будто она самка с порванным дном на берегу моря. Проходит час и ещё половина прежних шестидесяти минут. Ульяна успевает повернуться к нему спиной, но не заснуть: — Ты меня не хочешь? — Задело? — разрушает тишину не сразу, разлепляя глаза и едва замечая летящий мелкими бумажными птицами снег за окном. — Может быть, — она вновь показывается к нему лицом. — Когда я тебе увидел первый раз, то подумал, что знаю тебя очень давно. И вот, наконец-то, мы встретились. Пылаева иронично спускает шипение на губы и поворачивается на спину: — Ты думаешь, я поверю в этот бред? — Ты опять боишься быть глупой, Ульяна, — Рудник приподнимается на локоть, впервые сам целует, кладя ладони на холодные щёки Пылаевой, что даёт этому поцелую больше ощущения друг друга. Невинность перерастает в так привычные для Ульяны откровения, где язык с языком играет в игрища. Им хорошо до зажмуренных глаз и зубах на тонкой плёнке губ. Игорь отрывается первый, смотря на блестящие расширенные зрачки девушки, и возвращается головой на свою подушку. — Будешь курить? — Пылаева, реклама запрещает курить в постели. — К чёрту.

***

Столица влезла в новый карнавальный костюм, выделенный администрацией города. Улицы разливались безумными огнями, заставляя людские души поверить в скорый приход сказки. Человечество же охотнее верило в томные пробки, повышение цен и соль, что разъедает подошву очередной единственной сезонной пары обуви. Ульяна привычным вечером танцует в компании Насти и Кати в здании, где работает Street Jazz, готовят свой первый серьёзный концертный номер. Выпрыгивает в коридор от Катиного «давайте ещё раз, что-то не то». И направляется к бойлеру с чистой питьевой, успевая прикрыть спину толстовкой, завязанной в тугой узел в районе шеи. Рудник ловит светлую голову за локоть и тащит вверх на крышу. — Ты мало того, что отказался, спать со мной. Так ещё и решил сбросить с крыши? — поднимаясь по ступенькам, начинает разговор Пылаева. — Всё-таки задело, — Игорь констатирует, распахивая металлическую дверь с потрескавшейся краской около петли-ручки. — Нет, считай, второе свидание. Без Ленинграда, без скейта, без постели, — ехидно растирает улыбку по лицу Рудник. — Ты испытываешь удовольствие, издеваешься? — Просто надень куртку, держи стакан с бульоном и смотри на город с этой крыши. У тебя какие-то дикие привычки усложнять свою жизнь. — Давай, — разговор идёт без телесных контактов, Рудник топчет дорожку дальше. — Ты вместе с Катей приехала из Новосибирска? — Сначала я, потом Катя, — Ульяна осторожна, как на минном поле, внимательно выбирает, что озвучить. — Родители там остались? — Родитель. — У тебя только мама? — Игорь спрашивает прямо, но не душит. Стоит рядом, опираясь на перила и потягивая, обжигаясь, свой куриный бульон из высокого картонного стакана. — На практике — только мама. В теории — нет. Ребёнка, знаешь ли, делают двое. — Понятно, ты можешь не вдаваться в подробности, — Рудник мудро сворачивает, что срабатывает вот уже дважды. — Отец ушёл так давно, что я его не помню. Я осталась с мамой и бабушкой. Потом в мае Ба умерла. У меня была мировая бабушка, — здесь Пылаева искренне улыбается, оголяя зубы прямо в вечерние огни. Взгляд у Пылаевой задёргивается дымкой, её уносит с крыши скорый, воспоминания рождаются здесь и сейчас. Она помнила, как любила прибегать к бабушке на центральную улицу Новосибирска, где у той была трёхкомнатная квартира. Евдокия быстро ставила чай и выставляла