Привыкание

Персиваль никогда не был особенно компанейским человеком. У него была парочка пусть и не близких, но все же друзей, была родня, было некоторое количество тех, кого он мог бы назвать приятелями, и ещё группа людей, с которыми он регулярно общался в силу каких-то обстоятельств, но забыл бы их имена уже через год, если бы жизнь перестала их сталкивать. И, естественным образом, в его окружении было немало людей, близких к нему по возрасту. Разумеется, у многих из них были дети. У некоторых — подросткового возраста. И, волей неволей, Грейвс периодически становился если не участником, то слушателем разговоров о чужих отпрысках. Как и многие люди, не имеющие детей, он считал, что мог бы быть лучшим родителем, чем те, с кем ему приходилось сталкиваться. Обычно Грейвс здраво оценивал себя и свои шансы, но... Он был уверен, что мог бы справиться с ребенком куда лучше. Он верил, что не стал бы закатывать глаза из-за того, что его дочь пытается набрать кучу лайков своими селфи, не стал бы кривиться от музыки, которая понравилась бы его чаду и уж конечно не стал бы запрещать своему ребенку носить одежду определенных цветов. Грейвс считал, что мог бы быть понимающим родителем. Конечно, он, вероятно, не смог бы оценить всех этих современных веяний, не смог бы понять, почему тинейджерам сейчас нравится одно и не нравится другое, но, по крайней мере, он мог считать важным то, что важно для его чада. А ещё он был уверен, что смог бы отнестись с терпением ко всем этим подростковым закидонам, о которых так часто слышал. И когда он брал Криденса, он думал, что многое сможет понять и вытерпеть. В конце концов, мальчику пришлось непросто. Персиваль был готов к сканадалам и крикам, к швырянию предметами, к отказу разговаривать, к побегам из дома. Он морально готовил себя даже к тому, что мальчишка будет напиваться, принимать что-нибудь запрещенное или совершать правонарушения. Но к тому, что он увидел, он готов не был. Он просто не мог понять это, уложить в голове. Зачем Криденсу резать себя, почему он делает это? Если бы он хотел убить себя, то он не стал бы резать ноги, да ещё в таких местах. Может, он психически болен? Специалисты, с которыми он имел дело в приюте, утверждали, что никаких психических отклонений у Криденса нет, хотя он, конечно, очень подавлен. Тогда что это значит? Может, он хотел напугать Грейвса, произвести на него впечатление? Нет, тоже не похоже — юноша приложил много усилий, чтобы скрыть то, чем занимается. У Персиваля от всего этого голова шла кругом. Ни позже тем вечером, ни утром они не говорили о случившемся. Криденс не говорил об инциденте, Грейвс не мог говорить или думать о чём-то ещё, так что они просто молчали. Лишь когда Персиваль остановил машину возле школы, он остро ощутил, что юноша обеспокоен. - Пока. Хорошего дня в школе, - выдавил из себя Грейвс, отчаянно думая, что ещё можно сказать, чтобы Криденс понял — Грейвс не использует молчание чтобы наказать его, и не собирается игнорировать его впредь. - Если хочешь, я вернусь пораньше, и мы съездим куда-нибудь поужинать. - Это не обязательно, - пожал плечами парень, но затем всё-таки остановился у водительской двери и склонился. - До вечера. - До вечера, - отозвался Грейвс. Он стоял на парковке, пока Криденс не скрылся в здании, и потом ещё пару минут, не решаясь тронуться. На работе он всё ещё никак не мог выкинуть из головы мысли о том, что происходит с юношей. И это было странно. Грейвс, казалось, давно научил себя не таскать проблемы с работы домой и из дома на работу. Даже когда Элизабет болела, он оставался сосредоточен на своей работе с того момента, как приступал к ней, и до того момента, как заканчивал. Но тогда все было иначе. Тогда он мог положиться на врачей, верить, что они делают все