Привыкание

Персиваль проснулся поздно. У него уже сложился режим, и в выходные он обычно вставал не позже половины десятого, а к одиннадцати они с Криденсом уже успевали позавтракать. Однако в эту субботу он открыл глаза и обнаружил, что время уже перевалило за полдень. Хотя он проспал не так уж мало, голова всё равно была тяжелой. Он пролежал в кровати ещё целых десять минут прежде, чем смог подняться и приступить к выполнению обычных утренних процедур. Когда он спустился на кухню, там его уже ждал завтрак. Очевидно, Криденс проснулся раньше и не стал ни будить опекуна, ни дожидаться его, а просто приготовил на двоих. Грейвс сделал себе кофе и позавтракал, после чего решил всё-таки заглянуть к юноше. Он чувствовал себя виноватым из-за вчерашнего. Криденс наверняка долго готовился, а потом волновался, ждал его, даже уснул. А Персиваль трусливо сбежал, не решившись посмотреть парню в глаза. Он поднялся наверх и постучал в комнату юноши, запоздало соображая, что Криденса, возможно, вовсе нет дома. У него вполне могли быть какие-то планы на эту субботу. Однако на стук отозвались. Прозвучала просьба не входить, а затем возня. Только через некоторое время Криденс сам распахнул дверь и пропустил мужчину внутрь. - Доброе утро, - поздоровался Грейвс, невольно оглядываясь. Конечно, он понимал, что есть границы личного пространства, и ему не стоит пытаться понять, что юноша пытался спрятать, и все же не мог устоять. - Точнее, уже день. Я вчера поздно вернулся, надеюсь, ты не волновался? - Нет, - покачал головой Криденс. Он выглядел немного растрепанным, но в целом не было и следа обиды или каких-то переживаний. - Хорошо провели время? - Да, пожалуй, - Персиваль занял место на диване, опять окинув взглядом комнату. Все определенно было в полном порядке — вещи, мебель, одежда юноши. - Это была какая-то вечеринка или вроде того? - уточнил парень. Он, похоже, был серьёзно заинтересован, и Грейвсу стало неловко. - Да. Скажем так, совмещение работы и развлечений. Некоторые вопросы решаются в неофициальной обстановке, - объяснил он. - И такие мероприятия заканчиваются так поздно? - уточнил Криденс, забираясь с ногами в своё кресло. Можно было зацепиться за эту фразу, «так поздно». Спросить, во сколько сам юноша лег спать. Сказать, что не нужно было сидеть так долго. Но эта тема была слишком опасной. - Иногда, - Персиваль почувствовал неловкость. Хотя формально он не лгал (порой такие мероприятия и правда затягивались на всю ночь, если какому-нибудь важному клиенту, например, непременно нужно было после фуршета решать какие-нибудь вопросы), но создавал у юноши неправильное понимание ситуации. Криденс считал, что все это время его опекун был на рабочем мероприятии, но на самом деле дела обстояли иначе. Вот только должен ли был Грейвс говорить, что был у женщины? Насколько он вообще должен был посвящать воспитанника в детали своей личной жизни. - У тебя есть планы на эти выходные? - Нет, никаких, - покачал головой юноша. Перемена темы была очередным способом уйти от трудного разговора. Персиваль мысленно отвесил себе оплеуху. Да, он сам убегает от сложных вопросов, а потом ещё удивляется, когда случается что-то внезапное. И, черт возьми, ему ещё повезло, что случается. Если бы он не застал Криденса режущим ноги, тот и дальше мог продолжать этим заниматься. Если бы он не увидел его в чулках, то мальчик и дальше страдал бы от неопределенности. А ведь можно было сразу обсудить его истерики или то, что вещи лежат не на своих местах. - Знаешь, меня это немного беспокоит, - признался Грейвс. - То, что ты проводишь выходные дома, а не ходишь куда-нибудь со сверстниками, например. - Мне не хочется, - Криденс пожал плечами. Он посмотрел на мужчину достаточно серьёзно. - Мне нравится быть