Вселенная разбегается бесконечно

      Иногда я думаю, что мне стоило быть поосторожнее со своими желаниями.       Мужчина лет тридцати-пяти стоит в широких штанах и белой рубашке, в одной руке у него кофе, другую он протянул мне в знак знакомства. Он стопроцентно похож на того парня, фотографии которого я видела в семейных архивах жертв стрельбы. Брат Кесси Берналл, да, точно, это он. Всё то же вытянутое лицо, тёмные волосы, карие глаза. Полная противоположность светловолосой голубоглазой сестре. Он неловко покашливает, дожидаясь, когда же я пожму ему руку, а я тем временем стою напротив него и осматриваю его одежду. В моих мыслях была идея, что если показать своё недоверие, то мужчина уберёт руку и скажет: "Ладно, это была шутка", и мы разойдёмся в разные стороны, словно ничего не происходило. Но вместо этого Крис отвлекает меня: — Ну? — Это какая-то ошибка, — говорю я, пожимая плечами, — вы, наверное, меня разыграть решили. Ну, у вас получилось, а теперь извините, мне нужно идти.       Если бы он подтвердил мои догадки о розыгрыше, всё было бы проще. — Никогда не знаешь, как изменится твоя жизнь, — иронично говорит мужчина, допивает свой кофе и бросает бумажный стакан в мусорный бак, — никогда не знаешь, когда тебе подкинут шанс спасти свою сестру. — Очень интересно, — вздыхаю я, — но мне правда пора идти. Очень рада, что у вас появился такой шанс. Удачи!       Но в большинстве случаев ничего проще не становится. Всё становится только хуже, труднее и особенно в этом чёртовом Литтлтоне ты никогда не можешь знать, что будет дальше. Потому что когда я собираюсь уходить, мужчина в костюме бросает мне: — Хэрол, нам надо поговорить.       И тут я останавливаюсь. Оборачиваюсь, ошарашенно смотрю на мужчину и спрашиваю, откуда он узнал моё имя. Он лишь смеётся: — Когда Кесси сказала, что в её школе есть девушка, которая разбирается в компьютерах лучше учителя, я заподозрил что-то неладное. Обычно узнать имя ученика проще простого, так что Кесси рассказала мне о тебе в первый же день. Полиции требуются всего сутки, чтобы найти личное дело об определённом гражданине. То, что я не нашёл в твоём личном деле практически никакой информации, являлось отрывной точкой. Надеюсь, ты уже поняла, что ты не одна здесь живёшь чужой жизнью.       Крис и Кесси были всегда вместе. Всегда вместе на праздниках, в поездках, даже в выпускном альбоме на фотографии Кесси обнимает своего братца. В какой-то степени они напоминали меня с Дэном, когда я читала материалы по Колумбайну. Вот только всё разрушается, и после смерти Кесси никакого единства брата и сестры не могло быть. Поэтому опечаленный братец, вероятно, выплакал целое море слёз и собрался с силами, поступил в колледж, а потом устроился работать на службе в полиции. Чтобы, если что, никто больше не пострадал. Чтобы случаи вроде Колумбайна сумели предотвратить. И чтобы невинные люди больше не умирали. — Приятно познакомиться, Крис Берналл. — Мы можем куда-нибудь отъехать, в какое-нибудь место, где будет меньше народу? — Крис засовывает руки в карманы штанов и постукивает ботинком по тротуару, — моя машина недалеко отсюда припаркована. — Ладно.       Крис шагает в сторону своей машины и я отправляюсь за ним. Мы останавливаемся возле чёрной Тойоты, припаркованной на стоянке у "Кей Март". Мы переглядываемся, но не садимся в автомобиль, пока Берналл не оглядывает магазин и не говорит: — Символично, верно? Тейлор, Кастальдо — у них до сих пор в телах пули из этого ничтожного магазина.       