Не все геи — пидоры

      Когда-то в семье Врублёвских действовал закон мушкетёров.       Один за всех и все за одного — так было даже в те времена, когда они жили очень скромно, вшестером, с родителями, бабушкой и дедушкой в двушке с картонными стенами.       Елисей, ещё будучи сопливым пиздюком, во всей красе познал это правило и проникся им до самой последней фибры своей необъятной души. Только один нюанс беспокоил — старший братец всё никак не хотел влиться в стаю и испытать невероятную семейную общность.       Раз в неделю у Врублёвских проходил семейный совет. На этом шумном сборище решались важнейшие вопросы выживания: как отдавать долги, кому оплачивать квартиру, кто идёт разбираться в ЖЭК, почему задерживают пенсию и прочее, прочее. Детей до совета не допускали, но Елисей так стремился присоединиться, что скоро его торжественно посвятили в кипятильщика воды для чая и позволили присутствовать. Он очень гордился этим своим делом и всегда с замиранием слушал, как стая решает проблемы.       Но Руся был другой. Елисей даже придумал ему кличку — Дарт Врублер. Всегда против, отщепенец по собственной воле, довольный положением антигероя. Он слал Елисея с его семейными ценностями в такие витиеватые дебри, что от одной попытки расшифровать сказанное запросто вскипал мозг. И всех остальных тоже, только цензурными словами. Если наседали — пускал в ход интеллект и выкручивался даже из-под давления авторитетного мнения отца, типичного, между прочим, русского Ивана.       В общем, в семье Руслана не жаловали. Мама считала его малолетним зазнайкой, отец ни во что не ставил, бабушка с дедушкой, не чувствуя никакой отдачи, переметнулись на сторону Елисея и окружили его двойной любовью со всей силой старческих сердец. Руслана не любили и во дворе — мальчишки оскорбляли в спину, пытались затянуть в драку, но Елисей кидался первым, и Руслан уходил невредимым. Девочки сперва интересовались — красивый ведь, блондин, зеленоглазый, ломкий, будто принц с картинки... но Руслан слал нахуй и их тоже, так что любови заканчивались очень быстро.       В школе им прониклись только учителя. Руслан без особого труда учился на пятёрки, не буянил, ни с кем не конфликтовал. Но класс был о нём такого же мнения, как и двор, только никто уже не пытался начать драку — просто презирали, кто молча, а кто вслух. Что тут говорить, если от него уносили лапы даже бездомные голодные собаки, которые липли буквально к любому бомжу.       Так что большую часть жизни единственным существом, которое неизменно, несмотря ни на что любило Руслана Дарт Врублера, был Елисей. Через боль от его холодных и резких слов, через трудности в понимании друг друга, он неизменно защищал его от нападок недоброжелателей, завистников и даже родителей. Со временем, повзрослев и смягчившись, Руслан стерпелся с этой его любовью, родил в ответ нечто условно-аналогичное, но менее пылкое, запаковал в удобную обертку признательности и решил — больше никому не удастся сломить его упрямство. Елисей — брат, родная кровь, придурок и адреналиновый торчок, ему этот риск простить можно.       Но однажды появился в немногочисленном Руслановом фан-клубе ещё один мазохист.       Когда Елисей тащился домой от Лена, оный несчастный, своей татуированной где можно и нельзя персоной стоял под окнами их квартиры, возле трухлявенькой скамейки, которую игнорировали даже вездесущие бабушки с семками. Стоял и пафосно курил, издалека напоминая не то какого-то покорёженного жизнью рокера, не то анархиста. У кадра в наличии был челкан подкрашенных в фиолетовый волос, целая витрина всевозможных кулонов на груди и даже гитара за спиной. Звали мазохиста Кирилл, но Руся величал его только «этот долбоёб» и никак иначе.       