Вселенная разбегается бесконечно

      Алекса снова появляется в моей комнате. Она сидит в одном и том же месте каждый раз, когда я вижу её — в кресле. Её ладони на коленях, а взгляд всегда направлен на меня. Мы болтаем о жизни, каким-то образом она даже отвлекает меня от тоски, но в большинстве разговоров Алекса критикует меня и мои поступки. — Ты скорбишь не по тем людям, — говорит она, — если ты думаешь, что ребята по телевизору — это мы, то ты ошибаешься. — Я не понимаю.       Потому что я, если честно, правда не понимаю. Я вижу лица своих друзей на экране и слышу фразу: "Сегодня скончался студент такого-то там университета. Выражаем свои соболезнования, а теперь перейдём к погоде..." и невольно вспоминаю все те моменты, когда я находилась в кругу Алекса, Стэна и Алексы и была счастлива. Ребята по телевизору были для меня настоящими. Они по-настоящему умерли. И мне не хотелось с этим мириться. — Ты видишь наши лица на экране, но слышишь другие имена. Это потому что те люди не были нами. В каком-то роде они умерли для того, чтобы родились мы, так что нет надобности грустить из-за их гибели. Ты их на самом деле не знала.       Возможно, это и послужило причиной того, что я забыла аварию, как страшный сон. И больше не вспоминала о ней, не звонила в больницу, а родителям вовсе пришлось сказать: "Знаете, вы были правы". Только вот правы они не были. — И что же мне делать, если теперь каждый раз у меня всплывают перед глазами ваши фотографии, стоит только услышать заставку новостей? — спрашиваю я. Алекса всё ещё сидит, сложив ладони на коленях, и смотрит мне в глаза. — Делай, как все умные люди — не смотри телевизор. — Но мои родители не верят, что вы были настоящими. — я стараюсь донести до Алексы, что я правда не понимаю то, о чём она мне говорит. Не понимаю, как эти ребята в автобусе могли помочь моим друзьям родиться. Это немыслимо. — Кто знает, — выдаёт Алекса, — может быть, они верно думают. И у меня выскакивает нервный смешок. — Тогда, может быть, моя жизнь в будущем тоже ненастоящая? Алекса пожимает плечами: — Вполне возможно.       Она всячески пытается завести тему об Эрике и Дилане. Даже когда я говорю, что мне не хочется ничего рассказывать, она настаивает: — Ну давай же, Хэрол.       За эти полгода, что я дружу с парнями, многое в моём отношении к ним изменилось. Дилан, которого я считала депрессивным мальчиком, оказался очень весёлым парнем. Я не знаю, издевался он так или просто шутил, но в январе парень подарил мне футболку с Бивисом и Баттхедом. — Сериал идиотский, но я думаю, что футболка тебе понравится. — говорил он. С Диланом трудно было не найти общий язык. Мы обсуждали музыку, закаты, премьеры фильмов, на которые стоит сходить. С ним было уютно всегда и везде. В какой-то степени мы стали лучшими друзьями, потому что Клиболд начал жаловаться мне на свои проблемы и искать поддержки и совета, а я в свою очередь рассказывала ему слишком много историй из детства. Я наговорила ему слишком много вещей, за которые меня можно было бы отправить в психушку. Например, когда мы вечером смотрели непонятный фильм про киллеров по телевизору и ели попкорн, я проболталась: — Мы были идиотами, это правда. Как-то хотели разыграть кого-нибудь в анонимном видеочате, а когда идея розыгрыша была уже готова, мы увидели, что нас камера всё это время снимала и мужик на другой линии всё слышал. Мы тогда сразу оборвали связь и не говорили ничего на протяжении часа.       