Пока мы едем в неизвестное мне место, Крис рассказывает о своей жизни. Не о той, которую он живёт сейчас, а о настоящей. Он рассказывает, как после стрельбы о его сестре писали книги, устраивали благотворительные акции и всё такое. Говорил, что Кесси в детстве была милой девчонкой, но в средней школе связалась с плохой компанией и родители не придумали ничего лучше, чем отправить её в частную христианскую школу. — Знаешь, — говорил он, — она в этой школе очень сильно изменилась. Постоянно ходила с Библией, читала молитву перед сном и всё такое. А когда ей исполнилось шестнадцать, она попросила родителей перевести её в обычную школу. — Я бы лучше осталась в частной школе и каждый день тратила на бесполезные молитвы, чем перевелась в Колумбайн. — Только после её смерти мы поняли, что идея отправить Кесси в Колумбайн была убийственна. Мы ведь, кстати, не знали, что там происходит. Не знали вообще ничего. Кесси писала в своём дневнике что-то про то, что она обязана умереть за Бога, потому что он умер за неё, но кто же знал, что так и вправду выйдет? — Крис взволнованно размахивал одной рукой на эмоциях, пока вёл машину. Ему не нравилось вспоминать о том, что произошло тогда и что должно произойти вскоре. Возможно, он волновался, что может снова потерять сестру. Я не знаю. — Но ведь Кесси не умирала за Бога, — говорю я, — её вообще о вере не спрашивали. — Да, я в курсе, — Берналл хватает руль обеими руками и внимательно наблюдает за дорогой, — ничего такого не было. Харрис просто сказал ей: "Ку-ку" и застрелил. Я знаю.       Мы больше не разговариваем после того, как Крис сказал это. Едем молча, следя за дорогой, которая заполняется со всех сторон машинами. А потом он вздыхает и продолжает: — Просто люди верят в то, во что хотят. Они не хотели мириться с тем, что двое ребят просто-напросто пришли и убили тринадцать человек, так что они выдумали свою правду. Сделали из Кесси и Рейчел Скотт жертв, которые погибли просто потому, что верили в Бога. Иногда с этим не стоит бороться, нужно просто оставить всё на своих местах и позволить людям верить в то, во что они хотят, если эти люди не в силах верить в правду. — Это верно, — поддерживаю его я, чтобы ему не было хуже. — Но моя сестра не была такой, как Рейчел. Она была такой, как Эрик и Дилан, пока её не отправили в частную школу.       В декабре 1996 года, когда Кесси уже исполнилась пятнадцать, миссис Берналл искала Библию для молодёжи в комнате дочери и наткнулась на стопку писем. Эти письма были от друзей Кесси, с которыми она общалась, и конечно же миссис Берналл решила их почитать. Одно из адресованных Кесси писем от её лучшей подруги Моны начиналось множеством строк непечатных выражений, непристойностей на сексуальные темы, школьных сплетен и приглашало Кесси: "Поможешь мне убить нашу училку? Она вызвала в школу моих родителей и расскажет им о моих плохих оценках". Письмо заканчивалось изображением окровавленных ножей и зубов вампиров, грибов и карикатурой на учительницу, как она лежит в луже своей крови, с воткнутым в грудь большим мясным ножом. Большинство остальных писем тоже были "украшены" подобным образом или исписаны колдовскими заклинаниями и стихами, как например: Дай мне напиться моей собственной крови. Пусть всегда мерцает сияние свечи сквозь пустоту моей души. Когда зло охватит пламя, искра жизни погаснет.       В одном письме подруга расписывала Кесси, как здорово можно поразвлекаться, как это круто пить самогон, курить марихуану, делать себе татуировки и прочее. Она писала об одном однокласснике, чья девушка вступила в "одну такую церковь сатаны, где нужно выпить кошачью кровь, чтобы тебя приняли". Во многих письмах она советовала Кесси убить своих родителей. Одно из них так и заканчивалось: "Убей своих родителей! Убийство — это ответ на все твои проблемы. Пусть эти подонки заплатят за твои страдания. Удачи, дорогая!".       