Окно захлопнулось с пронзительным дребезгом, когда Руслан скрылся в квартире, явно не горя желанием соглашаться идти с Кириллом на прогулку. Анархиста-рокера демонстрация немилости не смутила — он продолжил курить и поглядывать на окно с глубоко философским видом.       — Хаюшки, — поздоровался Елисей, наблюдавший всю сцену издалека. — Что, опять?       — На этот раз я взял гитару, — хрипловатым голосом прирождённого солиста выдал Кирилл. И замолчал, как будто сказанное объясняло всё на свете, даже буддизм.       — Боюсь, серенады не помогут тебе подружиться с моим братом, — хохотнул Елисей, исподтишка ловя ракурс, с которого можно было бы сфотографировать Кирилла — хорош он был, зараза, в этом своём образе и под берёзовой тенью.       Насколько Елисей мог судить, Кирилл пытался достучаться до Руслана то ли из вредности, то ли из принципа, то ли просто со скуки — он делал это уже добрый месяц, но не особо успешно.       — Выкурить помогут, — пожал плечами Кирилл и, загасив сигарету о широкий металлический браслет на руке, прижал плоскую задницу к скамеечке. Елисей с интересом следил, как он вытаскивает из чехла гитару из тёмного дерева, любовно гладит по грифу, укладывает её на коленке. Тонкие пальцы медленно перебрали струны, а потом Кирилл завыл в дешёвом шансонном стиле на весь небольшой двор:       — О-о-о-о, Руслан! Не ломаешься ты, неподатлив, будто стоп-кран! О, Руся, и ведёшь себя как дешёвая шлюха Маруся. А я долго могу рифмовать, твою мать…       Елисей закусил нижнюю губу, чтобы не заржать в голос и скрылся под козырьком подъезда, едва уловив грохот распахнувшегося настежь окна.       «Сука, совсем ебанулся?!» он услышал уже на лестнице, давясь смехом.       С другой стороны, учитывая, сколько времени он сам наводил с Русей мосты — всё это было скорее печально, чем смешно…       Он, как никто другой, понимал Кирилла. При всей мерзопакостности, Врублер был интересной личностью, с такими огромными тараканами, что его впору было бы называть укротителем. Его полезно иметь под рукой, хотя бы потому, что в хорошем настроении Руся давал неплохие советы, использование которых реально делало жизнь куда более упорядоченной, простой, понятной и лёгкой. Эдакая непричастная шпаргалка на все случаи…       А ещё он никогда не ошибался в отношении людей.       — Приветик, — аккуратно бросил Елисей к моменту встречи с братом полностью стерев с лица глуповато-злорадное выражение. — Там серенада в твою честь или мне показалось?       Руслан в приступе гнева возюкал по своей комнате моющий пылесос, явно не намереваясь идти на поводу у Кирилла и спускаться. Пылесосущий был ему необходим, видимо, чтобы убить сразу двух зайцев: чем-то занять тянущиеся к тяжёлым предметам руки и заглушить вой за окном. П — практичность.       Между строчек, Кирилл пел великолепно. Если бы не идиотский текст про несгибаемость Руслана, хоть сейчас на конкурс авторской песни его, несчастного.       Братец, кстати говоря, в ответ на безобидный вопрос так угрожающе выставил вперед сосало, что Елисей опередил события и испарился в свою комнату. У него были дела поважнее, чем глупая смерть посредством высасывания души через первое попавшееся естественное отверстие.       Мишаня ответил не сразу, но очень обрадовался тому, что Елисей больше не злится на него за гейские приключения и срочно нуждается в велопрогулке, желательно по каким-нибудь окраинам. Так что он был у подъезда спустя двадцать минут, как штык, вместе с Юлькой и Шилом из их компании.       Когда Елисей спускал своего чёрненького велоконя, бережно отмытого от подсохших разводов грязи, Кирилл всё ещё выл какую-то неиллюзорную околесицу, уже не просто тоскливо, а душераздирающе. Велокомпания это дело заворожённо слушала и не было на памяти Елисея зрелища глупее.       — Так у тебя брат тоже это, того? Латентный? — первым делом предположил Мишаня. Сегодня он был в толстовке от какого-то суперкрутого экстремального убер-гипер-производителя. Почти наголо бритая голова, как бы ему ни хотелось, не делала его брутальнее. Красивый, слегка узкоглазый, с широкими бровями и пронзительно-карими глазами он был настолько худым, что его тело можно было оставить в любом школьном кабинете биологии вместо Йорика и никто бы не заметил подвоха. Но Мишаня, увы, обнажать косточки не стремился — он даже в солнечные дни ходил в бесформенной, плотной одежде.       — Тоже? — обернулась Юлька, стягивая непослушные русые волосы в хвостик на затылке. Она придерживала велосипед между ног, провокационно-эротично выставив округлое бедро.       — Я не латентный и не тоже. И Руся не того.       — Тогда тут явно происходит нечто странное, — усмехнулся Шило. Имя этого простого, как валенок, парня, Елисей забыл, но в компании его иначе, как Шилом не называли, а он не поправлял.       — Тоже способ донести мысль моему брату, — фыркнул Елисей и радостно вскочил на велосипед.       Вилка мягко вдавилась, амортизаторы сжались под весом его тела. И стало как-то совсем-совсем на всё наплевать. Елисей по привычке перекинул заднее колесо через бордюр, подпрыгнул и перекатился на другую сторону улицы, стремясь поймать ветер. Каждый раз, как в самый первый, удивлялся, как такая простая вещь может влиять на его внутреннее спокойствие. Минуту назад он был в нестабильном состоянии, но вот, под ногами педали, впереди опасный съезд, за спиной друзья, в душе свобода и благодать. И больше нет никакого беспокойства.       Подумаешь, понравился парень. Подумаешь, провёл ночь у него в постели. Подумаешь, целовались. Всё это несущественно и неважно, пока в венах бурлит адреналин.       Эликсир жизни — так его называл Мишаня, тот ещё придурок по части поиска проблем на свою плоскую, как поднос, задницу.       — Ёлик, ты в порядке? — подкатившись слева, поинтересовался дрыщ. — Молчишь уже второй километр.       Второй километр?       Елисей оглянулся и обнаружил, что они успели доехать до перекрёстка. Погода была изумительная. Наверное, поэтому он так увлёкся.       Чтобы вернуться на путь к окраинам пришлось пересечь пешеходный переход. Велокомпания змейкой покатилась за ним.       — Хм…       — Я слегка не понял, ты простил меня или нет?       — За что?       — За спор. Ну…       — Нет. Соси прощение.       Мишаня заржал в голос.       — А вроде как не приемлешь вот это вот? Ты уже запутал меня, то «соси», то «я не гей».       Елисей резко дал по тормозам. Остальные, слегка перегнав его, тоже остановились.       — Слушай, а когда соревнование?       — В следующее воскресенье, — покопавшись в памяти, сказал Мишаня.       — Заявку подать не поздно?       — Хочешь на трассу? — Юлька предвкушающе улыбнулась. — Ты же больше не гоняешься с «неадекватными долбозвонами».       — Времена меняются, — пожал плечами Елисей, заметив, что она снова выставила задницу в обтягивающих спортивных бриджах. Эти её ужимки и потаскушечьи жесты начинали его не на шутку выбешивать. Давно уже разобрались, что они друг с другом не совместимы ни в каких позах и ни по каким гороскопам. Но нет, одно да потому.       Руслан, едва заметив её на горизонте, назвал Юльку доступной тварью и попал не просто в яблочко, а прямо между косточек. А Елисей не поверил и хлебнул сполна. И доступности, и тваристости. Но в колёсной шайке старым обидам было не место.       — Завтра крайний день, — сказал Миша. — Если хочешь, я заполню заявку за тебя. Только там будет жарко, предупреждаю сразу, никаких поблажек. В полном обмундировании, понял? Не дай бог опять забудешь наколенники! Не хочу потом таскать тебя по травмпунктам.       — Будет жарко? Что ты имеешь в виду?       — Крон вернулся. Помнишь его?       Елисей Крона помнил. Коленными чашечками помнил, левой ногой, локтем, виском и кожей в некоторых местах. Всем тем, что пострадало в прошлом их столкновении на трассе. Неофициальные гонки всегда таили какую-нибудь дополнительную опасность, и Крон, фактически, воплощал эту самую опасность собой.       Чем не повод взять реванш?       Кроме того, ему срочно требовалось переключиться на что-нибудь понятное и знакомое. Ничего понятнее и знакомее закоренелого врага в жизни Елисея не было.       — Запиши, — кровожадно улыбнулся он.       И, вскочив на сидушку, на скорости помчал вперёд, заставляя остальных, чертыхаясь, плестись позади.       Нет, это была самая настоящая подстава.       Лен поморщился, когда парнишка второй раз за минуту жеманно прикусил пухлую губу. Стоило, конечно, послать его на все четыре и свалить куда-нибудь подальше, занять свой сексуальный голод кем-нибудь ещё, но этот недалёкий Такой сегодня был один.       Светлый, глазастый… похожий.       Подстава. Полная жопа. Итак, ему надо было Елисея — признать это оказалось куда проще, чем осознать, что имеет место не просто хотение, а влюблённость, не имеющая права на жизнь. Лен был осторожен, очень осторожен, на протяжении многих лет сталкиваясь с самыми разными людьми. Он вертел на оси рыжих недотрог, сладких загорелых неженок, роковых брюнетов и всяких, всяких, всяких прочих. Но надо было ему вляпаться в Елисея. Надо было Елисею вляпаться, чтобы Лен мог вляпаться в него и увязнуть по самые гланды. Болото. Удушливое, приторное. Вот что это было, а не влюблённость.       — А можно мне ещё что-нибудь заказать? — проворковал блондинчик, как-его-там-кажется-Юра.       — Можно, — ответил Лен.       Ладно бы внешность. Ладно бы приятная мордашка, нет же, хотелось озорства, хотелось дури, идиотизма, так хотелось, что хоть на стену лезь и там, под потолком, волком вой. Удручающая была бы картина, но что поделать, если угораздило.       — Любишь минет? — тем временем продолжал лебезить Юрец, взбираясь ему на бёдра, раскидывая по бокам худые ноги. — Я умею делать пурпурную дымку.       Дымку, мать его, пурпурную…       Лен вздохнул и позволил себя поцеловать. Сладковатый язык медленно скользнул по губам, пробрался в рот, и немного отпустило. В конце концов, Юрец же не виноват в том, что не похож на адреналинового торчка — он просто хочет секса. Лен тоже хотел, но настроение было скорее пойти и нажраться в такое говнище, чтобы на следующий день выпасть из реальности.       Но унылый настрой улетучился, едва он поймал периферийным зрением знакомый светлый лик. Обладатель светлого лика возник почти из пустоты и докучал кому-то у барной стойки, не то расспросами, не то неумелым флиртом.       Лен сначала возрадовался. А потом разозлился так, что едва не откусил увёртливый язык — хер ли, спрашивается, оно тут опять делает? Хер ли оно опять сбивает с толку?       — Ты такой напряжённый, — шептал Юра. — Я помогу тебе. Пойдём куда-нибудь?       — Подожди, — пробормотал Лен, отстраняя явно недовольного таким поворотом парня. Тогда Юра предпринял попытку повиснуть на шее.       В голове Лена заиграла банально-сериальная напряжённая музыка, когда он поймал на себе и Юрце взгляд Елисея. Узнавание длилось не дольше секунды, а потом губы торчка растянулись в неприятную, злобненькую улыбочку. Из тех, что ревнивые жены бросают мужьям, заметив их с восемью шлюхами, налипшими по всему периметру тела. И ведь додумался подняться на второй этаж! Додумался найти место, откуда будет видно всех и сразу!       