Наверное, Дилан думал, что у меня просто был доступ к современным технологиям. Современнейшим. Мы играли с ним в бейсбол, потому что Клиболд был буквально одержим им. Устраивали пикники возле леса, домашние вечеринки, вместе делали уроки и сочиняли безумные истории. Он обожал рассказывать мне про компьютеры, потому что видел, что я его понимала и тоже была заинтересована. У Дилана в машине висела игрушка, у которой изо рта вытекала вода, если надавить ей на живот. — Кем бы я хотел быть? Ох, я не знаю точно, если честно, но я обожаю звукорежиссуру и съёмку видео, так что думаю, что буду отталкиваться от этого. — говорил он мне, когда я спрашивала о его будущей профессии. Дилан Клиболд был чудесным парнем, но загонялся по всякой чепухе. И это его убивало. — Я бы хотел как-нибудь сходить на концерт «The Chemical Brothers». Обязательно надо будет сходить. — обещал он сам себе во время нашей поездки за город. — Конечно, сходишь, не забудь только меня с собой прихватить. — говорила ему я. — Я бы тебя взял с собой, даже если бы ты была против. Это не обсуждается. Из-за бойни Дилан не успел сходить на концерт. Но я думала, что, возможно, в этот раз успеет.       Эрик старался вытащить меня на прогулку в любой удобный для него момент. Я узнавала о том, что мы идём гулять лишь тогда, когда он стоял под моим окном и кидал в него камешки. Устало вздыхая, я шла к окну и говорила ему: "Привет, Эрик, ты точно знаешь о существовании телефона?". А он в ответ улыбался и звал меня к себе. И что странно, так это то, что мы всегда ехали в одно и то же место — куда-то к лесу, где можно было остановиться у дороги и полежать на холодной траве. Эрик не вёл себя, как Дилан, по-мальчишески легкомысленно или, к примеру, не подшучивал надо мной. Он всегда был вежливым и любил слушать моё пение, лёжа на моих коленях. Его можно было назвать "романтичным". Нас нельзя было назвать друзьями. Потому что я была неравнодушна к Харрису, а он видел во мне что-то особенное. Называл меня своей родственной душой и говорил, что я напоминаю ему янтарь. — Знаешь, моя мама немного помешана на всяких талисманах и другой хрени. У нас дома есть целая коробка с разными украшениями с камнями, типа кольца с изумрудом или серёжек с бирюзой. Так вот, я пересмотрел все эти украшения в коробке и понял, что один камень мне жутко напоминает тебя, — говорил Эрик, развалившись на своём клетчатом пледе посреди пустой поляны, — сможешь догадаться, какой я имею в виду? — Не представляю. — Янтарь. — Что? — я удивляюсь, — почему янтарь? — Потому что когда-то солнце светило настолько сильно, что ты смешно морщилась от солнечных лучей. И я заметил, что твои глаза на свету какого-то необыкновенного медово-зелёного цвета. Когда я достал это кольцо, — парень протянул мне колечко с янтарём, в котором застыло какое-то насекомое вроде муравья, — я понял, что в твоих глазах отражается янтарь. Эрик смеялся и всё повторял: — Девочка-янтарь. С ней уже не Ад, а Рай. Нас нельзя было назвать друзьями, это точно. Мы с Эриком иногда ссорились на несколько дней, но потом он приходил ко мне домой и бросал камешек с запиской в моё открытое окно. "Прости", — писал он на маленьком клочке бумаги и ждал, когда я выгляну на улицу и скажу ему: — Прощаю. Заходи.       Мне кажется, что он был бы очень расстроен, если бы я когда-нибудь осмелилась закрыть окно и не разговаривать с ним дальше. Ну, а если не расстроен, то взбешён. А находясь в таком настроении он нуждался в Дилане.       Эти двое не были слабыми, убогими или тупыми. Прилежные ученики, хорошие парни. Один любит компьютерные игры, другой — разбираться со звуком и видео. Эрик блестяще писал школьные работы, Дилану же было всё равно на учёбу. Он просто говорил сам себе: — Ну, что же, я настолько ленивая задница, что завалил математику. Кажется, мне стоит взять себя в руки.       