Вселенная разбегается бесконечно

      Патти Нильсон дрожащим голосом отвечает оператору 911, когда Эрик, пихая мне в рот ствол Арлин, рассказывает о своей теории естественного отбора. На полу — мокрые тетради и простреленные тела учеников. За моей спиной — Кесси Берналл.       Дилан вальяжно расхаживает по библиотеке, опрокидывая стулья и пиная бездыханные тела. Сирена воет до оглушения, где-то за окном слышится гул, издаваемый лопастями вертолёта. Мы внутри школы, под столом, на волосок от смерти. Эрик говорит: — Мы умрём не на самом деле.       В соседнем здании сидит снайпер, получающий информацию о нахождении преступников. Его то и дело сбивают: говорят об одном, двух, а то и четырёх стрелках, бомбах внутри здания, запрещают стрелять до выявления подозреваемого — стрелок легко может слиться с толпой сбежавших учеников.       Этот Эрик, он обрезал помповое ружьё для удобства, чтобы было легче проносить его под одеждой, но не учёл то, что при стрельбе вплотную обрез оружия обладает более сильной отдачей, и что одно неверное движение вполне себе может покалечить Харриса до того, как он выстрелит себе в рот. У парня течёт кровь из носа: стреляя в Лорен Таунсенд, ту самую подружку моего брата, Эрик словил экстаз и не смог остановиться. Тело девушки продырявили пули, её голова, грудь и ляжки напоминали дуршлаг. А Эрик, тем временем, смеялся, упирая ствол ружья мне в щеку. Мой язык нащупывает дуло. Эрик старается перекричать гудящую сирену: — Смерти на самом деле не существует! Мы войдём в легенду, мы навсегда останемся молодыми!       К моей спине прижалась Кесси. Она истерически шмыгает носом и пытается затаить дыхание, старается спрятаться за моим крохотным телом, но понимает, что у неё ничего не выходит. Девушка нащупывает мою руку и кладёт поверх свою ладонь, чтобы хоть немного успокоиться. Раздаётся выстрел.       Из-под стола у входа в библиотеку падает на спину тело чернокожего парня в белой толстовке. С этой секунды Айсайа Шоэльс мёртв. Арлин впечатывается в мое нёбо, когда Эрик спрашивает: — Какого тебе было любить Бога?       Дилан стреляет в монитор компьютера. Кто-то, сидящий под компьютерным столом, начинает оглушительно визжать. Выстрел. Наступает тишина. Эрик говорит: — Я заберу тебя с собой, Хэрол Клим. Я подарю тебе любовь до гроба.       Справа от нас что-то вспыхивает. Пламя от коктейля Молотова принимается поглощать обивку деревянных стульев. Противопожарные разбрызгиватели снова окатывают нас ледяной струёй воды.       Кесси, сидящая сзади меня, перестаёт дрожать. Её тяжелое дыхание затихает, и потерянный взгляд, застывший на энциклопедии, упавшей с книжного шкафа, резко переключается на лицо Харриса. — Ты должна умереть величественной смертью, — говорит он, — такой, как от рук Бога.       Кесси Берналл закрывает глаза и сжимает мою ладонь. Всё, что происходит после — резкий толчок и металлический привкус крови. Сзади нас на стену, обрамлённую капельками крови, мгновенно липнут мои расквашенные мозги. Следом Харрис стреляет в себя. Знакомый голос сверху кричит мое имя. Он приказывает: — Вставай! Тебе нужно подняться! Тело Эрика, обезображенное, лежит рядом с моим. Его голова на моих коленях. Точнее, её половина. — Хэрол, ты слышишь меня? Дилан снимает небольшую сумку со своего пояса, укладывает её на стол и приставляет пистолет к виску. — Хэрол?       Когда я в ужасе открываю глаза, мою руку с силой сжимает Дэн. Он стоит передо мной, одетый в толстовку «Мятежники Колумбайн», которую носят все спортсмены школы, и всеми силами старается привести меня в чувства. Он говорит: — Тебе пора собираться на учебу, — Дэнни убирает свою руку с моего запястья, нежно поглаживая сдавленную кожу, — Кошмар приснился? — Интересный факт: в большинстве случаев пуля в лоб прилетает именно женщинам по имени Лорен, — смеюсь я. — Никогда не думал, что она настолько тебе не нравится, — улыбается братец.       Я подымаюсь с кровати. Солнечные лучи проникают в комнату, разливаясь тёплой лужицей света по полу. На столе, заваленном учебниками, стоит небольшая полка для CD-дисков. Это моя своеобразная коллекция музыки, под которую я хотела бы, чтобы меня похоронили. — Жаль я не увижу твой променад, — говорю я, хватая в руки сборник песен, под который мы отмечали мой последний день рождения в Орегоне, — я бы обязательно заставила диджея поставить наикрутейшие треки и наблюдала бы за тем, как ты под них танцуешь. — Кто знает, может увидишь. Дэн останавливает свой взгляд на моей ноге. Его лицо вмиг хмурится, шея напрягается, а правая рука медленно тянется в мою сторону, указывая на голень. — Я даже спрашивать не буду, откуда это у тебя. Джон говорил, что его хотел замалевать какой-то ублюдок, но его оттолкнула одна девушка. Я молча стою перед братом, когда он рассерженно говорит: — Томлин видел, как у этой девушки кровоточила нога. На вашем променаде кто-то взорвал бутылку, да? Дэн скрещивает руки на груди, разъяренно высверливая дыру в моей голове своим взглядом. — Знаешь, Хэрол, ходят слухи, что именно Эрик последний год страдает изготовлением взрывчатки.       