Подростковый максимализм. Переходный возраст. Всё проходит, шутки про убийство училки перестают быть смешными. Но этого не понимала семья Берналлов.       Сначала родители забили тревогу. Они обратились за советом к их баптистскому пастору молодёжи Дэйву МакПирсону. Они запретили Кесси любые контакты с её подругой, забрали её из государственной гимназии и отправили её в частную, христианскую школу. Она не могла выйти из дома без разрешения. Её мать оставила работу, чтобы иметь возможность полностью посвятить себя дочери, и вместе со своим мужем контролировала телефонные разговоры, регулярно проверяла её комнату, рюкзак и при этом старалась показать своей дочери, что всё это она делает из любви к ней. Кесси отвечала ежедневными приступами гнева, ярости и отчаяния. Часто она бегала по дому и кричала: — Я себя прикончу. Хочешь посмотреть? Я это сделаю, смотри, вот, я сейчас воткну себе нож сюда в грудь!       Мать старалась проявлять к ней нежность в таком состоянии, громко молилась, пока дочь не успокаивалась, а потом говорила, как и отец это часто делал: — Я люблю тебя!       После смерти Кесси родители нашли в её дневнике одну запись от 2 января 1999 года: "Не могу описать словами, как я в то время страдала в душе. Я не знала тогда, что мне делать с этой болью. Тогда я причиняла самой себе физическую боль, расцарапывала себе руки и запястья острым металлическим напильником, пока не текла кровь".       Возможно, у солнечного мальчика была по-соседству такая же солнечная подруга, которая оставляла на своём теле сотни кровавых дорожек. Ну и чёрт с ними. Потому что в любой ситуации есть выход. И Кесси его нашла.       Одна верующая одноклассница Кесси, Джейми, пригласила её на религиозный уик-энд для молодёжи. Кесси как-то раз призналась Джейми: "Я, кажется, отдала свою душу дьяволу через мою подругу. Я не могу любить Бога". Но Кесси всё равно поехала на уик-энд. Во время богослужения все преграды в её сердце рухнули. Она осознала своё заблуждение и со слезами раскаивалась в нём. С этого времени для неё началась новая жизнь. Она сама назвала этот день 8 марта 1997 года своим вторым днём рождения. Постепенно она открывалась активной деятельности приходской молодёжной группы и очень серьёзно относилась ко всему, что касалось Иисуса. Кесси начала читать Священное Писание, заново открыла свою любовь к природе, к пешему туризму, скалолазанию, а также к литературе. Она снова стала улыбаться и вернулась к нормальной жизни в семье.       В конце лета 1997 года она попросила своих родителей перевести её в государственную школу Колумбайн. Она говорила: — Мама, я же не могу в христианской школе рассказывать людям об Иисусе. Я бы могла коснуться сердец намного большего числа людей, если бы я была в общественной школе.       Её подруги позднее рассказывали, что Кесси не так много говорила о Боге, но все знали, что она в него верит. Кесси была другой. Она не флиртовала с парнями и не конкурировала с ними, девчонками. Да, это был её путь, она хотела убеждать не столько словами, сколько, в первую очередь, примером своей жизни. Её жизнь была совершенно нормальной жизнью семнадцатилетней девушки, у которой было много энергии, любовь к спорту, конфликты со своими эмоциями и своим "Я", но, в то же время, была и глубокая любовь к Иисусу. Кесси была обезоруживающе великодушна и добросердечна. Вместе со своими родителями она регулярно ходила в центр города в службу помощи наркоманам. Для неё это означало посвятить себя ради того, что превыше её собственного комфорта. Примерно за неделю до своей кончины Кесси заговорила со своей матерью на тему смерти. Она сказала: — Мама, я не боюсь смерти, потому что потом я буду на небесах. Крис останавливается у небольшого дома на окраине города и говорит: — Она умерла не из-за своей веры, не за Бога, но за тех, кто после её смерти собрался с силами и как-то поменял свою жизнь. Начал новую, правильную жизнь, которую заслуживают все. Я знаю, что моя сестра умерла тогда не зря, но я не позволю ей умереть дважды. Не позволю себе допустить это. И тогда я наконец понимаю, к чему он ведёт.       