И чёрт знает, почему однажды кто-то посчитал, что Клиболд заслуживает насмешек. Никто не знает, почему сына военного решили вывести из себя. В итоге мы свалили всё на переходный возраст. — О боже, этот псих, — говорил учителю математики Айсайа Шоэльс, который получил по лицу от разъярённого Клиболда за свои фразы о "конченном длинном недоноске", — накинулся на меня! Просто сумасшедший, а ведь я ему ничего не сделал!       Да ладно, все ведь мы знаем, что виноват не переходный возраст, а мы сами.       Эрик и Дилан любили проводить время вместе. Любили слушать музыку, смотреть фильмы, взрывать фейерверки и самодельные бомбы, колесить по всему Литтлтону и обсуждать этот мир, который считали ужасным. Харрис думал, что он, возможно, наконец-то нашёл друга, с которым он не расстанется, как со всеми своими друзьями, которых он оставил позади, переезжая на новое место. Он ненавидел обстоятельства, из-за которых его семья моталась от одного города к другому, ненавидел обнимать своих друзей на прощание и паковать вещи, чувствуя на душе огромный камень. Но, как говорил Эрик, он был горд тем, что знал этих ребят. И этого было достаточно. Поэтому, слыша бессмысленную болтовню Дилана в машине, он понимал, что сейчас его друг здесь и ему можно расслабиться. Ему никого не придётся оставлять позади. Ни с кем не придётся прощаться. А Дилан, в свою очередь, боялся, что Эрик когда-нибудь бросит его. Потому что Харрис был для него единственным человеком, с которым его безумные рассуждения казались вполне нормальными. Возможно, поэтому-то Эрика и Дилана можно было назвать одним целым. — Помнишь того парня, о котором рассказывал мистер Паркер на истории? Который ещё устроил бойню в Спрингфилде, — Алекса всё ещё в кресле, она смотрит на меня и поправляет свою футболку с динозавром, — Мама рассказывала, что они с отцом всё утро двадцать первого мая не отходили от телевизора — боялись, что Джейкоб пострадал. — Слушай, не надо, пожалуйста.       Она никогда не видела своего брата. Когда Кип Кинкл убил своих родителей, а на следующий день устроил бойню в школе, миссис Райкер была дома и смотрела телевизор. Экстренные выпуски новостей показывали на всех каналах. Кулинарные программы прерывали журналисты и корреспонденты, которые все как один твердили о школе, в которой произошла стрельба. В которой учился её сын. Джейкоба ранил Кинкл, но он всё равно постарался остановить парня с оружием. Она не говорила никому, что её сына убили, она говорила: — Он старался его остановить. Он погиб, потому что не хотел бездействовать. Мой мальчик, мой маленький мальчик, надеюсь, тебе там хорошо. Мы любим тебя.       Алекса его не помнила. Она жила в его старой комнате, смотрела на его фотографии, слушала истории родителей, но в её голове не было ни одного воспоминания с Джейкобом. — Возможно, — говорила она, — у меня такой характер потому, что мы с братом были очень похожи. Мне тоже не хочется бездействовать. Может, меня поэтому некоторые и недолюбливают.       На лице Алексы нет эмоций. Я думаю, что это из-за того, что она призрак. Ненастоящая Алекса. Она смотрит на меня и грубо говорит: — Дружеское напоминание, что моего брата застрелил мудак с оружием в руке. Если ты допустишь, чтобы Харрис и Клиболд кого-нибудь убили — я тебя в клочья разорву. Она кричит на меня, когда я отвечаю ей: — Но ведь я же не Господь Бог, чтобы вершить судьбы людей. — Ты, блять, прикалываешься? Знаешь, что произойдёт и говоришь, что не можешь вершить судьбы? Всё ты можешь, блять, хватит нести чепуху. — Я не могу быть уверена, что смогу их остановить. — Если хоть один человек умрёт от их рук, — шипит она на меня, — это будет на твоей совести. Ты за это заплатишь.       