Мы снова стоим в белоснежном кабинете хирурга в пункте неотложной помощи на юго-западе даунтауна Портленда. Мама, вытирая слёзы рукавом своего лилового свитера, ждёт, когда ей хоть кто-нибудь расскажет, что случилось. Белый ослепляющий свет направлен мне в лицо. Я говорю за променад, исчезновение Харриса, его планы пристрелить Томлина, парня в маске, кровь в моих глазах и взорванную бутылку. Дэнни спрашивает: — Почему ты мне ничего не говорила?       Вместо тринадцатилетнего мальчика с рассеченным лбом на кушетке сижу я. Сколько бы жизней мы не проживали, мы всё равно будем совершать одни и те же ошибки, свои и чужие.       Дэн хватает меня в свои объятия. За этот год он стал выше и мускулистее, теперь он казался моим старшим братом, готовым в любую секунду меня защитить. Мы поменялись ролями. — Я надеру задницу этому Харрису, — говорит Дэнни, целуя меня в лоб, — я не позволю ему снова причинить тебе боль. Я шепчу ему в грудь: — Я тоже.       За окном раздаётся гудение автомобиля. Кто-то свистит и выкрикивает имя Дэна. Братец отстраняется от меня и говорит: — Мне пора, у нас сегодня матч перед занятиями, — он наклоняется к моей ноге и аккуратно проводит пальцем по ране, — если будешь искать Эрика, то знай — он в больнице. Я выбью из него всё дерьмо. Когда Дэн собирается уходить и открывает дверь, я окликаю его: — Хей, слушай, когда встретишься с Эриком — передай ему, что ровно в двенадцать я буду ждать его в зрительном зале. И проследи, чтобы он всё-таки пришёл. — Собираешься выбить из него дерьмо сама? — улыбается парень. — Именно так.       В Литтлтоне впервые за сезон настолько ярко светит солнце. Дым, выходящий из моей сигареты, закручивается в спираль и растворяется среди потока света. Я оборачиваюсь: мой дом кажется таким маленьким по сравнению с елью, растущей прямо возле входа. Папа посадил её лет девять назад, чтобы по утрам, когда он будет пить кофе на кухне в своём особенном месте, в углу у окна, солнце не светило ему в лицо, а текст газеты, наоборот, освещался естественным образом. Мой папа, если честно, ужасно продуманный. Кажется, в этом на него я особенно похожа. Перед домом останавливаются два автомобиля. В одной сидит Оливер, в другой Крис, и они оба машут мне рукой. — Зачем вам две тачки? — спрашиваю я, направляясь к машине Берналла. — Аренда этого паренька вот-вот закончится, — обьясняет Крис, указывая назад, на Оливера, — в участке я сказал, что свожу его к родственникам перед тем, как его закроют, так что у нас остаётся не так уж много времени. Когда мы закончим, ты сядешь во вторую машину и увезёшь оружие ко мне, а я отвезу Вуда туда, где ему следует быть. Я говорю: — Отлично, тогда начнём. Оливер улыбается, когда я сажусь к нему в автомобиль на заднее сидение. — Доброе утро! Как настроение перед заключительной миссией? Я лично так не хочу, что всё это заканчивалось! — восклицает он. — Ты ведь просто хочешь ещё немного пошляться по чужим домам, Оли, — бурчу я. Не знаю, что было на уме у этого парня, но я хотела лишь одного — чтобы всё закончилось как можно быстрее. — Это вовсе не так, — процеживает Вуд, тяжело вздыхая, — всё намного сложнее. — Да? Тогда расскажи мне о том, что в самом деле «так». — Знаешь, Хэрол... Когда моя мать развелась с отцом, она забрала меня к себе, а потом стала искать себе нового мужчину. Мне в то время было жутко грустно, потому что с отцом было веселее. То есть, знаешь, мы ходили с ним на охоту, строили шалаши, играли в преступника и копа, а потом он просто исчез, и я ничего не мог с этим поделать.       Оливер вздыхает и заводит автомобиль. Мы едем по западной Портленд Плейс, а затем поворачиваем на южную Пирс-стрит, вслед за «Тойотой» Берналла. — Мужчины моей матери не любили меня, потому что я постоянно ходил с угрюмым лицом, — продолжает Вуд, — когда какой-то из этих мужчин сказал ей, что они не могут быть вместе, потому что ему некомфортно быть в семье, где ребёнок ему не рад, мать решила исправить проблему самостоятельно.       На крутом повороте мой рюкзак с видеокамерой внутри сваливается с сидения автомобиля. Если последняя кассета повредится, то в этой жизни никто не запомнит меня. Никто не получит доказательства того, что я была здесь не просто так. — И что твоя мама придумала? — спрашиваю я. Через зеркало заднего вида я вижу лицо Вуда: он нахмурил брови и скорчил гримасу, будто начал вспоминать что-то отвратительное. — Моя мама решила избить меня, — бросает Оливер, — она била меня и говорила: «Улыбайся!». Улыбайся! Улыбайся! Улыбайся!       Я сочувственно вздыхаю. Теперь мне становилось понятно, почему Оливер так мастерски завладевал доверием. Он просто научился притворяться тем, кем его хотели видеть другие. — С тех пор у меня частенько сводит челюсть. Всё это время, пока я не сбежал из дома, я улыбался самой широкой улыбкой из всех, которые только мог натянуть.       Мы заезжаем на тупиковую улицу. Дорога обрывается возле дома Харриса, вокруг — такие же двухэтажные дома, образующие полукруг. Оливер заглушает мотор: — Моя мать, к слову, так ни за кого больше замуж и не вышла. Деспотичная сука.       Я остаюсь в машине, когда Оливер и Крис направляются к двери дома Харрисов. Раздаётся звонок в дверь, и на заднем дворе, за деревьями, слышится собачий лай. Когда я впервые увидела огромные чёрные глаза и золотистые ушки Дока, я как будто заимела новую вечную любовь. Всматриваясь в зеркало заднего вида, я вижу, как уголки моих губ непроизвольно тянутся вверх.       