необходимое. И тогда он прекрасно знал, что от него требуется и как это делать. Ему не приходилось лихорадочно искать решение, как он делал это теперь. Персиваль был дисциплинирован. Он боролся с собой, чтобы не отвлекаться от работы, но как только наступило время обеда, он решил погрузиться в поиск хоть какой-нибудь информации, используя для этого рабочий компьютер. Начальственная должность дает определенные преимущества, а Грейвсу хотелось поскорее разобраться со всем этим. В идеале — уже к вечеру хотелось иметь какое-либо готовое решение. Однако от того, что он успел найти, легче не становилось. Не успел он как следует прочесть и осмыслить увиденное, как ему позвонили, а затем он и вовсе вынужден был идти в другой отдел, потому что проблема требовала его присутствия. Когда он вернулся, обеденное время уже подходило к концу, а он никогда не выбивался из графика работы, даже если перерыв поглощали рабочие вопросы. Поэтому он успел лишь пробежать глазами какую-то статью, которая абсолютно не внушила ему оптимизма. Некоторое время он раздумывал, а потом связался со своей секретаршей, Куини, чтобы сообщить ей — сегодня он уйдет пораньше. При этом четкого понимания, что делать, у него всё ещё не было. Попробовать делать вид, что ничего не случилось? Попробовать вывести Криденса на разговор? Отправить его к психологу? Или уже к психиатру? Грейвс уже и забыл это чувство — чувство потерянности. У него всегда был план, была последовательность необходимых действий. Они могли привести к результату, могли не привести, но он знал, по крайней мере, что ему делать. А сейчас мысли были в беспорядке, а спросить совета или попросить инструкцию было не у кого. Неожиданный стук в дверь заставил его буквально вздрогнуть. Он пытался погрузиться в работу, одновременно с этим отгоняя навязчивые мысли о собственной несостоятельности в качестве опекуна, так что существование внешнего мира буквально стало для него открытием. Кроме того, он не привык к стуку в дверь. Обычно Куини предупреждала его о посетителях, и лишь затем он принимал решение, принять ли их. - Войдите, - предложил Грейвс. Дверь открылась, и на пороге появилась Тина Голдштейн. Грейвс знал её — славная девушка, карьеристка. Она достойно выполняла свою работу, брала сверхурочные, была инициативна. Иногда даже слишком. Персиваль иногда делал её ответственной за крупные задачи, и она в основном справлялась достойно, но повышать её мужчина не спешил — она не умела делегировать полномочия, слишком много брала на себя. - Тина? Присаживайтесь. У Вас какой-то вопрос ко мне? - Вроде того, сэр, - девушка явно была смущена. Она не сразу закрыла дверь и несмело приблизилась, чтобы придвинуть стул и сесть. - Да, я по не совсем рабочему вопросу. - Не по рабочему, вот как... - Грейвс вздохнул. Он отличался лояльностью к сотрудникам, поэтому иногда они обращались к нему с разными просьбами даже в обход своего основного начальства. Это могло объяснить то, почему Тина вот так проникла в его кабинет — она приходилась сестрой его секретарше, это давало определенные преимущества. - Дело в том, что Куини, она... - Голдштейн запнулась. Она обернулась и бросила взгляд на дверь. - Она случайно увидела, что Вы сегодня искали, и... - И? - Персиваль вопросительно вскинул брови. В том, что Куини в курсе его истории поиска он никогда и не сомневался. Грейвс не принадлежал к числу людей, недооценивающих личных помощников. Куини знала, чем он занят каждую минуту, была в курсе всех офисных событий и сплетен, составляла его расписание, включая в него и некоторые не рабочие мероприятия, раскладывала документы согласно их важности и была в состоянии подделать его подпись. Однако с чего ей вдруг понадобилось обсуждать такие вещи со своей сестрой? - И она решила, что