Между нами повисает тишина. Не столько из-за того, что она зла на меня, сколько из-за моего оцепенения. У Стэна умер младший брат, у Алексы — старший, и вся проблема состояла в том, что сейчас я держала в своих руках жизни пятнадцати человек. Пятнадцать человек, у которых были семьи. Такие же, как семьи Стэна и Алексы. В которых, возможно, тоже будут дети, которые ничего не будут помнить, у которых не будет воспоминаний. — Умри сама, но людей спаси. Иначе тебе здесь нечего делать.       Прохладный ветер развевается по комнате, сдувая лёгкие бумажки на столе. Радио, которое мне когда-то дарила Алекса, стоит на тумбочке. Я его больше не включаю с того дня, как осознала, что милые мальчики в плащах передо мной реальны. Книжный шкаф заполнен книгами, которые я ворую у папы из гаража. Он вовсе не злится, а радуется, когда видит меня со своей любимой книгой, которую он перечитывал несколько раз в молодости. Ноутбук лежит под завалом тетрадей в ящике — единственное напоминание о том, что громоздкие клавиатуры когда-нибудь станут еле слышными при набирании текста. В рамке фотография с дня рождения Алекса. Чтобы мама не задавала вопросов, были ли мои друзья настоящими. — Кстати, крутая толстовка с Боуи, - замечает Алекса, — не хочешь прогуляться? — Нет. — А надо бы.       Дороги Литтлтона не смогут выдержать столько поездок репортеров из Колумбайна к дому Клиболда, от Клиболда до дома Харриса. Тот парень, что продавал оружие Харрису, не должен сидеть просто за то, что его покупатель слетел с катушек. За то, что на его покупателя давило общество. Потому что во всём виноваты были мы сами. И тот психолог, что посоветовал отцу Кипа подарить сыну оружие, тоже был виноват. Виноват в том, что был долбоёбом.       В центре города шумно, машины мелькают в конце улицы, по тротуару идут толпы людей и расходятся по магазинам, а я шагаю в книжный магазин, чтобы присмотреть себе какой-нибудь интересненький роман. Но по дороге меня останавливает мужчина, который бросает мне: — Классная толстовка! — Спасибо, — бурчу я, останавливаясь. — Боуи очень классный, я его в детстве обожал. Помню, как с друзьями пел у костра Space Oddity. "Да если честно, мне насрать", думаю я. — Да, мне она тоже очень нравится. — Но шедевр, как по мне — это Lazarus! — Эм... да, конечно.       Да, да, мужик, шедевр — это песня из альбома Боуи, выпущенного в 2016, да. — Жаль, что такой классный музыкант умер.       Стоп. Либо этот мужчина не в своём уме, либо это проверка, либо не одна я такая путешественница по ебучими параллельным вселенным. — Это у вас крыша поехала или что? — спрашиваю я, осматривая мужчину. Ему лет тридцать, темные волосы коротко подстрижены, а сам он стоит в широких штанах и рубашке, как обычно одеваются какие-нибудь офисные клерки. Вот только вид его не кажется деловым. — Мне, наверное, не следовало говорить, когда Дэвид умер, - печально протягивает мужчина. — Я знаю, когда он умер. — Правда? — Да. — Невозможно. — Типа того.       Мы смотрим друг на друга молча, осматривая каждую деталь в одежде или внешности, лишь бы найти хоть что-то, чего не могло бы быть в среднестатистическом американце в девяносто девятом. Этот мужчина в костюме хмурится, обдумывая, что же сказать, а потом протягивает мне руку: — Крис Берналл.       Брат Кесси Берналл. Ещё один из ребят вроде Стэна или Алексы. Тоже, вероятно, здесь что-то забыл. Возможно, пока ещё живую сестру.