Дверь открывает Кэти, и не заметив поблизости ни одного автомобиля, принадлежащего Харрисам, я понимаю, что Уэйн, вероятно, уехал из дома. Значит, действовать придётся невероятно быстро, ведь неизвестно, когда поседевший, с густыми усами и томным взглядом Уэйн Харрис решит припереться домой.       Сотовый в джинсовке начинается ужасающе кряхтеть, значит, Крис уже открыл окно в комнату Эрика. Аккуратно открыв дверь автомобиля и прихватив с собой спортивную сумку, я выхожу наружу. Из всех домов вокруг — абсолютно все пустели, настолько тихим был Литтлтон утром в понедельник. Все разъехались по школам и работам, и лишь одна Кэти Харрис, эта беззаботная домохозяйка, оставалась дома.       Окно Харриса находилось на уровне земли слева от лестницы, ведущей в дом со стороны заднего двора. По обе стороны окна, в его комнате — темные шторы до пола, рядом комод, кровать и письменный стол. На полки книжного шкафа были свалены распечатанные домашние работы Эрика. В углу — прямоугольный продолговатый ящик. На двери табличка «Не входить». Странно, что именно со внутренней стороны.       Когда я оказываюсь внутри, меня резко начинает тревожить гробовая тишина вокруг. Из комнаты Эрика не было слышно абсолютно ничего, как будто дом был полностью пуст. Я осторожно потянула за собой сумку, как вдруг из ниоткуда выскочил Док и принялся тянуть ручку в противоположную сторону. Этот маленький засранец вымахал за полгода до полуметра в высоту, а его силы было достаточно, чтобы заставить меня перестать тянуть сумку за собой и сдаться, но я продолжала это шапито, стараясь отвлечь пса: — Хей, Док, пёсик, отдай мне сумку, ладно?       Странно осознавать, что в апреле девяносто девятого моей единственной битвой станет битва с псом Эрика Харриса, а не с самим Эриком.       Док лишь на секунду выпускает ручку спортивной сумки из своей пасти, но этой секунды вполне хватает на то, чтобы я смогла вырвать свою вещицу и бросить её на пол. Этот пёсик, думала я, ну уж очень резвый, так что его стоит оставить снаружи.       Когда золотистый пёс остаётся наблюдать за мной через оконное стекло, я хватаю слюнявую ручку чёрной сумки и иду к письменному столу Эрика. Внизу стола расставлены многочисленные ящики, забитые журналами, тетрадями и учебниками. В среднем из них, утрамбованная старой домашней работой по литературе, лежит Арлин. Вещи Эрика ведь никогда не пересматривали. Родителям парня, кажется, было на него абсолютно плевать.       Обрез помпового ружья направляется внутрь сумки, когда я начинаю осматривать книжный шкаф Эрика. К концу апреля все боеприпасы были как на ладони: за книгами, будто бы так и должно быть, стояла коробка с патронами. Под кроватью, в чехлах, лежали ножи. Выдвинув ещё один ящик, я наткнулась на многочисленные связанные между собой провода. Видимо, неудавшиеся бомбы, которые Эрик ещё не додумался спрятать куда подальше. Сумка на полу удивительно быстро наполнялась многочисленными патронами, бомбами-кузнечиками и замотанными изолентой клубками проводов. Возникала главная проблема: как избавиться от пропановых бомб?       Чёрный ящик в углу комнаты — он тут неспроста, я это чую. Какой-то подозрительно тяжелый, забитый до краев каким-то мусором. Вещи здесь никак не вяжутся между собой: книги, порванные футболки, пластинки «Led Zeppelin» и старые билеты в кино Эрик бы не свалил в большую обшарпанную коробку, он бы сохранил это в более приятном месте. Да и всё-таки, почему он такой тяжелый, если в нём так мало вещей?       Порой казалось, что мир Литтлтона работал по законам, прописанным Алексом. Помните этот трюк с вазами, куда можно было засунуть маленькие бутылки алкоголя? Нужно было ещё поместить в эту вазу искусственные цветы, чтобы никому не пришло в голову сменить воду. Что, если я скажу вам, что бомбы можно запрятать так же?       Край ящика отсоединяется от стенки, разъединяясь на две емкости. Я удерживаю ящик с памятными вещицами Харриса, раскрыв рот. Внизу, в этом чёртовом ящике, на самом дне — три баллона пропана и шесть неработающих будильников. На каждом из них стрелки указывают на одно и то же время. Одиннадцать часов семнадцать минут. — Блять! — раздраженно шепчу я, укладывая содержимое обратно. Этот ублюдок всё равно всё спланировал, как бы я ни старалась ему помочь! Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.       Он прицепился ко мне, как блядская зараза. Сдружился, завладел моим доверием, а потом стал давить на больное и пытаться вызвать во мне романтические чувства. Привёл меня вечером к незнакомому дому, цитировал Шекспира, ссал в уши, что я изменила его жизнь к лучшему. А потом мой любимый Эрик решил показать мне, что он Бог. Ударил меня по лицу, выстрелил в меня кровью, взорвал бомбу. А что он сделал потом? Стал просить прощения, целовать, обещать, что это больше не повторится. Иуда. Подлый лжец. Лжец-лжец-лжец, какое странное слово!       Время близилось к десяти, когда к дому Харрисов подъехал автомобиль. Я замерла в панике, пытаясь предугадать, мог ли Эрик уйти с занятий так рано, или же это Уэйн вернулся домой. Нужно было срочно спрятаться. Нужно было сделать хоть что-то.       