Вы интересовались этим из-за мальчика, которого взяли на воспитание, - выдохнула Тина. Похоже, Куини буквально «толкнула её под автобус». Девушке нелегко было говорить о том, что её сестра фактически влезла без спроса в чужую личную жизнь, но она была переполнена желанием помочь. - И попросила меня поговорить с Вами об этом. - И почему же она попросила Вас? - Грейвс откинулся в кресле. Обычно Тина не лезла в его жизнь слишком сильно. Хотя порой её помощь оказывалась существенной. Например, когда Элизабет лечилась заграницей, Куини заказывала для него билеты прежде, чем он успевал попросить об этом. Но они никогда прежде не обсуждали это. Некоторое время Пропертина молчала. Затем она потянула рукава пиджака вверх, закатала рукава блузки и вытянула руки вперед. На внешней стороне руки, сантиметров на семь выше запястий, у неё было несколько белесых полосок, выделявшихся на коже. Персиваль с интересом взглянул на них. - Вы делали это? - удивился он. Тина казалась... Нормальной. Абсолютно. Глядя на некоторых людей, Грейвс мог бы предположить, что они занимались подобным, но Голдштейн... Нет, по ней ничего такого видно не было. - Давно, в старших классах и на первом курсе. Я уже давно этим не занимаюсь, - тихо сказала она, обратно расправляя рукава. - И... Что заставляло Вас делать это? - Персиваль заинтересовался, однако он старался подбирать слова так, чтобы, по его мнению, это звучало более... Деликатно. - Много причин. Оценки в школе, отношения с родителями, со сверстниками, - она сложила руки на коленях, и Грейвс поймал себя на том, что следит за её руками, словно пытается различить шрамы под тканью. Эта мысль заставила его поспешно отвести взгляд. - Но это больше поводы. Причина... Это помогает успокоиться. Справиться с эмоциями. Особенно если чувствуешь злость на себя. Или считаешь, что не имеешь право дать кому-то понять, что чувствуешь. Как Вы узнали? - Застал, - коротко ответил Грейвс. Он думал о Голдштейн. Она была хорошей сотрудницей. Может, и не лишенной странностей, но приятной в общении молодой женщиной. И она совсем не выглядела ненормальной или несчастной. - Вы на него накричали? - спросила она серьёзно. Теперь, когда Персиваль поддержал разговор, она стала держаться более уверенно. - Нет, - он покачал головой. Конечно он не стал бы кричать... Он ведь не винил Криденса. Просто испугался и... - Или да. Я точно не помню, это было очень неожиданно. - Ничего. Это, конечно, не очень хорошо, но нормально, - успокаивающе кивнула Тина. - Вы ведь просто за него переживаете. Главное — его нельзя наказывать. - Это я понимаю, - кивнул Грейвс. Он и не собирался наказывать или отчитывать Криденса. - Я не понимаю, что мне делать. Как заставить его прекратить. - Он может прекратить только сам, - покачала головой Тина. - Вы не можете запретить или заставить его прекратить. И не давите на него слишком сильно. Многие режутся сильнее, если перед этим обещают себе прекратить и срываются. - И что, я ничего не могу сделать? - уточнил Персиваль. Его это не устраивало. Он не хотел просто закрывать глаза на то, что юноша творит у себя в комнате. Для него это не было, не могло быть нормально. - Показывайте ему, что есть другие способы успокоиться. И что он не должен наказывать себя. Что он может прийти к Вам, если ему станет плохо, - пожала плечами женщина. - Покажите, как Вы сами справляетесь со стрессом, с переживаниями. - Но мне не стоит обсуждать это с ним напрямую? - Персиваль погладил пальцами нижнюю губу. Наверное, действительно не стоит. Криденс явно этого не хотел, а Тина советовала на него не давить. - Если у вас с ним нет высокой степени доверия, то не стоит. Но если вы сблизились, Вы можете осторожно спросить, сидит ли он в каких-нибудь группах для тех, кто