***
— Если ты хочешь переспать с бабой. Переспи. В этом мире всё просто, — Рудник дробит крайнее слово по слогам. Игорь сидит на высоком стуле у кирпичной стены бара и ловит на сетчатку глаз всех тех, кто влетает в дверь с горящей над ней зелёной лампочкой ВХОД. Получается из-за искусственного мрака так себе. — В том и дело, что я не просто хочу её трахнуть. Она сказала, что любит меня. — А ты? — Игорь из-под козырька чёрной кепки вспарывает Максима небезразличным, и вставляет между зубов сигарету. Они пускают облака дыма в зале для некурящих, в подходящем для них не нашлось свободных мест. — А я боюсь её подвести. Гениев легко подвести, — Нестерович стряхивает пепел в тарелку, где покоится мясная нарезка, и начинает считать цветные бутылки, стоящие за спиной бариста. Действительно, всё не так сложно, Максим не уверен в себе — вот и вся разгадка. — Так, я понимаю, что это всё про одну. Катя? — В сотку, — на двенадцатой стеклянной он сбивается, и фокусирует взгляд на брюзжащей лампочке, висящей над их столиком и обрамленной в нарядный бежевый абажур. — Тогда тебе не кажется, что ты уже её подводишь, мнёшь тут свои яйца и тупо не делаешь то, что рано или поздно всё равно сделаешь? — Хорошо так сейчас меня унизил. Даже спасибо. — Если тебе будет легче, то любой мужик начинает мять яйца, когда там Катя, — Рудник делает пальцами кавычки по воздуху. — Главное, вовремя остановиться. Готов? Нестерович ухмыльнулся. Человек, сидящий напротив, сейчас был очень похож на него самого, он задавал наводящие вопросы, между ними таранил в цель, всё только лишь для того, чтобы помочь выпутаться другу. Однако в конце должно быть полное ощущение, что Макс дошёл до всего исключительно сам. И у Нестеровича оно было. Улыбка стёрла ухмылку. — Здравствуйте, Нина Александровна. Нет, мне нужна именно Нина… — Максим придерживает плечом телефон, выбрасывая купюры на обшарпанное шоколадное дерево, и убивает не до конца выкуренную сигарету.***
Весна бродит по городу, но эффекта пока не видно. Март падает на колени, картавя о том, что он сер и грязен, его смертельно тянет оплакивать ему известное что. Максим бежит, прося угомониться своих чертей и заткнуться, рявкающих друг на друга, мысли. Нестерович был мудрецом, Решетникова когда-то добралась до самой косточки — сути. У него существовал свой сад, куда он старался никого не пускать, отпугивая поведением, словами, заставляя людей обижаться на честность и уходить напрочь туда, откуда уже не возвращаются. Ключи были у избранных, но с одним условием — ничего в саду руками не трогать. Нельзя критиковать его цветы и высаживать рядом свои. Он решает протянуть ей ключи бессрочно и сдаться одной утренней смс: Приезжай. Проспект Мира, 31-61, 1 под.20.00. Катя протискивается сквозь толпу, вышедшую из только что прибывшего поезда, как река из берегов. Большая спортивная сумка помогает отбиваться, ещё метр, и она целится глазами в карту московского метрополитена. Топографический кретинизм в её медицинской карте ещё никто не отменял. Катя ищет глазами нужную станцию и понимает, что опять забыла название. Выругивается: «мог и забрать, придурок», и пытается достать из кармана завалившийся, бьющийся в конвульсиях, телефон. Проспект Мира, оранжевая ветка, детка.***
В квартире на третьем этаже горит свет и молчание. Решетникова, сидя на кухне, подпирает виском стену. И начинает считать рёбра у жалюзи, прикрывающих голое окно и пропускающих поцелуй фонаря. Пальцы Максима отбивают стройную чечётку по круглой столешнице, а глаза нервно теребят горсть магнитиков на холодильнике от бывших хозяев. Он готовился до последнего слова. Но почему признаваться так трудно? — Ладно, — удары стихают. — Ладно? — Катя вскидывает бровь, но не отводит глаз от вязкой ночи. — Вот квартира. Вот твои ключи, — два металлических брата и чип от домофонной двери с раскатом падают