Реакция была неожиданной. Лен даже рискнул ненадолго отвести глаза, размышляя— зачем он снова припёрся, зачем так поздно, почему ему не нравится увиденное? По всему выходило, что он либо за новой порцией адреналина, либо за ним, за Леном.       Спустя шесть неприятных поцелуев, он вновь посмотрел туда, где должен был быть Елисей, и оказалось, что всё-таки больше за первым, чем за вторым.       Непринуждённо стряхнув с себя Юрца, Лен бросил ему крупную купюру, чтобы возместить потери и, может, слегка смягчить неприятное впечатление от своей раздражённой личности.       — Прости, я сегодня не в настроении.       И отправился искать. Искать-искать-искать, бог его знает, зачем. Шло к тому, что Елисею по нраву играть в сумасшедшие игры, и по-хорошему стоило разок не прийти на помощь, чтобы клуб его хоть чему-то научил. Стоило бы, правда. Чтобы его отловили, засранца, чтобы показали — Лен не шутил, когда говорил, что это опасно.       Но он рискнул не зря. Само собой. Чего можно было ожидать от такого болвана, как Елисей?       Спустя пятнадцать минут поисков, Лен обнаружил его в заднике, в нише между двумя комнатами и поворотом к туалетам. Его — с задранной до ключиц футболкой, полурастёгнутыми джинсами, прижатого к стене ничего не соображающим симпатичным выблядком. Его — зажмурившегося от неприязни, но позволяющего себя касаться.       Лен легко отпихнул выблядка. Благо, тот оказался завсегдатаем и мгновенно его узнав, отпрянул к стене. Не стал затевать конфликт. С ним в таких случаях предпочитали не связываться.       — Свали, — тяжёлым от злости голосом сказал Лен. Парень испарился, впрочем, быстро отловив себе новую жертву в трёх метрах от них.       Елисей раскрыл глаза и свирепые демонические искры загорелись в глубине его зрачков. Лен с трудом избавился от ощущения, что плюшевого зайца подменили тигром, и дёрнул Елисея к себе за ремень.       — Ты что творишь? — сдерживаясь из последних сил, прошипел он. — Что, стало без разницы, с кем и как?       — Уйди из моей головы, — на тех же интонациях прорычал Елисей, толкая в плечо. — Чёрт…       Лен с подозрением вгляделся в хмурое лицо. Елисей точно не был под воздействием наркотиков — они обычно вызывают эйфорию и веселье, а не болезненную агрессию. Тогда, может быть, реакция была такой как раз таки на страх.       — Елисей, — позвал Лен, хватая его руку и прижимая над головой, чтобы прекратил толкаться и извиваться, словно гадюка. — Что случилось?       — С какой стати я должен отвечать?! — выдохнул дебилёнок, сморщившись. Потом проморгался, и вдруг посветлел. — Лен?.. Это ты…       — Я, вообще-то, — не ослабляя хватки, прорычал Валентин. — Какого хрена?       — Сложно объяснить… — сдался Елисей, расслабляясь. Лен подхватил его, пригладил пальцами взъерошенные светлые прядки на затылке. — Ты ведь уже нашёл себе жертву на сегодня…       — Не жертву, а партнёра. И да, нашёл, но мне опять пришлось тебя спасать.       — Я обуза?       — Ты кретин. Почему? Зачем?       — Я сорвался, — он потёрся носом о чувствительную кожу шеи, не то специально, не то бессознательно, и Лен напряжённо выдохнул. Боже, как хотелось продолжения — вжать его в стену, поцеловать так, чтобы заболели губы… — Я думал, что теперь-то точно забуду, но ты не выходишь у меня из головы. Пытался отвлечься с девушкой, катался, даже на трассу подал заявку, но ты возвращаешься, что бы я ни делал.       — И ты припёрся, чтобы увидеться?       — Я понятия не имею, зачем припёрся… — справившись с собой, Елисей вновь откинулся на стену и опустил глаза. — А ты был там, с кем-то и я…       Лен выдохнул, почти ловя губами его неуверенные слова, полухрипы, невнятное бормотание — может ли быть? Может ли он, на секундочку, что-то испытывать? Пусть не влюблённость, а интерес, пусть не настоящий, а адреналиновый, временный, всё же?       — Тебе это не понравилось?       — Определённо, нет, — Елисей заглох и в итоге уставился на него в упор. Зрачки уже не казались блюдцами, но в лице была какая-то скомканная усталость, напополам с нежностью. — Я рад, что ты пришёл.       Лен плавно потянул его к себе, наблюдая за каждым жестом. Елисей не сопротивлялся, только взволнованно задышал, совсем как тогда, когда Лен опрокинул его на свою постель несколько дней назад.       Пальцами очертив красивую линию челюсти, гладкую щеку, скулу, уголок глаза, Лен зашёл немного дальше и обхватил ладонью тяжёлый затылок.       — Я поцелую тебя? — спросил он.       Елисей сглотнул и сам подался навстречу, почти обрушиваясь на его губы. Он целовался настолько жадно и яростно, что не увлечься было просто невозможно, как и удержать нить и без того приглушённого рассудка. Лен подался вперёд, со стоном удовольствия притискиваясь к узким бёдрам. У Елисея не стояло, но даже движений навстречу было предостаточно. Впрочем, Лен не собирался упускать возможности проверить, способен ли он возбудить его по-настоящему.       Ширинка была расстёгнута. Пришлось лишь дёрнуть за уголок, чтобы пуговица выскользнула из прорези и руке открылось неизведанное пространство. Гладкая ткань обожгла приятным теплом. Елисей вздрогнул и мыкнул в поцелуй, но не отстранился.       Чисто физиологическая реакция — на это можно рассчитывать наверняка. В здоровом юношеском теле, возбуждённом и разогретом, вряд ли найдётся тумблер сброса удовольствия по той причине, что он парень. И расчёт не подвёл — скоро от медленных, неторопливых прикосновений, мягкий член потяжелел. Лен чувствовал это сквозь ткань трусов, которую убрать не решился, и не смог удержаться от улыбки.       Елисей, осознав, что его раскусили, глянул испуганно и растерянно, но не дёрнулся, не отстранился. Даже недопоцелуй не прервал.       Лен давал ему достаточно времени, чтобы всё осознать. Наверное, впервые он так нервничал и сердце колотилось яростно, словно помолодевшее на десяток лет сердце восемнадцатилетнего мальчишки, впервые пробующего на ощупь другого человека.       — Боишься? — спросил Лен.       Конечно же, он боялся. Жизнь катилась в пропасть — по крайней мере, так когда-то свой стояк на мужскую задницу воспринял сам Лен.       Но Елисей вдруг на пару секунд закрыл глаза, а потом прикоснулся к его ощутимо-твердому, болезненному члену, практически повторяя движение, правда, сквозь брюки.       — Черт… — выдохнул он. — Чёрт-чёрт-чёрт…       Это самое чёрт-чёрт отчаянным эхом аукнулось в голове Валентина. Он застонал, роняя голову Елисею на плечо — нельзя так, в самом деле. Он не железный, не бетонный, и вообще всего лишь слабый мешок с мясом и костями. Сколько можно?       — Давай уедем отсюда? — хрипло пробормотал Елисей. — Давай не тут, пожалуйста…       — Как я, по-твоему, машину поведу? — прошептал Лен.       — Такси. Такси возьмём.       — Снова собираешься проводить надо мной эксперименты? Я тебе не игрушка.       — Да знаю я, — Елисей бегло потёрся о его щёку своей. Кажется, у него это было любимое дело — тереться, как кот, которому хочется ласки. — Я понимаю. Понимаю всё.       — Прекрасно.       Усилием воли заставив себя расцепить руки, Лен отодвинулся. Елисей смущенно выдохнул и несколькими неуклюжими движениями привел себя в порядок. Страха в его глазах больше не было.       Кажется, в чём-то он убедился.       И больше не собирался никуда убегать.