дома. Проводить время одному или с Вами. - Хорошо, если ты делаешь то, что тебе и правда нравится, - Персивалю остается только согласиться. - Я просто к тому, что если захочется куда-нибудь пойти, остаться у кого-нибудь на ночь или кого-то позвать — только скажи. - Спасибо. Я учту, - юноша кивнул и улыбнулся, словно о чём-то раздумывая. - Но, похоже, пропадать по ночам — это Ваша прерогатива. - Да уж, - рассмеялся мужчина, поднимаясь на ноги. - Ладно. Вот что, у меня идея. Давай, раз у тебя нет никаких планов, вечером посмотрим какое-нибудь кино и закажем ужин домой? - Отличная идея, - Криденс улыбнулся. Поняв, что сказать ему больше нечего, Персиваль кивнул и вышел, мысленно ругая себя за упущенную возможность. Вечер прошел просто отлично. Следующий день тоже. Грейвс всё ждал, что юноша появится перед ним в своём новом гардеробе, но Криденс ходил в домашнем, и тему женских вещей не поднимал. Однако в воскресенье Грейвс всё же обнаружил кое-что необычное. Он сортировал белье для стирки и нашёл в корзине пару чулок и женские трусики, те самые, что были на юноше в ту ночь. Прежде Криденс никогда не бросал свои чулки в корзину, он занимался ими сам. Даже тогда, когда Персиваль уже купил ему его собственные чулки, и он уже мог не скрывать, что носит их время от времени. Так почему сейчас решился на такой шаг? У Грейвса снова появился шанс. Он мог попробовать ненавязчиво заговорить с юношей о своей находке. Спросить его о новом опыте. Но Персиваль предпочел промолчать. Он закинул вещи в стирку, а потом — в ящик, где лежали чистые не глаженные вещи. На следующее утро их там уже не было. Началась очередная рабочая неделя. После мероприятия на голову Персивалю посыпалась куча работы, и несколько раз он вынужден был задерживаться, хотя и не так сильно. Криденс сам готовил для них обоих ужин, так что Грейвс был им вполне доволен. Чтобы юноша не ощущал себя брошенным, в те вечера, когда мужчине удавалось прийти домой вовремя, он старался проводить с парнем побольше времени. Криденс был, судя по всему, весьма доволен этим фактом. Грейвс ждал, что юноша однажды встретит его в платье, но этого не происходило. И со временем это начало даже беспокоить мужчину. Что, если он своим поздним возвращением отбил у Криденса желание повторить то, к чему его тянуло? Он решил, что раз не получилось с первого раза, то не судьба, и теперь держит это в себе? Или, эта мысль была ещё хуже, что, если мальчик узнал, как всё на самом деле произошло в ту ночь? Что если он проснулся, когда Персиваль уходил, что если он узнал, на какой шаг пошёл его опекун, чтобы не говорить с ним в тот вечер? Грейвс пытался успокоить себя тем, что он точно ушёл тихо, что голос по телефону у Криденса был заспанный, и что юноша точно как-то продемонстрировал бы, что знает правду, но навязчивая мысль возвращалась снова и снова. Часто мужчина ловил себя на мысли, что подбирает слова, чтобы начать важный для него разговор. Лучшие возможности были уже упущены, но всегда можно было набраться смелости и просто в лоб спросить, пробовал ли Криденс надевать что-то ещё из женских вещей. Вот только набраться смелости всё никак не получалось, и Грейвс находил для себя различные отговорки, от того, что это вторжение в личную жизнь юноши, до того, что это будет звучать провокационно. И он находил другие темы для разговоров. Так прошло ещё какое-то время. И наступил непростой для Персиваля день. Как-то вечером он объявил Криденсу, что завтра — годовщина смерти его жены. По этому поводу он взял выходной на работе, он собирался съездить на кладбище и навестить родителей Элизабет, поэтому не знал, когда точно вернется. Юноша кивнул, пообещал, что не будет ориентироваться на мужчину или дожидаться его, если что, и удалился к себе. На следующий