на стол. Максим шумно выдыхает. Катя поворачивается. — Решетникова, давай просто: да или нет? — она точно не ждала, что он резко вывернет руль на встречную и мелочиться не станет, сразу захочет загнать машину в гараж. — Что, да или нет? — тянет время, требуя лишних слов. — Ты будешь со мной жить? — Зачем? — Катя наконец-то бросает смотреть на связку ключей и начинает сверлить самого Нестеровича. Чего угодно, но такого знака на дороге он не ожидал. — Зачем? Просто будем жить. Вместе. — Я не могу. Она сама не поняла, как на весь салон включила любимую, заезженную пластинку. Её накрывает памяти волна, так, что с носа хлещет солёная вода. Там, рядом с Олегом, ей было хорошо, молодо и до надежды. Там было другое время и города. Там она была в чём-то не та. Ключевое во всём этом — прошедшее время. А теперь перед ней ключи, надо хватать. Под силу? Решетникова на ходу выпрыгивает из машины. — Что ты не можешь? — у Максима ноздри разрывает тяжёлое дыхание и злость. Самолюбие задето острыми словами, глазами, невозможностью заполучить. — Хм, ты что? Ты что, до конца своих ебучих дней решила хранить верность своему как его там, Олегу? Нахуя, не подскажешь случайно? — Нестерович вскакивает со стула и ожидаемо переходит на крик. — Иди на хуй, понятно так? — Решетникова начинает защищаться, сама не зная отчего. — И забудь, что я тебе тогда сказала. — В смысле? — В прямом. Наверное, я запуталась или… Дважды любить нельзя, вот что я думаю. — Решетникова, он ушёл? Ты понимаешь это? Он тебя кинул! Ты ему не нужна!!! — Максим кричит так, будто она не здесь с ним, а на соседнем континенте. И за последнее пять минут впервые смотрит на неё. В глазах Решетниковой боль, сердце ебут маньяки. Нестерович сбавляет громкость практически до шёпота, решаясь договорить. — Жизнь, она сейчас. Прошлого и будущего не существует. Он не вернётся. А если и так, то на хуй оно тебе не надо будет. И самое интересное — ты сама об этом знаешь. Выступают слёзы. Он разрезал без предупреждения и анестезии. — А тебе нужна? — А мне нужна. Ты та женщина, Кать, — он медлит, сплёвывая в играющую серебром мойку, — я тебя не прошу любить меня так, как его. Никому это не надо. Люби меня, Кать. Люби меня как меня. И всё. За ним захлопывается дверь, последнее, что слышит Решетникова: «я тебе всё сказал, хочешь — оставайся, хочешь — вали на все четыре стороны».***
— Кать, ты чё зависла? — Пылаева с лёгкостью впрыгивает в любимые джинсы, приговаривая, что хорошо трахаться — полезно для фигуры. — Я дура, — Решетникова курит и крутит пальцем у собственного виска. — Самокритично. — Макс позвал меня жить вместе, — Ульяна прикуривает с рук подруги, не успевая вытаращить глаза, как давится дымом. — Это как? — Позвал в квартиру, дал ключи, сказал «давай жить вместе». — И ты ещё здесь? — Пылаева щёлкает пальцами перед лицом Кати, и закатывает глаза, когда у той реакции по нулям. — Боже, пойду за мальчика поставлю свечку в онлайн церкви. Ему ебаться с тобой всю свою жизнь! — Не пизди, а? — Решетникова выбрасывает сигарету в окно и сбегает от слишком умной Пылаевой и её упрощёнки в туалет. — Ебанутая. Послушай человека, который тебя любит уже ого сколько лет. Ты сейчас идёшь, собираешь свои шмотки и сваливаешь в туман. — Уль… — сидя на унитазе, Решетникова пытается выдать высокую философию и поставить жирную точку в этом разговоре. — Упиздавала в туман. Я ничего не хочу знать! — Пылаева мажет лицо кремом для рук, путает ботинки, в спешке собираясь на репетицию, пыхтит и продолжает. — Я знаю все твои страхи, как облупленные, но пора их спустить в то место, на котором сейчас ты сидишь. Всё, гуд бай, мой мальчик! — Сама к Гарику она не переезжает… — остальные слова сжирает вода, бегущая в канализацию. — Он мне просто ещё не предлагал. Не забудь забрать трусы в ванне на змейке! — Не обязательно орать об этом на всю площадку, Пылаева!***