Мы заходим в крохотный дом, в котором всё, что можно лицезреть — это лишь кухню, маленький письменный стол и диван с телевизором. А где-то в соседней комнате спальня, в которой ничего нет, кроме кровати, светильника и шкафа. Когда я спросила Криса, его ли это дом и он одобрительно кивнул, я поинтересовалась, почему он такой маленький. Берналл ухмыльнулся: — А мне больше ничего и не надо.       Я разглядываю стопку газет на кухонном столе, заголовки которых начинаются с Моники Левински и заканчиваются спасением НАСА спутника-телескопа "Уайр". — Собираю их с того дня, как попал сюда, — говорит Крис, заметив меня за чтением газет. — Как мы здесь вообще очутились? — Не знаю точно. Я стоял ночью возле машины и курил, смотрел на небо. Потом заметил, как на небе что-то мгновенно пролетело, подумал, что звезда. И есть такая легенда, что на падающую звезду сбываются желания, которые пришли первыми в голову. Я, кажется, подумал тогда о Кесси. Помню, как я потушил сигарету и бросил окурок на асфальт, а потом сел за руль и поехал домой. Лёг спать, как ни в чём не бывало, а проснулся в доме родителей под смех Кесси. — И что потом? — Ничего особенного. Я — коп, моя сестра жива и учится в Колумбайне, только теперь я уже не младший, а старший брат. И лет мне по документам не тридцать пять, а двадцать шесть, вроде. — И неужели ничего от этого не изменилось? Типа детских воспоминаний, отношений и всего такого? — я бросила газету с заголовком "Очередной теракт совершён сегодня в сербском крае Косово" и рухнула на скрипучий диван. — Нет. Ничего. Вообще ничего не изменилось, даже фотографии в рамочках остались прежними. Иногда мне кажется, что это всё воспринимаю диковинно только я. Для остальных же это нормально, что Кесси на фото выглядит старше, или что я каким-то образом уже сержант полиции. Им будто всё равно.       Это дерьмо происходит просто потому, что наши головы были забиты непрерывными мыслями о мёртвых людях, которых стоило бы отпустить. — А твоя история как началась? — спрашивает Крис, подсаживаясь рядом со мной. Его диван настолько маленький и узкий, что даже пытаясь сохранить своё личное пространство, мы всё равно оказываемся меньше чем десяти сантиметрах друг от друга. — Ну, у меня были друзья и мы глядели на звёзды в августе, кажется. Потом я подумала об Эрике Харрисе, о том, какой прекрасный он был парень, о том, что было бы неплохо поболтать сейчас с ним о звёздах. Я жалела, что он умер, и... — я останавливаюсь и обдумываю то дерьмо, которое скажу дальше. — И? — И когда звезда упала, я загадала, чтобы Эрик и Дилан были живы.       Берналл хватается за голову и восклицает: "Вот блядь!". Тогда все манеры поведения устраняются, мы не думаем о том, насколько интеллигентно сейчас выглядим. Он кричит: — Слушай, мы натворили такое, что это даже дерьмом назвать нельзя. Ладно, я загадал что-то о своей сестре, потому что любил её, но для чего ты загадала эту хуйню? — Ты думаешь, я знаю? Да если бы я знала, какая жопа творится в этой чертовой школе, и что мои друзья умрут в аварии и я увижу их лица по телеку, я бы загадала какую-нибудь крутую видеокамеру или новые шмотки. Ты думаешь, я знала, что всё так выйдет? Да блять, я тут еле выживаю среди психопатов и уёбков, пихающих девятиклассников лицом в шкафчики. — Этот мудак Харрис застрелил мою сестру, а ты думаешь, какой он хороший парень был и как было бы круто, если бы он был жив? Ты ебанутая? — У меня друзья умерли и семья оказалась не той, в которой я жила раньше, пошел к чёрту!       