день Грейвс встал позже обычного, но раньше, чем мог бы — он вызвал Криденсу такси, чтобы тот мог добраться до школы. Конечно, мальчишка мог бы дойти до остановки, а оттуда проехаться на автобусе, но... Персиваль чувствовал какую-то ответственность на этот счёт. Раз уж он приучил юношу к тому, что отвозит его, незачем было заставлять его утром волноваться из-за нового маршрута. Отправив подопечного в школу, Грейвс неторопливо позавтракал, выпил кофе и даже покурил прямо на кухне, проветрив её после этого. Наконец он вызвал себе такси, оделся и поехал на кладбище. На самом деле это место не имело для него особого значения. Он предпочитал помнить Элизабет без посредников, а если ему нужно было отправиться куда-то, чтобы прочувствовать свои воспоминания, он предпочитал гардеробную. А ещё он помнил, что Элизабет мечтала, что её пепел развеют где-нибудь у моря. Однако её последняя воля, указанная в завещании, была другой — место на кладбище, памятник и какое-нибудь цветущее деревце возле него. Это для родителей, им это было важно, и Элизабет не могла отказать им в этом. Родители Элизабет никогда не относились к Персивалю с большой теплотой. Они, конечно, считали его неплохим выбором, и даже замечали, что их дочь очень любит его и явно с ним счастлива, но... Они были совсем другими людьми. С другими интересами, убеждениями, взглядами на жизнь. Иногда они посмеивались над Грейвсом, иногда закатывали глаза, он относился к этому спокойно. Когда Элизабет заболела, им было тяжело. Персиваль пытался наладить общение, но столкнулся с неожиданной агрессией. Он старался не реагировать, относиться с пониманием. Но в итоге у них всё-таки случился очень некрасивый скандал. Элизабет была на середине курса процедур, когда ей стало лучше. Она позвонила мужу и попросила забрать её из больницы. Грейвс отказался — это было не разумно, ей нужно было закончить процедуры, короткое улучшение ещё ничего не значило. Но Элизабет ничего не хотела слушать. Она устала, она хотела домой. Она бросила трубку и позвонила родителям, те приехали и забрали её. Персиваль примчался в тот же вечер. Сперва он пытался говорить разумно и спокойно. Потом стал требовать. Потом ругаться. Его выставили. Он пытался взывать к их разуму, звонил, приезжал, даже вызывал полицию — ничего не помогало, Элизабет была вменяемой, и заставить её лечиться было нельзя. После того, как полиция уехала, мать Элизабет кричала на Персиваля, обвиняя во всех мыслимых и немыслимых грехах, от измен до желания сжить жену со свету. А под конец и вовсе заявила, что это он виноват в болезни её дочери. Кричала, что он всегда был бесцветным, серым, живым трупом, а встретив их дочь расцвел, и что он высосал из Элизабет энергию и жизненные силы. К счастью, на следующий день Элизабет сама выразила желание вернуться в больницу. А затем собрала родню у себя в палате и заявила, что если они не желают ей смерти, то должны немедленно помириться. Грейвс стиснул зубы и пошёл на примирение. Он старался реагировать на тещу и тестя спокойно. Даже когда те таскали в больницу к Элизабет всяких шарлатанов и убеждали её попробовать нетрадиционные методы лечения — он понимал, что они хватались за любой шанс. После смерти Элизабет тоже было много обвинений. И в том, что он не сделал всё возможное, и в том, что не был рядом в её последние мгновения. Но к похоронам всё улеглось. Теща и тесть никогда не просили у Персиваля прощения, они просто стали общаться с ним без холода и обвинений, и он принял эту «трубку мира». Он навещал их время от времени и звонил не реже раза в месяц, чтобы убедиться, что всё хорошо. На самом деле всё не было хорошо — они потеряли единственную дочь, и вряд ли могли от этого оправиться. Но всё было, по крайней мере, в норме. Иногда