Я дома. Приезжай. Улицы блестят темнотой и горохом — огнями. Нестерович стоит в третьем ряду и сигналит, будто от этого машина впереди перестанет флиртовать фарами и резко тронется умом и колёсами. Пробки. На очередном повороте он выжимает из железа всё, что шины сводит, и визжат тормоза у цветочного. Ищет свежие полевые ромашки, а не подобие. Когда поискам отдано больше трёх часов, а вероятность приехать на следующий день после пришедшего сообщения возрастает, как температура воздуха в каждом новом ларьке, Максим решает пойти другим путём. Открывает дверь всего нажатием на дверную ручку и кричит с порога: — Я буду тебя ругать! — сбрасывает ботинки, мажа подтаявшим снегом по ковру, и отставляет пакет к полке, на которой ещё всего лишь одна пара обуви — её кроссовки. — Ты дверь не закрыла, иди сюда! Решетникова выходит, вытирая руки кухонным полотенцем, и пытается смотреть так, будто они уже сто лет живут вместе. — Ты чего разорался, Нестерович? — ещё чуть, и сама прыснет смехом. Морщит переносицу, около глаз рассыпаются уютные линии, дёсны оголяются от её широкой улыбки, которая никуда не делась со времён рождения. Он не может сдержать ответной, оглядывая её с ног до головы, и цепляется за огромные вязаные носки с оленями. Подаёт руку, чтобы было сказать «пойдём», и сам себя бьёт по лбу. — Почти забыл, это тебе, — протягивает из-за спины букет из укропа, кинзы, петрушки и сельдерея. И мальчишески пожимает плечами. — Я не нашёл нормальных ромашек. Решетникова вцепляется в зелень, бурча «мне и так нормально», она плохо умела принимать. Он подсовывает ей под ноги кроссовки, набрасывает ветровку на плечи и тащит вверх по лестнице на крышу. Она молча принимает его приглашение быть здесь, садясь рядом и обхватывая руками колени. Из рюкзака появляется бутылка вина, два пластиковых стакана и сырная лепёшка, а из сердца Макса упорно не идут слова, возможно потому, что им не зачем. Нестерович начинает мурчать незатейливую мелодию, коверкая английский и в упор смотря в её хитрые нежные. А она пускает лёгкую волну плечами и уверенно подпевает, не понимая ни одного слова, кроме «hello». И всё бы ничего, но сама сдаёт себя с потрохами, когда верхняя губа чуть дёргается от волнения. Небо надувает щёки, вмиг гася в городе свет. Кате на телефон приходит смс, дающее штормовое предупреждение. Она машет светящим экраном перед его носом — «видел», и получается короткое «и что». Вместе смотрят, как капли начинают бить по запястьям, молния оголяет клыки, тут же пряча, толпа школьниц взвизгивает внизу и пытается отбиться от охотящегося на них мусорного пакета, поднявшегося по воле ветра. На остановке друг к другу жмутся люди, им кажется, что автобус сейчас самое уютное место на Земле. Они оба знают, чем закончится этот вечер. — Как думаешь, что в человеке самое важное? — Смеяться? — Нестерович берёт её за руку, начиная выводить большим пальцем круги. — Я его очень любила. И в тоже время не знала, что с этим делать. Когда что-то шло не так, я начинала творить глупые вещи. Отчего страдал он. Ревела сама. И я всех замучила. Но, кажется, сейчас немного стала умнее, — она смотрит прямо в его глаза, широко улыбается, снова оголяя десну, — и в этот раз не должно быть всё так ужасно. Даёт зеленый свет. — Только я не хочу, чтобы мы стали ебанутыми, — закусывает губу. — Знаешь, где она проверяет его телефон, пока он моется. А он вечно тягается за ней со слюнями по жопу, не давая ступить в сторону. Я хочу, чтобы ты был тем Максом, которого я знаю сейчас. Максом с этой крыши. А я Решетниковой. — Не волнуйся, я всё равно буду выходить из душа, и сверкать своим сексуальным голым задом перед всей честной толпой. Он берёт её двумя пальцами за подбородок, дышит около и скользит своей нижней вверх по её губам. А после заглядывает в глаза — коротко, и тянет со всей дури за затылок