Obsession.

За работой часы ожидания прошли слишком быстро (или это от того, что он самостоятельно снял напряжение?). Как бы то ни было, в дверь постучали ровно в три стука, ожидая ответа. Короткое «Входите», произнесённое уже, скорее, по привычке, вырывается, не останавливая внимания на то, что там, за дверью. До тех пор, пока в кабинет не зашел Шинья. Температура в комнате резко опускается до нуля, но это не предел. Курето смотрит на младшего брата, который стоит смирно посреди кабинета, не имея желания начинать разговор. Он ждет, что первым заговорит Курето. — Ну что, Шинья, ты хоть понимаешь, за что отец отправил тебя ко мне? — голос не дрожит, наоборот, он слишком уверенный, как у… Демона во снах. — Понимаю, братец Курето. И тем не менее, не перестану общаться с Гуреном. — Да что ж ты привязался к этому подполковнику? — чуть повысив голос, спросил Хиираги, вставая из-за стола и направляясь к светловолосому. — Может, потому, что он не обращается со мной, как с ненужным куском? — осмелел светловолосый, мотнув головой, закрывая волосами часть лица. — Куском? А он тебе о великой любви говорит? — снова с усмешкой спросил генерал-лейтенант, чувствуя, что еще несколько подобных фраз и он убьет его прямо здесь и сейчас. — А что, если так? — не унимался Шинья, доведя Курето до точки кипения. Курето прижал Шинью к стене, сильнее сжимая его запястья: — О, так ты у нас теперь подстилка Ичиносе, ублюдок, — кричал в гневе Хиираги, смотря на младшего брата. Осечка. Черт. Зачем он заикнулся про Ичиносе? Показать, что ревнует? Молодец, показал, дальше что? Ненависть была почти неконтролируемой. — Не твое дело, чья я «подстилка». Пусти. — голос Шиньи был словно в далеке, на другом берегу, его еле слышно. Или же просто Курето не хочет его слышать? Шинья играл с огнем, и сейчас пора объявить, что его игра окончена. Он пробудил зверя, что мирно спал внутри и теперь ему придется не сладко — Курето уж постарается. — А Гурен так умеет? — усмехнувшись, спросил Курето, запуская руки под форменный китель, проведя ладонью по торсу, поднимаясь выше, затронув сосок, схватив его двумя пальцами, слабо выкручивая. Шинья приоткрыл рот, хватая воздух, но и тут брюнет помешал ему: он, не церемонясь, сжал второй рукой челюсть голубоглазого, зафиксировав так, чтобы тот ни в коем случае не закрыл рот, впился в губы страстным и грубым поцелуем, раздирая нежную кожу губ зубами, показывая, кто всецело владеет данной ситуацией. В ответ — непонятное, возмущенное мычание, но Курето игнорирует все это, рывком откинув младшего брата к столу. Тот, конечно, ударяется бедром о грубое дерево, болезненно поморщившись, прикусив губу. Хиираги не стал медлить, любуясь видом сзади своего брата, подходя к тому, наклоняя над столом, слишком сильно и грубо, заставляя того удариться подбородком о твердую поверхность. — Курето, не делай это… — со слезами на глазах молил Шинья, когда почувствовал чужую руку, грубо расстегивающую его ремень на брюках. — Поздно. — голос откуда-то сверху, звучит, как приговор, которому Шинье остается подчиниться. Он молча терпел грубые ласки со своим членом, сильные сжимания Курето, от которых тело в некоторых местах немеет. Искусанная губа пульсирует и отдает слабыми вибрациями в голову, отчего та словно налилась свинцом. Курето пользуется таким состоянием сводного брата, снимая лишнюю одежду, откидывая ее в сторону. Шинья пришел в себя, когда почувствовал, что что-то холодное упирается ему в колечко мышц. — Нет! — закричал голубоглазый, начиная извиваться под тяжестью тела своего брата, пытаясь уйти от неминуемой участи, быть использованным таким образом. — Замолчи. — Перестань, прошу. — Ты ведь делал это с Ичиносе? Почему же не отдаться своему брату? — издеваясь, спросил Хиираги на ушко, больно прикусив за ушную раковину, заставив Шинью снова дернуться. Курето был глух к словам Шиньи о том, что «ничего такого» они не делали, он был уверен, что это ложь, чтобы остаться честным перед своим… партнером. Ужасное слово, низкое, грязное — оно идеально подходит сейчас самому Курето, нежели Гурену. Все-таки растянув Шинью и достаточно подготовив его к этому, Курето резко вошел внутрь брата на всю длину, вовремя засунув в рот свою перчатку, использовав ту, как кляп. Зубы вгрызаются в зону плеч, на что Шинья шипит, дёргаясь в стальной хватке брата. Поцелуи блуждают по задней стороне шеи и обратно, к плечам, оставляя поверх старых отметин новые и сильные, чтобы надолго остались в коже. Внутри Шиньи все горело от таких новых ощущений, было дико больно, что сил сдерживать слезы не было, и те полились из глаз, обжигая кожу. Грубые фрикции, которые совершал Курето, уничтожали Шинью изнутри, и он не скрывал своей боли и обиды за маской благородства. Хотя, есть ли сейчас в нем это «благородство»? — Ты мой, Шинья, — в промежутках между толчками шипел брюнет, вдалбливаясь в тело сильнее, заставляя того реагировать на все махинации. — Только мой, братец. Я хочу обладать тобой, — со стоном произнес Курето, заполняя брата, вцепившись в его волосы, вдавливая лицом в стол. В ответ снова непонятное, тихое мычание. Неизвестно, сколько минут Шинья сидел на полу, все еще тихо всхлипывая, пытаясь утихомирить боль внутри. — Теперь ты в полной мере наказан. Ты все уяснил из нашей беседы? — слишком серьезно для издевок, спросил генерал-лейтенант, стоя лицом к окну, наблюдая в отражении стекла, как Шинья встает, поправляет форму, отворачивая лицо. — Я все понял. Могу идти? — тихий, безэмоциональный голос, словно не отсюда, и будь в комнате не так тихо, вряд ли Курето разобрал эти слова. — Иди. Дверь тихо открылась и так же тихо закрылась, оставляя обитателя кабинета во тьме своего желания.