Я ринулась к окну: возле дома припарковался бежевый автомобиль, внутри которого сидел Уэйн и что-то усиленно прихорашивал перед зеркалом. Видимо, он увидел, что к нему домой приехали незнакомцы, и решил привести себя в порядок. Я радостно выдохнула и продолжила осматривать комнату Эрика. На письменном столе, наверху компьютерного монитора, лежали черновики стихов. Почерк Эрика был еле разборчивым, как будто парень писал либо в темноте, либо на скорую руку.       Шкаф, стоящий слева, наполовину выходил из стены. Создавалось впечатление, что он до жути узкий, но в доме у Алексы я узнала, что такие шкафы специально делают в подвальных комнатах, чтобы они занимали как можно меньше места. В детстве мы с Алексой любили прятаться за небольшой дверью в шкафу, которая вела в тесное пространство под лестницей. Раньше мы пролазили туда и представляли, что мы из Нарнии, а когда нам исполнилось по шестнадцать, мы уходили в это укромное местечко, чтобы опустошить находящийся там мини-бар.       На полках в шкафу у Эрика небрежно сложены футболки и джинсы. На вешалке — чёрный плащ, легкие куртки и дубленки. На деревянной стенке впереди виднеется маленькая ручка. Щёлк — и ты внутри.       В этом крохотном помещении мне слышится всё, что происходит в доме. Уэйн отвечает Крису по поводу Эрика, Оливер обсуждает с Кэти тяжелую материнскую долю. В моей руке висит тяжеленная сумка, когда из джинсовки снова доносится раздражающий треск, писк и неразборчивый шум. Опешив, я закрываю за собой дверцу и выключаю свет, мгновенно принимая вызов: — Да? До боли знакомый мужской голос продолжает срать мне в душу своей мягкостью. Как же заебало. — Хей, Хэрол, это Эрик. Я звоню узнать, всё ли хорошо, потому что тебя уже полдня как нет на занятиях, а ещё твой брат обещал избить меня на ланче, не знаю, за что, так что, возможно, это последний раз, когда ты слышишь меня живым. — Мы встретимся с тобой в двенадцать, ты шутишь? — я говорю шёпотом, чтобы не издавать из комнаты Харриса ещё больше странных звуков. Интересно, а меня слышно так же хорошо, как мне слышно разговор Криса с Уэйном? — Почему ты шепчешь? — спрашивает Эрик, — Где ты? — В аду, блять. Сеть сюда не провели, потому ты меня так хреново слышишь. Мне пора идти, Эрик, встретимся в кафетерии. Чудесным образом я выключаю телефон раньше, чем дверь в комнату Эрика открывается. — Нет, сэр, клянусь, я слышал какой-то разговор, — говорит Уэйн. Я сижу на корточках, поджав голову, и внимательно вслушиваюсь в издаваемые Харрисом старшим звуки. Он проходит мимо кровати и останавливается у стола, топчется на месте, осматривая комнату, а вслед за ним заходит Берналл. — Здесь никого нет, мистер Харрис, — успокаивает его Крис. Берналл, повернувшись в сторону, закрывает окно: — Вот видите? Скорее всего, это был ветер. Идёмте в гостиную, мистер Харрис. Этот Уэйн, он стоит на месте ещё секунд десять, пока не приходит в себя. Он хлопает в ладоши со словами: — Отлично, да, идём. А затем мужчины уходят. Мои испуганные глаза переводят взгляд с деревянной двери влево, на кучу коробок, заставленных строительной краской. Позади них стоит карабин. Моя последняя цель здесь.       Когда тяжелая сумка со всем этим дерьмом лежит на кровати Эрика, мне в голову приходит идея. Разорвав черновой лист стихотворения Харриса пополам, я пишу на чистой стороне назначение для Уэйна, а затем тихонько, словно мышка, набираю телефон Берналла. Звон сотового слышится уже через пару секунд: — Офицер Крис Берналл, слушаю, — отвечает он, направляясь из гостиной к комнате Эрика. — Крис, забери у меня бумажку и прикрепи её на любое видимое место в доме, но так, чтобы тебя не заметили. — Да, сэр, я вас понял. Слушаюсь, сэр, — Берналл говорит это таким отточенным и уверенным голосом, что я ухмыляюсь. Ещё немного, и Крис уже приоткрывает дверь Эрика, высовывая вперёд одну лишь руку. Я хватаю листок и бегу к нему. Получив записку, Крис показывает пальцем на окно Харриса и осторожно прикрывает дверь, а я тем временем бесшумно раскрываю окно и выбрасываю сумку с награбленным на газон.       Этот Уэйн Харрис, он чем-то похож на моего отца. Видимо, ему тоже в какой-то момент понадобилось посадить высоченное дерево, чтобы воскресным утром солнце не светило ему в глаза при чтении. За этим деревом и правда ничего не было видно. Меня, идущую с заднего двора Харрисов к автомобилю Берналла — тоже.       Дорога от Рид-стрит до Уайлдер лейн, где находился скромный домишка Берналла, обычно занимала всего десять минут езды, но сейчас эти десять минут тянулись целую вечность. В голову лезли всякие воспоминания о первом учебном дне в «Колумбайн», о нашем забавном знакомстве с Диланом, о «Секрете Статуи Свободы». Я вспомнила свою больную голову, день рождения Клиболда, нашу с ним ночевку, подаренную Харрису футболку, пластинку Боуи и наши Шекспировские вечера с Эриком. Больше всего я боялась соскучиться. Нет-нет-нет, только не это. Бог мой, нет.       С того момента, как мы познакомились с Крисом, у меня появился ключ от этого крохотного холостяцкого дома. Берналл дал мне его просто так, вдруг мне когда-нибудь понадобится уехать в спокойное место. В гостиной — покрывшиеся тонким слоем пыли стопки газет, на столе — несколько малокалиберных пистолетов. На полу в спальне стоит сумка с оружием Клиболда, я подхожу ближе и ставлю рядом ещё одну, но уже Харриса. Где-то там, за заднем сидении машины, лежит мой рюкзак с камерой. Я всё ещё думаю о том, что будет, если я оставлю слишком мало доказательств. Может быть, так и надо? «Герои не носят плащей» и бла-бла-бла?       Пустой ежедневник на столе лежит в том же месте, где я его оставила неделю назад. В тот день я так и не оставила своё послание, которое увидит ФБР или моя семья. Значит, нужно сделать это сейчас.       Сидя за столом и выводя шариковой ручкой слова на бумаге, я чувствую себя Эриком. Теперь я понимала тот восторг, о котором писал Харрис, осознавая, что он скоро умрет. Перенести свои мысли на бумагу до того, как тебя сровняют с землей — вот что захватывает. Мы наконец-то можем стать кем-то. В конце концов, скоро нас услышат.       Взгляд переводится с открытого ежедневника на журнальный столик. Впервые за долгое время на моем лице появляется искренняя улыбка. Стерилизация окончена, осталось заставить Эрика мучиться в агонии.