на коричневую столешницу, покрытую слоем лака, тарелку с любимыми конфетами внучки. Это были цветные «морские камушки», как их тогда называли. Попросту говоря изюм в глазуревой одёжке. Пылаева забиралась на диван вместе с ногами и никогда не включала телевизор. Она слушала бабушку, которую ласково называла «Моя Дуся». Та рассказывала о войне и многочисленных романах, но всегда останавливалась на какой-нибудь новой истории об офицере Павлуше. Когда Дуся говорила о нём, в её глазах плескались искорки. Кажется, Паша — это было лучшее время в её жизни. — Уль… — касание ладонью плеча. — А, да, прости. — Ты что-то вспомнила, бабушку? — Угу. Так вот, сейчас мама живёт в Новосибирске, я — здесь. Папы как не было, так и нет. Но у меня могла быть родная сестра. — Это тебе кто сказал, мама? — Нет, я как-то подслушала их разговор с бабушкой, сама поняла. Маме пришлось рассказать правду, она сделала аборт. Забеременела, узнала уже, когда отец свалил от нас. И сделала… Я тогда на неё обиделась, долго не разговаривала, потом заговорила, но так и не простила. Она всё время грустно смотрела на меня, раз сказав: «ты поймешь когда-нибудь, почему я выбрала одну дочь, а не две». — И ты поняла? — Да, знаешь, это «когда-нибудь» настало, — Пылаева вытянула руку вперёд, раскрывая ладонь, а потом одёрнула, понимая, что снег сегодня не идёт. Снег сегодня тает. — Мама вышла замуж? — Ага. Вышла и развелась, потом опять вышла и потом опять развелась. — Понятно. — Что тебе понятно? — Почему ты… — Что? Почему я такая блять? Потому что моя мама выбрала одну дочь, а не две. Потому что ей не везет с мужиками, а я их видела в доме не так уж и мало. Что тебе понятно? Она просто хотела быть счастливой, как нормальная баба. Но… — Я не об этом. Ульяна осеклась и повернула полные своей жизнью глаза на Игоря: — А о чём тогда? — Понятно, почему ты дикая. Тебя бросил каждый мужчина, которому ты доверяла, начиная с рождения. И я думаю, что вряд ли меня любили так, как кого-то любила ты. Рудник решает покончить с откровениями на сегодня и начинает снимать её на камеру своего телефона. Ульяна меняется в лице, сама желая забыть сказанное, и начинает хохотать на ракурсы, выбираемые Гариком: — Что ты делаешь? — очередные упрощённые вопросы без смысла, будто она сама не видит, что делает мужчина напротив. И заначка, вынутая с кармана куртки, сигарета оточенными движениями вставлена в рот. — Ты выйдешь за меня замуж и родишь мне сына. — Чего? — дым попадает не в ту трахею, Пылаева кашляет. — Ты выйдешь за меня замуж и родишь мне сына. И мне надо будет что-то ему показать, так что давай, улыбнись. — У меня прошлое, как у древней проститутки, мрачная сестра и я не люблю детей, да и тебя тоже. Гарик лишь улыбается, словно Ульяна сейчас просто врёт и провоцирует. — Ты придурок, Гарь Срудник. — Полный. Она отпускает кольцо дыма в тёмное небо, где луна укачивает одну единственную звезду, и протягивает затянуться ему, в то время отпуская: — Я к бабам и домой, не до свидания. — Ты родишь мне сына! — кричит Рудник так громко, что по всему району по цепочке начинают откликаться псы. Пылаева бесится с этих фраз, которые вот так легко кидает Игорь, обесценивая. Разворачивает и дико подлетает к нему обратно: — Я не из тех, на ком женятся в конце фильма. Там где знаешь, он такой в чёрном костюме с бабочкой и она в платье зефирки. — А если ты ошибаешься. Нет, не думала? — Знаешь что, если я тебе нужна — заслужи меня!