к своему рту. Касается нагло языка, не может ворваться глубже и в отместку кусает. Решетникова хохочет под кашель грома, издевается, высовывая язык и чертя по его губе вместе с каплями сырой воды. Забирается в её рот снова, ловя преграду — жвачку со сладкой мятой, улыбается, отнимая тягучую резинку себе и сплёвывая вниз. Теперь ему ничего не мешает целовать её так, как хотелось сразу. И выбить желанное: «я тебя хочу». Он проворачивает ключ в замочной скважине и бросает: — Иди в комнату. Прибивает своим тяжёлым телом к стене, держит правой за лицо и целует до сведения скул и красных губ. Решетникова не стесняется, сжимает его крепкую ягодицу, мажа слюной по подбородку. Поворот. Она оказывается на комоде, продолжая ласкать мужское нёбо языком, который все ещё жжёт вино, и поглаживает ладонью его щёку. Нестерович тяжело хлебает воздух, хватает своей одной оба Катиных запястья и отстраняет её тело от себя. Во мраке его глаза мутные зелёные, кричащие о жажде. Он продолжает держать за руки, чувствуя, как Катя начинает тереться о возбужденный член. И сипло через полуоткрытый рот выдаёт: — Раздевайся. К щекам приливает кровь, Решетникова стягивает резинку с волос и снимает под его пристальным взглядом футболку и лифчик. Максим заключает её подбородок между пальцами и мягко целует, помогая освободиться от последней одежды. Подводит к кровати и укладывает так, что волосы падают вниз. Она ухмыляется и поднимает руку вверх, ведёт по члену, обтянутому плотной тканью, и сжимает яйца. Ей нравится, как он в этот момент подчиняется и забрасывает со свистом голову вверх. Катя пользуется слабостью, вскакивает, кусает за кадык и тут же облизывает, чувствуя его руку в своих волосах. — Ляг обратно. Он снимает с себя рубашку и расстёгивает молнию на штанах, не сдерживаясь, она тянет его джинсы вместе с бельём вниз. Решетникова облизывает губы, перед тем как налитая кровью головка начинает входить в её рот. Он трахает, мычит сквозь поджатые губы и оттягивает затвердевшие соски. Её рука тянется вниз, подушечки пальцев чувствуют смазку, растирая по клитору. Нестерович наблюдает за Катиной ладонью, продолжая толкаться в её рот и издавая неслабые звуки. Аккуратно вынимает член, целуя в опухшие губы: — Тебе помочь? — Языком. Она обхватывает его снова и заглатывает как можно глубже. Наклоняясь, Нестерович видит, как Катя сама разводит блестящие складки, давая ему полный доступ. Он проводит языком, кончиком проникает внутрь, отчего у Решетниковой рефлекторно ноги дёргаются и сгибаются в коленях, Максим отбрасывает её руку. Надавливает на клитор и вбирает его в рот мокрыми от смазки губами. Катя течёт и сдаётся окончательно, когда два пальца Нестеровича входят до конца. Яйца стучат по разгорячённой коже, двое рычат и держатся за спинку кровати, двигаясь навстречу друг другу. Катя тянет руку назад, нащупывая челюсть с острыми зубами, и вставляет пальцы ему в рот, заставляя скользить шершавым языком вдоль фаланг, тем самым сама себя подставляет — стонет и чувствует, что накрывает оргазм. Нестерович сдерживается из последних, ждёт, пока она кончит, переворачивает Решетникову и забрызгивает спермой живот. Они лежат рядом и оба тяжело дышат, будто через порванные лёгкие, Максим сплетает их пальцы и утыкается носом в плечо. — Ты романтик? Чёрт, ты не предупреждал, что ты романтик, — Решетникова смеётся и думает о том, как же хочется пить. — Ага. Давай, когда будет дом, купим телескоп, чтобы смотреть на звёзды. — Давай. Часы заверяют в пяти утра. Катя заворачивается в белую жёванную простынь, он натягивает лишь нижнее бельё. Вдвоём сидят на подоконнике, устроив ступни на горячей батарее, её голова покоится на мужских ногах, пальцы поглаживают коленную чашечку. Нестерович скользит рукой подмышку, охватывая ладонью её запястье, и укладывается на облако спутанных волос. — Хочешь сырную лепёшку?