он подкидывал им деньги, но чаще всего они отказывались. То ли не хотели брать вообще, то ли у него. Грейвс не задавался этим вопросом. В этот раз они должны были встретиться на кладбище. Тесть и теща бывали там достаточно часто — ухаживали за могилой и за территорией вокруг неё. Грейвс иногда встречался там с ними, но один приезжал крайне редко. Он каждый раз клал на могилу огромные букеты цветов. Элизабет обожала срезанные цветы, а вот цветы в горшках не любила совсем. Персиваль готов был покупать ей по букету каждый день, но совсем не видел смысла в том, чтобы заваливать могилу цветами, которые она уже никогда не увидит, запах которых уже никогда не вдохнет. Но для его тещи это было важно. Он знал, её успокаивает вид этих букетов возле памятника. Они встретились и какое-то время стояли возле могилы. Когда-то Персиваль пытался обращаться к Элизабет мысленно, стоя перед её памятником. Бабушка когда-то учила его делать так на могиле отца. Но у него ни черта не получалось, и он давно бросил эти попытки. Он просто размышлял обо всем, что приходило в голову, пока теща не взяла его за рукав, собираясь увести к их машине. Они отправились домой к родителям Элизабет. Там рассказы о их теперешней жизни тесно переплетались с рассказами о прошлом, о детстве их дочери. Мать Элизабет плакала, а потом ушла в спальню, сославшись на головную боль. А Персивалю тесть предложил выпить. Потом ещё. И ещё. Грейвс хорошо контролировал себя в плане алкоголя. Он знал, когда нужно остановиться, но сегодня пересек эту черту. Позволил себе лишнего. Он ощутил, что голос у него стал громче, что движения стали неловкими, а в голове пропала привычная ясность. После этого точно пора было остановиться, так что Грейвс отправил тестя к его супруге, проверять, как она, а сам, не прощаясь, покинул дом, оставив на столике в гостиной конверт с деньгами. Домой он приехал сравнительно рано, раньше, чем обычно возвращался с работы. Поняв, что спать ложиться ещё рано, он, чтобы немного привести себя в порядок, направился в душ. Персиваль не знал, слышал ли его Криденс, но заходить к мальчишке и оповещать его о своём возвращении он не стал. Не хотелось попадаться ему на глаза в таком виде. После душа стало немного легче. В голове стало яснее, но было слишком много мыслей, о которых он не хотел думать. Стоя в ванной, перед зеркалом, он вдруг отчетливо почувствовал то, что наверное и должен был ощутить после смерти жены. Но тогда его чувства словно поставили на паузу, и вот теперь передышка закончилась. Он понял, что совершенно зря пытался протрезветь. Грейвс спустился на кухню и открыл холодильник, на ходу придумывая план. Сейчас он перекусит, возьмет из бара в гостиной бутылку, стакан, и поднимется наверх, к себе. Но перед этим попросит Криденса себя не беспокоить. Может быть, возьмёт на работе ещё один выходной. Куини умница, она придумает, как выкрутиться из этого положения. Да, так он и сделает. Однако его планам не суждено было сбыться. Он как раз рылся в холодильнике, когда со спины раздался характерный стук каблуков по паркету. Персиваль выпрямился. Несколько блаженных секунд он почти верил, что обернется и увидит Элизабет, и поймет, что это всё было кошмарным сном, от которого он только сейчас очнулся. Он медленно повернулся. Конечно, это была не Элизабет, это не могла быть она. Криденс стоял в тех же туфельках, в которых ждал его той ночью, в том же платье, только чулки были другие. Он снова был накрашен — глаза выглядели нереально огромными, губы были более пухлыми, розовыми, влажными. Отросшие волосы загибались кольцами. - Уйди, - хрипло велел ему Грейвс. Криденс не сдвинулся с места, только изменился в лице. - Уйди немедленно. Не хочу тебя видеть. - Не хотите меня видеть? - дрожащим голосом уточнил