***

— Ты ещё тут? — Ага, бьюсь над восьмёрками, пока не понравится. Пока выходит хуйня. — От тебя я другого не ожидал, Кэри. Ульяна уже уехала? — Да, вместе с Настей, — Решетникова лукаво щурит глаза, подсекая Гарика. Рудник переводит стрелки, забываясь. — Да, Максим говорил, что о тебе скоро узнает больше, чем маленькая толпа. И я правда не пожалел, что взял тебя. — Что? — М, Решетникова… — Игорь осекается, поздно понимая, что заболтался. — Ты знаешь Максима? — Ну, да, знаю. Он мой хороший друг, — Катя смотрела на него ошалелыми глазами, точно если сейчас он не выложит всё, то она усадит его на электрический стул и будет оставлять треугольники по всему телу от раскалённого утюга. — Продолжай, Рудник. — Как-то он мне сказал, — Игорь почесал затылок, решив, что выхода тут нет, — что у него есть знакомая, которая танцует бальные танцы. Попросил пригласишки на класс, попросил понаблюдать за тобой. Я понаблюдал и пригласил тебя ещё на класс, ну и дальше ты всё знаешь. Решетникова вылетает пулей в коридор, ища табличку на двери, которая оповещает о туалете только для персонала. Ныряет в тёмную комнату, нервно ищет, где тут включается свет, забивает и в темноте набирает известному номеру. — Скажи, ты что сукин сын не верил в то, что я смогу сама? — Решетникова, ты о чём? — О твоих охуенных организаторских способностях? — она эмоционально протыкает указательным пальцем воздух, кричит и обегает маленькое помещение в который раз, как ещё не свернула шею. — О Гарике значит, — на том конце само спокойствие. — Экстрасенс хуев. Ты не верил в меня! И просто взял вот так и договорился со своим дружком. Ты понимаешь, что я теперь не могу здесь работать? Понимаешь, что если я останусь, то буду всегда сомневаться моё ли это место? За что меня сюда взяли, блять: за охуенное знакомство или мои способности? Ты не сделал лучше, ты к чертям всё испортил! — Катя прислоняется лбом к холодной чёрной плитке, выдыхает и не хочет слышать оправдания. Ей всего надо было высказаться. — А теперь слушай меня. Всё что я сделал — создал для тебя время и место сказать о том, кто ты такая. Ты когда танцуешь, ты же себя со стороны плохо видишь, у тебя из глаз искры летят. И получается какое-то волшебство. А самое главное, что умеешь его в этот момент подарить всем тем, кто сейчас на тебя смотрит. Твои способности, харизму и талант я не создавал, это не моих рук дело, — он не уподобляется, не кричит, говоря голосом из популярной аудиокниги, что ещё больше щекочет нервы Решетниковой. — Это всё ты сама. Прости, что я такой умный и решил, что пора тебе двигаться дальше. Прости за то, что ты находишься сейчас там, где находишься. Запомни, Рудник не тот человек, к которому можно попасть только по знакомству. У меня всё и мне пора идти, пока. — Не звони мне больше. Гудки. Катя выходит в душный коридор, который не виноват, что уродился без окон, выворачивает карманы в поисках зажигалки, выбрасывая на пол залежавшийся фантик от конфеты коньячной. Нет, она сейчас не назовёт его чуть вслух «скотиной» только из-за того, что всё это сотворил. Она его назовёт «скот» за то, что он не угадал её реакции наперёд. А она попробовала затянуться отношениями ещё раз, верила в то, что он её узнал. И он, чёрта с два, должен был знать, как она отреагирует на такие методы. Но он выходит не знал. Зажигалки в кармане нет. За Решетниковой следом идёт ещё один ночной посетитель этой школы, он подбирает за ней бумажку и игриво тычет: — Девушка, у нас тут не мусорят. — Зажигалки не найдётся, молодой человек? — Решетникова пропускает мимо ушей замечание. — Держите, — он протягивает под её сигарету огонёк, — у меня ещё есть вода, другие конфеты и… — Где же ты раньше был? — В отпуске… — Катя, — сразу понимая, что он ищет её имя. — Вова. Бросай курить, Катя.