***

— Эй, Харрис!       Футбольный мяч прилетает в спину Эрику от команды джоков. Кто-то начинает смеяться, кто-то хлопает в ладоши, и лишь один Харрис невольно оборачивается, гордо выпрямляя спину. — Чего тебе? — спрашивает он. Из кучки футболистов в спортивной форме вперёд выходят двое: Джон Томлин и Дэниел Клим. Просто так, прояснить ситуацию. — Как прошёл выпускной, ха? Я слышал, ты бросил мою сестру прямо во время танцев. Эрик смущенно бегает взглядом по всей толпе, стараясь не встретиться взглядом с Дэном. Он отвечает тихо, почти заикаясь: — Я... Я не бросал её, просто отошёл на время. — Правда? Почему же тогда вас вместе больше не видели? — возмущается Джон, — Наверное, потому что ты пошёл охотиться на меня, да? — Нахуй ты мне нужен, урод, — рассерженно бросает Эрик. Его кулаки постепенно сжимаются с невероятной силой. Харрис готов вступить в бой. — Я тебе ещё как нужен, старик, — смеётся Томлин, — Ты, блять, свою подружку кинул ради того, чтобы отомстить мне. Чем ты тогда стрелял? Месячными своей мамки? Парни позади смеются, а Эрик, разъяренный, смотрит исподлобья на двух спортсменом перед ним. Томлин продолжает хохотать, издеваясь над Харрисом: — Придурок пришёл с пистолетом и бутылкой какой-то, я, блять, ужратый в говно, а тут ещё эта девчонка рядом появляется. Я не знаю, как она ещё не оторвала тебе член, Харрис. Тебя мужиком нельзя назвать. — Какая девчонка? — удивляется Эрик. — Какая? Серьезно? — Дэн бросается к Харрису чуть ли не с кулаками, взбешённый такой тупой реакцией парня, — Хэрол стояла тогда прямо перед тобой, и не пизди, что ты её не видел. — Ты видишь какую-нибудь красноту в моих глазах, Эрик? Или, может, ты видишь хоть какую-то рану на мне? Её нет, Эрик, потому что ты меня даже пальцем не тронул. Кулаки Харриса предательски разжимаются. — Я не видел её... Всё произошло так быстро... — Хотелось бы расквасить тебе морду, но моя сестра пообещала сделать это сама, — рычит Дэн, тыкая пальцем в грудь Эрика, — Она тебе задницу целовала, настолько ты был хорошим для неё, а теперь ты пытаешься оправдаться, якобы ты не видел, как брызнул ей в лицо какой-то хуйней и порезал ей ногу стеклом. Я видел сегодня, что у неё там. Жалко, что тебе нельзя руки порезать до такой степени, чтобы ты больше ни одну взрывчатку взять не смог, ничего вообще.       Эти парни, они оставляют Эрика в кафетерии и уходят прочь. Харрис, еле отошедший от ступора, неохотно плетётся к угловому столику кафетерия. Он отодвигает малиновый пластиковый стул и садится за стол, мгновенно закрывая голову руками. — Сука, сука, сука! — шепотом ругается Эрик. Время на его часах показывает полдвенадцатого. Лишь одно успокаивает парня — уже завтра он придёт в эту школу с оружием и бомбами, и больше ничего не будет иметь значения. По крайней мере, Эрик на это надеялся. Рейчел Скотт сидит на газоне у западного входа в «Колумбайн» и поедает свой ланч, когда мы встречаемся с ней взглядом. — Приятного аппетита, Рейч, — говорю я, — Как твои дела? — Спасибо, Хэрол, — улыбается она, — У меня все отлично, сегодня будут дебаты с Бруксом в зрительном зале, ты сможешь прийти? Нам нужно как можно больше аудитории, чтобы дебаты проходили честно. — Не знаю, — я замолкаю на секунду, обдумывая внезапно пришедшую в голову идею, — Слушай, ты можешь мне подсказать, мистер Тайн у себя в кабинете? — Он в комнате отдыха в библиотеке. Хочешь устроить выступление? — Конечно, — ухмыляюсь я, — просто грандиозное выступление.       В одиннадцать часов в холле и кафетерии школы было и правда огромное количество учеников. Толпы переливались из одного помещения в другое, и всё здание казалось огромным муравейником. Лишь в одной только библиотеке людей было мало: большинство ушло на обед, а остальные треклятые заучки то и дело зубрили свою домашнюю работу. Мистер Тайн, сидящий в комнате отдыха, пьет чёрный кофе, отдавающий горечью и дешевизной, когда я прихожу к нему. — Здравствуйте, мистер Тайн! Как ваши дела? — Ого, кто пожаловал! Хэрол, у меня всё отлично, а ты какими судьбами ко мне заглянула? — учитель убирает журнал подальше от глаз и сосредотачивает всё своё внимание на мне. — Помните тот раз, когда я выручила вас с выступлением? Скажите, вы сможете выручить меня в ответ? Мистер Тайн осторожно делает глоток горячего кофе. — Как именно я могу помочь, миледи? — вежливо интересуется он. — Не могли бы вы одолжить мне ключи от зрительного зала? Совсем ненадолго, правда, всего лишь до конца ланча! Мужчина хохочет и, достав из нагрудного кармана связку ключей, протягивает её мне. — Я уж подумал что-то серьёзное, — говорит он, — оставайся там сколько хочешь, у меня сегодня нет никаких репетиций. Я улыбчиво прощаюсь с ним, поблагодарив за оказанную услугу. Мистер Тайн лишь отмахивается: — Обращайся, Хэрол. У меня двадцать минут.       