мальчишка. Он сжал руками подол своего платья. - В таком виде уж точно нет, - резче, чем хотел бы, сказал Персиваль. Он хотел отвести взгляд, но не мог. - Какого черта ты устраиваешь?! - Устраиваю? - юноша сглотнул. О, он борется с собой, чтобы не заплакать. Но Грейвсу стало плевать, будет он плакать или нет. - Да! Я же сказал тебе, что сегодня за день! - внутри закипала такая ярость, что будь у него сейчас что-нибудь в руках, мужчина бросил бы это на пол. - Я стараюсь! Я, черт возьми, стараюсь тебя понять! Почему ты не желаешь понимать меня, хоть один гребаный раз?! Криденс ничего не ответил. Он развернулся и бросился к лестнице, где, как чертова Золушка, потерял одну туфлю, а затем сбросил и вторую, Персиваль слышал, как они катятся по ступенькам. Он сам медленно осел вниз, спиной съезжая по холодильнику, о который затем ударился затылком. Он закрыл лицо ладонями, тяжело и часто дыша. Застонал, сжимая зубы. Так он сидел несколько минут. Затем медленно встал и пошатываясь, словно зомби, пошёл в гостиную, вытащил из бара сразу две бутылки и стакан, и двинулся к лестнице. На ступеньке валялась туфля. С высокого каблука уже облезла краска, кокетливый цветочек наполовину оторвался. Дешевка, Элизабет такие не надела бы. Грейвс выругался и поставил бутылки на ступени. К комнате Криденса он буквально взлетел. Вошёл, не стучась — дверь оказалась не заперта. Мальчик сидел на разложенном диване держа в руках лезвие, с его бедра на покрывало и на спущенный чулок текли тонкие струйки крови. Персиваль подошёл к нему и, наклонившись, разжал пальцы, забирая из них бритву. Юноша не проронил ни звука. Грейвс так же молча подошёл к столу, взял вату и антисептик и опустился перед кроватью на колени. Он медленно стянул с изрезанной ноги чулок и отбросил его на пол, а затем осторожно, бережно обработал рану. Криденс молчал, только время от времени всхлипывал. Закончив с этим, Персиваль стянул с мальчишки второй чулок, для симметрии. Поцеловал его в острую коленку, возле раны, в зажившие, почти затянувшиеся шрамы на второй ноге. Он взглянул на мальчика. У него всё лицо было в разводах туши и помады. Персиваль сел на диван и усадил мальчишку к себе на колени, боком к себе, придерживая его под спину. Глаза Криденса, до этого лишь всхлипывавшего, наполнились второй порцией слез, он схватился за мужчину и уткнулся куда-то в район его ключицы мокрым лицом. - Тише, тише, - прошептал Гревс, свободной рукой поглаживая мальчика по голове и чувствуя, что и сам готов заплакать. - Прости меня, мальчик мой. Прости... - Почему я такое уебище? - тихо спросил он гнусавым от слез голосом. Да, сейчас определенно было не время читать лекцию на тему грязных словечек. Тем более, что Персиваль мог бы задать себе точно такой же вопрос, в абсолютно такой же формулировке. - Ты не уебище, - отозвался Грейвс, целуя мальчишку в висок, а затем заставляя его поднять лицо, чтобы как следует рассмотреть его. Мокрые глаза блестели. Дорожки слез между разводами туши напоминали реки с темными берегами. Кожа вокруг губ была розовой и поблескивала. Грейвс провел указательным пальцем по контуру лица юноши, от виска до подбородка, который, кстати, тоже был мокрым. - Ты чудо. - Чудо? - прошептал Бербоун, втягивая воздух носом и явно пытаясь успокоиться. Он смотрел на мужчину с надеждой, которую Персиваль просто не мог разрушить. Чувство рухнувшего мира отступило, тоска внутри перестала быть такой давящей, такой кошмарной. Он увидел, что может гасить и зажигать звезды в этих огромных черных глазах. - Да. Чудо, - мужчина медленно выдохнул, борясь с накатившими эмоциями. - Послушай, я знаю, что я вел себя как чудовище и испортил этот вечер, но, может быть, ты согласишься привести себя в порядок ещё раз и поужинать со мной?