Мы кричали друг на друга так минут пять, пока не осознали, как же тупо это выглядит со стороны. Затем неловко переглянулись и заржали. — Боже, какое же это говно. — Точно. — Стой, ты говоришь, что у тебя умерли друзья? — Да, причем каждый в свой день рождения.       Крис выдаёт какой-то странный звук, вроде: "О-оу, у нас проблемы" и когда я спрашиваю, в чём именно, он говорит: — А у тебя день рождения когда? Я не понимаю, к чему он это, но всё равно отвечаю: — 22 апреля.       И тогда Крис печально хмурится, вытирает лицо полотенцем и встаёт передо мной, уперев руки в бок. Он что-то хочет мне сказать, но боится, так что мне приходится на него надавить. — Объясни, что происходит. — Если я всё правильно понял, — говорит он, — то чтобы всё осталось на своих местах и мы случайно не изменили историю твоей семьи и твоих друзей, то тебе... — Ну? — Тебе нужно будет каким-нибудь образом умереть до того, как ты родишься, — Крис странно смотрит на меня, оглядывается, потирает лоб и всем своим видом пытается объяснить, что он не хотел этого говорить. Но это правда. Алекса ведь предупреждала.       Вдохни поглубже. Всё то, что происходит со мной сейчас — это невероятная история, которую не расскажешь никому, кроме такого же, как и ты. Я потеряла друзей, но нашла Криса, и это означало начало чего-то нового. Чего-то, что изменит историю. В тот самый момент, когда Крис сказал мне эти слова: "Тебе нужно будет каким-нибудь образом умереть", я подумала, что бы на это сказала Алекса. Возможно, она предложила бы прокатиться на самых высоких американских горках и отправить моё тело на плоту в океан, когда моё сердце не выдержит нагрузки и остановится. Это как то изобретение парня, который придумал свою конструкцию аттракциона для безболезненной смерти.       Всё, что можно сейчас сделать — это лишь собрать всю свою волю в кулак, взглянуть с серьёзным видом на Берналла и сказать: — Я согласна, но нам нужен план, чтобы спасти других.

***

— Как же меня бесит эта сука!       Эрик и Дилан стоят у чёрного входа во время перерыва в БлэкДжек и обсуждают школу. Дилан курит, в то время как Эрик пересчитывает деньги в своём бумажнике. Сегодня у Клиболда был сложный день, а Харрис строил на сегодня огромные планы. — Эта лаборантка мистера Лонга обвинила меня в том, что я нарушил правило, видите ли, распечатал больше десяти страниц и не заплатил. Да я, блять, ничего вовсе и не печатал, а она на меня пожаловалась. А я её в ответ взял и просто назвал сукой. Да, именно. — И? — Лонг позвал меня в свой кабинет, спросил, что произошло. Я начал: "Ну, эта сука...", а он взбесился и запретил мне подходить к компьютерам впредь. — Ох, старик, и что ты ответил? Клиболд игриво посмотрел на своего друга: — Я сказал, что это уже неважно.       У нас с Крисом назрело три плана: подготовительный, основной и решающий. Это вполне можно было бы назвать этапами, но мы называли это именно планами, потому что каждый имел свой смысл и свои последствия.       