Стивен Дэвис, мой учитель литературы, сидит за столом и читает какую-то книжку по психологии. Я окликаю его: — Простите, что не пришла сегодня на ваш урок. Мистер Дэвис вздрагивает и хватается за сердце. Он облегченно вздыхает: — Боже, Хэрол, ты меня напугала. Решила отдохнуть после променада? Ничего, ты всё равно не пропустила ничего важного. — Отлично, — говорю я, — Мистер Дэвис, можно вас попросить прочитать сочинение, которое мы писали несколько дней назад? — Ты хочешь, чтобы я прочитал твоё сочинение? — удивляется учитель, — К слову, я хотел с тобой о нём поговорить. — Нет, мне нужно сочинение Дилана. Прочитайте мне сочинение Дилана Клиболда, если это возможно. — Ну, сейчас найдём его, — вздыхает Дэвис и тянется перебирать стопку листков. Некоторое время спустя он всё же находит сочинение Дилана, и, откашлявшись, принимается его читать: — Привет, Дилан. Сегодня 16 апреля 1999 года, ты сидишь на уроке литературы и пишешь это сочинение. По заданию тебе нужно написать о своих ближайших планах, так вот: завтра ты идёшь на променад с девушкой, которая тебе очень нравится, потом ты со своей лучшей подругой идёшь в кинотеатр на «Матрицу», а затем ты планируешь съездить на концерт «The Chemical Brothers». Никто вокруг не любит техно так сильно, как ты, а ещё ты просто хочешь повеселиться на славу перед тем, как переехать в Аризону. К слову, у тебя есть мечта снять хорошее кино, так что если через десять лет твоё имя не будет востребовано в Голливуде — тебе крышка. Ну, на этом всё, пока! Я расплываюсь в широкой улыбке. Мистер Дэвис убирает сочинение Дилана в сторону и берет в руки другой листок. Он говорит: — В твоём сочинении очень много депрессивных мотивов. Ты проходишь через сложный этап жизни? — Вроде того, — я пожимаю плечами, — если честно, то мне уже пора идти. — Постой, Хэрол. Не могла бы ты задержаться? Мне нужно обсудить с тобой твоё сочинение. Например, я не понимаю, почему ты так часто употребляешь фразу «быть значимой». Разве в твоей семье тебя не ценят? — Мистер Дэвис, — смеюсь я, направляясь к выходу, — смысл человеческой жизни в том, чтобы иметь хоть какое-то значение. После смерти мы всё ещё должны быть полезны этому миру. Я хватаюсь за дверную ручку и останавливаюсь на мгновение в кабинете. — Я хочу умереть не зря, понимаете? Раздаётся скрип. Мой силуэт скрывается в огромном человеческом муравейнике.       Эрик и Дилан сидят в углу кафетерия. Я встречаю их лучезарной улыбкой: — Хей, мальчики, как дела? У Дилана светятся глаза. Эрик даже не оборачивается. Я говорю: — Знаете, тут очень шумно, пойдёмте в зрительный зал. Дилан кивает, а Эрик издаёт лишь невнятное мычание. Пройдя через толпу, я отпираю дверь зрительного зала, и мы заходим внутрь. Повсюду стоит мрак, пока Дилан не щёлкает по какой-то кнопке и сверху не загорается свет. Я отдаю Дилану камеру. Говорю: — Там есть кассета с записью. Посмотрите, когда наступит такая возможность. И не показывайте её кому-то ещё.       Я всё ещё улыбаюсь. Рана под джинсами ноет, но я не свожу улыбки. Такими темпами я собираюсь вывести Эрика из себя. Ему ведь уже всё рассказали про ту ночь променада, я уверена. — Как дела? — звонко спрашиваю я, — как выходные провели? — Прекрати, — рычит Харрис, — прекрати притворяться, будто бы всё хорошо! Он вот-вот сдастся.       Я встаю со сцены и направляюсь к выходу. Закрываю дверь зала изнутри. Кладу связку ключей подальше в карман. Тянусь рукой в рюкзак. Эрик бесится, как девчонка: — Мы не собираемся играть в твои игры. — Я в ваши тоже, — говорю я, и Эрик мгновенно меняется в лице, заметив в моей руке наведённый на него пистолет. «Привет, Крис. Заранее прости, что ты читаешь это лишь тогда, когда я уже размахиваю оружием внутри школы, но у меня просто не было выбора. Мне хочется закончить это как можно быстрее...». — Что за хуйня? Откуда у тебя пушка? — Эрик в панике отскакивает назад. — Хей, Хэрол, успокойся, опусти пистолет, прошу, — Дилан разводит руками, неторопливо приближаясь ко мне, пока я не навожу оружие на него, и парень также отходит назад. «...Знаешь, я много думала о том, почему люди идут на такое. В один момент мне просто пришла в голову мысль, что мы сами создаём себе мир, в котором живем. И если наш созданный мир состоит из одних лишь страданий, а единственным решением является убийство людей или себя самого — мы рано или поздно возьмёмся за оружие. Типа, это как самовнушение. Такой хреновой жизни даже не существует, но мы все равно вдалбливаем себе, что она есть. А потом мы сходим с ума. И всё...». — Вы правда думали, что я не знаю? — спрашиваю я, — вы правда решили, что я буду терпеть всё ваше дерьмо просто так? — О чём ты говоришь? Что ты знаешь? Хэрол, опусти пистолет и объясни, что происходит, пожалуйста. «...