самоповреждается, - предложила Голдштейн. - Важно, что это за группы. Иногда ребята поддерживают друг друга. Хорошо узнать, что ты не один такой псих. Но иногда они делают только хуже. Например призывают резать глубже, или говорят, что это красиво и делает тебя особенным. - Не думаю, что у нас уже настолько доверительные отношения, - вздохнул Грейвс. Да, Криденс явно не был готов обсуждать с ним произошедшее, и тем более вряд ли захотел бы откровенно отвечать на вопросы. - Спасибо. - Не за что, - сказала Тина, поднимаясь. Персивалю нужно было переварить много информации, но теперь он, по крайней мере, знал, к кому обратиться с новыми вопросами, если те возникнут. - Последний вопрос, - привлек внимание мужчина, когда Голдштейн была уже у двери. Она обернулась. - Как Вы сами бросили это делать? - Куини пообещала, что будет делать то же самое, - коротко ответила Тина. - До свидания, мистер Грейвс. - До свидания, - тихо произнёс Персиваль. Да, ему определенно не стоило недооценивать собственную секретаршу. Домой он действительно вернулся пораньше. И сразу поднялся в комнату к Криденсу. Он постучал, морально готовый к тому, что ему не откроют. На этот раз пользоваться ключом он не собирался. Но юноша неожиданно разрешил ему войти. Переступить порог комнаты снова было странно. Грейвс ощущал, словно он совершил проступок, когда вчера дважды ворвался сюда. Это место должно было стать личным пространством Криденса, и Грейвс подумывал о том, чтобы сделать здесь ремонт. Устроить все так, как захочется мальчишке. - Здравствуй, - тихо сказал Грейвс. Криденс сидел в компьютерном кресле, полубоком к нему, и оборачиваться не собирался. Впрочем, особо ни на что мужчина не рассчитывал — хорошо, что мальчик не закрылся совсем. - Здрасте, - отозвался Криденс. И хотя он так и не обернулся, его руки, до этого лежавшие на клавиатуре, опустились вниз. Похоже, он готов был слушать, хотя и не хотел этого показывать. Грейвс понимал, какой вес теперь имеет каждое его слово. Даже на переговорах на самом высоком уровне он не относился с такой тщательностью к тому, как выразить свою мысль. У него было совсем немного времени для того, чтобы ещё раз обдумать, стоит ли ему реализовывать план, который родился в его голове по дороге к дому. - Я хотел извиниться за вчерашнее. Мне не стоило входить в твою комнату без разрешения, - Персиваль сел на кровать мальчишки, так, чтобы тот был к нему по крайней мере боком, а не боком и спиной. - И мне не стоило так эмоционально реагировать. Я просто испугался. - Ничего, - Криденс слегка повернулся в кресле и взглянул на мужчину. Он явно не ждал извинений и теперь гадал, были ли они искренними. Что ж, он имел полное право на некоторые сомнения. - Но на самом деле я даже в какой-то степени рад, что испугался, - продолжил Грейвс. Он кашлянул прежде, чем продолжить. Сейчас ему нужны были силы, чтобы сказать то, что он должен был сказать. - Мы с моей женой, Элизабет, были вместе почти восемь лет. Она наполняла мою жизнь смыслом, наполняла её красками. И когда её не стало, все эмоции будто притупились, почти исчезли. Я не помню, может, я жил так раньше, пока не встретил её. Сейчас уже кажется, что до этой встречи я вообще не жил, не могу вспомнить, как тогда всё было. Но сейчас это очень тяжело осознавать. Но за тебя я вчера очень сильно испугался. - Простите, - тихо сказал мальчик. Грейвс не сразу заметил, что он полностью повернул к нему своё кресло и внимательно слушал, о чём говорит мужчина, дергая пальцами за ткань своих же штанов. - Ничего, - Персиваль помотал головой. Его целью не было вызвать в мальчишке чувство вины, наказать его. И он должен был дать Криденсу это понять — что его никто ни в чём не обвиняет. - Я просто хотел сказать, что ты стал для меня близким человеком, который