Подготовительный план заключался в том, что мы никаким образом не должны были помешать как-то парням в покупке оружия или изготовлении бомб. Не дай бог Харрис во время изготовления Пацци и Анасаци изменит хоть одну деталь и бомбы взорвутся. Хоть бы Уэйн Харрис не задал вопроса человеку на линии, который позвонил, чтобы сказать: "Ваши обоймы у нас". Наш план был в том, чтобы позволить Эрику и Дилану подготовиться к нападению, а в конце обломать парням весь кайф. Наше главное оружие было в том, что мы знали, как всё будет. И нашим главным страхом являлось осознание, что что-то пошло не по плану. — Дилан, надо позвонить Робин, у нас для неё есть дельце. — Мы собрали? — удивлённо спросил парень, имея в виду деньги на оружие. — Да. Нужно позвонить Робин, я уже разузнал всё про дилеров. Они ждут нас сегодня в полночь на своём месте, у них будет 9-миллиметровый карабин, как мы хотели. — Круто. Не могу дождаться, когда мы испытаем всё это в деле. — Что ты имеешь в виду? — Ну, стрельбу по кеглям. Я соскучился по этому, ведь было весело, — радостно ответил Дилан. — Не волнуйся, приятель, — Эрик похлопывает Клиболду по плечу, — настреляемся ещё.       Ночью Робин с парнями подъезжают в назначенное место и карабин оказывается собственностью Харриса и Клиболда. Вот только сама Робин так и не вспомнит, кто в ту ночь платил за оружие. Она вообще не будет помнить, кто платил. Она попросту не будет помнить, в этом всё дело. — Какие у тебя планы на этот месяц? — спрашивает Дилан, ведя автомобиль. Эрик улыбается: — Ты ведь знаешь. — Это да, — парень смеётся, — но я о других планах. Что бы ты вообще хотел сделать до NBK? — Я не знаю, — Харрис задумывается, — может, подать заявку в морпехи или пригласить Хэрол на свидание или выпускной бал. — Пригласить Хэрол на свидание? Чувак, я думал, что вы уже давно встречаетесь. — Не всё так просто. Иногда стоит спуститься на землю. Я бы хотел пригласить, это да, но я просто думаю, что это рискованно. Не хочу, чтобы всё повторилось, как с Тиффани или Сашей. Как же я ненавижу этих сук, — выпаливает Эрик, ударяя по бардачку, — больше всего боюсь, что приглашу её, а она потом со мной больше не заговорит. — Я знаю её. Мы много о чём говорим и я уже почти полностью изучил её точку зрения. Она не отнесётся к тебе так, как относились остальные, поверь мне. Наконец-то в Эрике Харрисе появилась надежда. — Ну что же, — вздыхает он, — тогда стоит рискнуть.       Парни ехали в «БМВ» Клиболда и слушали по традиции свою любимую музыку, обсуждая в перерывах свои жизненные проблемы и планы на завтра. — Боже, знал бы ты, как меня бесят эти учителя. Вечно до меня докапываются. Пару дней назад вообще заподозрили в курении марихуаны. — Что? И что тебе сделали? — Ничего, — смеётся Клиболд, — я ведь не настолько глуп, чтобы курить наркоту ради кайфа, когда у меня впереди кайф покруче.       Вторая часть плана состояла в том, чтобы каким-либо образом освободить школу от учеников. Но не ото всех. Класс Эрика и Дилана должен был находиться в школе. Харрис и Клиболд должны были посчитать, что в их судный день бомбы убьют всех в кафетерии. Наша задача — обломать весь кайф, вытрясти всё дерьмо из стрелков и, наконец, промыть им мозги. И умереть. Но последнее — только мне. Мы сидели на диване в крохотной гостиной Берналла, когда я спросила: — А ты тоже должен будешь... ну, это... умереть? — Нет, — ответил он, — в моём случае так не сработает. — Почему? — Потому что в это время я уже существовал, а ты нет. Поэтому мне придётся остаться, а тебе умереть и воскреснуть. Он говорил это спокойно, будто давным-давно принял это за должное. — Это несправедливо, — возразила я. — Весь мир несправедлив.       Именно эта фраза и должна была стать ответом на вопрос, почему Эрик и Дилан совершили всё это. Они просто не приняли эту несправедливость и решили бороться с ней самыми изощрёнными способами.       Только вот эти способы были полным дерьмом.