Эрик сделал это, потому что хотел быть замеченным этим миром. Он создал этот веб-сайт, вёл дневник, создал культ своей и Дилана личностей. Единственное, что в то время привлекло его внимание — взрыв в Оклахома-Сити, который он захотел переплюнуть. Знаешь, Крис, это такое своеобразное соревнование среди детей в коллективе. Каждый хочет получить как можно больше внимания, и он готов пойти на всё ради этого. Харрис хотел быть замеченным, он хотел, чтобы о нём без устали говорили люди, и он разработал свой план. Его идея стать Богом поглотила его заживо, он стал жертвой такой же душевной гибели, о которой писал Достоевский. И знаешь, что самое хреновое? Его никто не захотел спасать...». — Арлин, Эрик. Я говорю за Арлин. А ты, Дилан, — я подхожу ближе к Клиболду, и теперь он подымает руки вверх, вместо того, чтобы убегать, — кто научил тебя прятать патроны в кассетных коробках? — Откуда ты знаешь? — лицо парня застывает в ужасе. Дилану Клиболду, видимо, было очень необычно быть рассекреченным. — Какие же вы идиоты, — смеюсь я, — я знала всё с самого начала, а вы думали, что сможете меня наебать. «...Дилан сделал это, потому что запутался в своём выдуманном мире. Он колебался от взлетов до падений, от признания среди людей до унижений, и в конечном счёте он просто стал страдать от собственного диссонанса чувств. Мир вокруг становился для Клиболда одной большой неизвестностью, которую Дилан до ужаса боялся, а идея Эрика давала ему хоть какое-то направление. Да, Крис, наш Клиболд просто рехнулся, именно так. А Харрис ему в этом помог...». — Эрик, расскажи мне, как долго ты собирался портить мне жизнь? Типа, ты врал мне насчёт того, что любишь, потом ты ссал мне в уши обещаниями, что с тобой никогда ничего не произойдёт, а потом ты просто спрятал пропан в своей комнате и... всё? То есть, я была настолько плохим другом? Да? Харрис тяжело вздыхает. Он говорит: — Любви недостаточно. Это был необратимый процесс. — Так расскажи мне, как обратить его, пока у тебя есть время, — приказываю я, — позволь себе быть выслушанным. Эрик долго всматривается в мои глаза, а потом садится на пол. Он спрашивает: — Ты правда хочешь узнать? — Я здесь ради этого и нахожусь. Харрис устало проводит ладонью по лицу. Он говорит: — Мои родители просто замечательные. Но с ними я чувствовал себя призраком. Это продолжалось в «Кен Карил», потом в «Колумбайн». Сложно оставаться морально уравновешенным, когда практически все стараются смешать тебя с дерьмом. Знаешь, это отсутствие поддержки, успеха среди девушек, отвратительная внешность — это всё в какой-то момент приводит тебя к безысходности. Хочется уничтожить всех похожих и непохожих на тебя ублюдков. Когда у тебя появляется своя идея — в моем случае это мое богоподобие и естественный отбор — жить становится легче. Ты отвлекаешь себя мыслью о том, что ты прав. И будешь прав всегда, кто бы что ни сказал. Мы собирались взорвать школу, потому что это было самое удобное место. До этого я планировал взорвать «БлэкДжек», но, к сожалению, туда стало ходить очень мало людей. А здесь их всегда было навалом. Мы собирались стать легендами. — Да, Эрик, вы стали ими, — смеюсь я, — два поехавших на голову подростка, которые год планировали нападение, чтобы в итоге оставить в кафетерии две не взорвавшиеся бомбы и прикончить тринадцать незнакомых вам человек. Месть джокам провалилась, да? Вы стали известны, как фанатики, которые возомнили себя героями, но по итогу лишь описались в штаны. Харрис раздражительно хмурится, не желая выслушивать оскорбления своего идеального плана. Нутро парня ему не даёт. — Эрик, ты залил мои глаза кровью и взорвал около меня трубчатую бомбу. Ты не можешь совладать даже с ситуацией перед своими глазами, так о каком теракте может идти речь? Харрис сопит. Вот-вот он начнёт плакать. Эрик говорит: — Я всего лишь хотел быть нужным хоть кому-то. Эта злоба — это лишь защита от тупых людей. Слёзы катятся по щекам Харриса. Он откашливается и спрашивает: — Разве меня смогут полюбить? Кому я нужен, Хэрол? Я отвечаю: — Мне. Харрис спорит: — Это не так. — Тогда сотне других девушек, Эрик. Тебя обязательно полюбят и подарят тебе счастливую жизнь, если ты, конечно, не лишишь жизни дюжину других людей. Дилан разочарованно падает на кресло. Он стонет: — Что нам теперь делать? — Так ты тоже ждал этого дня, Дилан, да? — я начинаю метаться из стороны в сторону, — твои обещания тоже были пустой болтовней? Клиболд поднимает голову и всего на секунду встречается со мной взглядом, затем он тут же отводит его на Эрика. — Пиздабол, — рычу я.       Правая рука, держащая пистолет, уже успела вспотеть. Я тянусь к карману джинсовки за телефоном, не спуская глаз с парней. — Когда я лежала со своими друзьями на холме в парке Лорелхерст, я загадала желание. Пальцы нажимают на три пищащие кнопки. Девять. Один. Один. Я говорю: — Я знала двух парней, которых просто обожала. Не лично, конечно, но я их знала. В тот день я пожелала, чтобы они были живы. Я нажимаю на вызов. Подношу сотовый к уху. — Я не собираюсь отступать.       