заставляет меня переживать, заставляет чувствовать. И я хотел бы показать тебе кое-что. Идём. Он поднялся и направился к двери, и Криденс поспешил догнать его. Персиваль заглянул в свой кабинет и взял со стола ключи, которые он вчера так и бросил, после чего они пошли дальше по коридору. Остановившись, чтобы дождаться идущего чуть позади Криденса, Грейвс провел рукой по волосам. - Помнишь, ты спросил меня про эту комнату? - уточнил Грейвс, показывая на дверь гардеробной. Криденс кивнул. - Я тогда сказал, что там находятся субъективно ценные вещи. - Да, я помню, - юноша переминался с ноги на ногу. Он не знал, чего ожидать, и Персиваль решил не мучить его. Он отпер дверь, включил свет и пропустил Криденса внутрь. - Это гардеробная моей жены. Единственная комната в доме, где абсолютно все было так, как она хотела. Единственная комната, однозначно принадлежавшая ей. Я здесь почти не бывал, но она проводила тут часы каждый день, - объяснил он, замирая на пороге. - Я перенес сюда всю её одежду и другие мелочи. Она все это очень любила. Это было её главное увлечение, хобби. Она очень серьёзно подходила к выбору каждой мелочи. - Я... Я не знаю, что сказать, - честно признался Криденс. Он подошёл к туалетному столику и замер возле него, рассматривая самого себя в зеркале. Он, похоже, и правда не знал, как можно на это реагировать. Ему не хотелось сказать или сделать что-то неправильное, было видно — он относится к переживаниям опекуна с большим уважением. - Тебе не нужно ничего говорить. Я просто решил, что неправильно запираться от тебя. Закрываться, - объяснил свое решение Грейвс. - Я хочу, чтобы ты был откровенен со мной, чтобы ты мне доверял. Но я не могу требовать этого, не сделав первый шаг, верно? Я оставлю эту дверь открытой, так же как и остальные двери в этом доме. И я постараюсь впредь откровенно говорить тебе о своих чувствах и переживаниях. - И Вы ждете того же от меня? - уточнил Криденс, обернувшись. Сейчас их отделял небольшой «коридор» ограниченный с двух сторон вешалками с одеждой. Персиваль смотрел на мальчишку в окружении всего, что так любила Элизабет, и чувствовал себя странно. Правильно ли он поступает, впустив мальчишку в святыню? Не порочит ли он память? Грейвс не верил в духов, в призраков, в душу. Не верил, что Элизабет смотрит на него с небес. И все же если иногда он оценивал вещи и поступки исходя из того, одобрила бы их Элизабет или нет, то делал он это потому, что она очень долго была его моральным ориентиром. Его проводником. - Не сразу, - покачал головой Персиваль. Он решил для себя, что доверие и, в конечном счёте, благополучие Криденса для него важнее всего. И важнее памяти тоже. Жизнь для живых. - Точнее, я жду, но не требую. Может быть, тебе когда-нибудь захочется откровенно поговорить со мной о чём-нибудь. О чём угодно. Я буду ждать этого момента. - И Вы оставите меня здесь одного? - Криденс вытянул руку, почти коснувшись рукава какой-то рубашки, висевшей на одной из вешалок. Глядя мужчине в глаза, он коснулся рукава пальцами, а затем смял его. Он явно следил за реакцией, как далеко ему позволят зайти? - Оставлю, если ты этого хочешь, - спокойно сказал мужчина, стараясь смотреть в лицо мальчишки, а не на его руку. - Но я попросил бы тебя бережно обращаться с вещами. Они дороги для меня как память об Элизабет. Это место значит для меня столько же, сколько для некоторых могила, а может, и больше, - с этими словами Персиваль развернулся и пошёл по направлению к кабинету. Странно было оставить мальчишку там одного, но Грейвс ощущал — это проверка. Проверка, которую он должен был пройти. И, похоже, прошёл, потому что юноша вылетел из гардеробной и остановился. Персиваль остановился тоже, ожидая, скажет ли парень что-нибудь. - Моя мама меня била.