Эрик и Дилан, они сидят впереди, ошарашенные моим поведением. Запертые в зрительном зале подружкой-шизофреничкой, они наблюдают за тем, как я целюсь им в бошки на протяжении десяти минут, а затем хватаю телефон и звоню в экстренную службу. Этот Эрик Харрис, у него глаза на мокром месте. А Дилан вертит кольцо на пальце, уставившись в пол. Я говорю в трубку: — Меня зовут Хэрол Клим, я учусь в старшей школе «Колумбайн». Я вооружена, и сейчас я держу у себя двух заложников: Эрика Харриса и Дилана Клиболда. Они находятся в зрительном зале школы, запертые изнутри. Женский голос оператора 911 недоверчиво переспрашивает: — Мы можете повторить своё имя ещё раз? — Хэрол Клим, — отвечаю я, — В школе находится пропановая бомба. Это большая сеть проводов, соединяющих между собой баллон с пропаном и механические будильники, которые заведены на два часа дня. Как только будильники начнут звенеть, по проводам пройдёт заряд, который создаст искру в пропановом галлоне. Затем — бам! — Почему вы держите у себя задолжников, миссис Клим? — я слышу сирену полицейской машины снаружи школы. Нил Гарден, школьный охранник, наверняка получил сообщение от полиции. — Потому что они будут последними, кто сможет рассказать вам мою историю. Так ведь поступают преступники, которые не хотят умереть зря? Вам стоит поторопиться, иначе эти ребята окажутся мертвы очень скоро. «...Когда в «Колумбайн» приедут копы, они, скорее всего, снова не захотят никого спасать. Поэтому я позвоню им сама, чтобы не терять времени. Пока ты не рванул к школе, я должна сказать тебе, что ты один из лучших людей, которых я знала в своей жизни. Спасибо за помощь. Спасибо за всё...».       Эрик уставился на меня. Он больше не вытирает слёзы, не шипит на меня от злости, не рассказывает о своих планах. Харрис, наконец, сдался. Ему оставалось лишь принять то, что его поимели.       Я кладу телефон на сцену, так что оператор экстренной службы может услышать всё, что я говорю дальше.       Когда Берналл и Вуд уехали от Харрисов, Уэйн нашёл на холодильнике записку. Я написала: «Детонируйте бомбы. Ящик в комнате Эрика». Тогда Уэйн Харрис впервые заглянул туда дольше, чем на несколько секунд. Конечно же, он нашёл бомбы. Естественно, он был разочарован. И конечно же, этот Уэйн, он всё-таки решил поехать в поле и взорвать бомбы там. Потом вернулся домой, включил телевизор. Услышал новость о том, что в старшей школе, где учится его сын, вооруженный ученик взял других в заложники. Уэйн позвонил в 911: — Я думаю, мой сын Эрик Харрис может быть вовлечён в происходящее в школе «Колумбайн».       Конечно, ему говорят, что именно Эрика держат в заложниках. Харрису старшему докладывают, что его сын находится на волосок от смерти, запертый в зале школы со своим другом и вооруженной ученицей. Этот Уэйн, он впервые хватается за сердце. — Вечный спор: стоит ли смерть одного человека спасения дюжины других? — спрашиваю я, — И есть ли смысл в том, чтобы спасать вас?       Я снимаю пистолет с предохранителя. В правом виске неприятно отдаёт холодом упершегося металла. Моя рука впервые начинает дрожать. — Правильный ответ в обоих случаях: да. Перед моими глазами появляется Алекса. Она говорит: — Здорово ты это всё закрутила. Рядом с ней возникает Джек, хохочущий: — Только не забрызгай декорации! Детишкам ещё играть в вечернем спектакле. Алекс скрещивает руки на груди: — Стрелять с одним малокалиберным патроном очень рискованно. Вполне возможно, что ты выживешь. И Стэн предлагает: — Но если всё же попадёшь, то целься ближе к мозжечку, чтобы наверняка. На улице слышатся десятки полицейских сирен. Кто-то за дверью, я уверена, уже готовится повалить меня руками за голову. Я говорю: — Неужели кому-то и правда нужно было застрелиться, чтобы никто и вас не сумел провернуть то же самое? Эрик не отвечает. У него то и дело текут слёзы. Дилан, еле избавившись от кома в горле, тихо просит меня: — Не делай этого, Хэрол. Не сейчас. — А когда, Дилан? В 12:08? Прости, но я уже опоздала. Палец медленно тянет за крючок. Я отсчитываю: — Три. Дилан признаётся: — Я хотел бросить Эрика. Я хотел сходить с тобой на «Матрицу», а потом захватить тебя на музыкальный фестиваль. Эрик шокировано переспрашивает: — Ты хотел меня бросить? Водка, ты правда хотел этого? Я считаю: — Два. — У нас было всё, Реб. А мы, идиоты, хотели лишить себя этого. Я хватаю телефон обратно в руки: — Мэм, вы ещё здесь? Пока я не разнесла себе голову, запомните мои указания: мои заложники, если вам посчастливится освободить их живыми, нуждаются в профессиональной психической помощи. Проведите с ними терапию прежде, чем отпустить их домой. Вам ясно? Женский голос отвечает мне: — Да, Хэрол, но им не понадобится эта помощь, если ты передумаешь стрелять. — Ошибаетесь. Телефон снова оказывается на сцене. Я шепчу Эрику: — Ты научился притворяться так же, как это делал Оливер. Перестань. На нём чёрная футболка «KMFDM» и серые штаны. Чёрные военные ботинки. На правой руке — электронные часы.       Всё вокруг является лишь копиями копий. Я будто разговариваю со своим воображением. Эрик поднимается с пола и говорит: — Я люблю тебя. И в этот раз я не притворяюсь.       По моим щекам льют горячие слёзы. Странно понимать, как несправедливо устроен этот мир. Ты получаешь желанное лишь в последний момент, когда ничто уже не имеет значения. Эрик повторяет: — Я люблю тебя, Хэрол. Не делай этого.       Мы с Харрисом собачились или потому, что ненавидели друг друга, или потому, что жутко любили. Одно я знала точно: ты либо подчиняешься Эрику Харрису, либо ты становишься его врагом. Я, как известно, никогда не выбирала первое. — Один. «...Я делаю это, чтобы поскорее всё закончить и вернуться домой. Но, в особенности, я делаю это ради тебя и Кесси. Пообещай мне, что больше никогда её не потеряешь. Будь счастлив, Крис Берналл. Встретимся через семнадцать лет».