Не все геи — пидоры

      Сказать по правде, Руслан редко поддавался тревоге. Во-первых, он считал себя человеком стрессоустойчивым. Во-вторых, мало что могло по-настоящему его задеть. Но и у него, как повелось, была слабость. Всего одна острая эмоциональная аддикция.       Елисей.       Если прикинуть, брат с ранних лет и до сих пор был константой в его жизни. Единственным человеком, который может приблизиться на расстояние вытянутой руки. Единственным, которого хочется знать по-настоящему. Чьи проблемы всегда поднимались в рейтинге вопросов на первые места, чьи поведенческие программы Руслан прописал в подкорке. Само собой, он не должен был этого знать. И не знал, думая, что Руслану на всё наплевать с самого высокого из небоскрёбов. Так было проще.       И всерьёз они не ругались… уже лет восемь, если не больше?       Да, верно. Очень давно. Всё потому, что не пересекались. Елисей управлял внешней политикой их маленькой семьи, Руслан — внутренней. Быт, вкусы, интересы, привычки — диаметрально противоположные. Давно не осталось неизведанных территорий. И баланс найден. Но стоило лишь раз покуситься на драгоценную независимость, весы тут же пошатнулись и опрокинулись.       «Руслан, хватит уже! Ведёшь себя так, будто тебе плевать, и вдруг становишься хорошим братом?!»       Из-за постоянно всплывающих в голове воспоминаний Руслан не мог найти себе места. Раздражение то вскипало, то угасало, то снова вспыхивало, скручивая внутренности в болезненный узел. В итоге он прибился к кухонным шкафам, вытащил всё необходимое для теста и занялся готовкой: под мелкую возню думалось легче. И думалось вот о чём: вообще-то, Елисей был не прав.       Он никогда не стремился быть для кого-то хорошим. Не было смысла. Один проступок — и ты хреновый для кого угодно. Замечательный пример: родители, которые по общепризнанным нормам должны всей душой любить умных, серьёзных и целеустремлённых детей. На деле же они отдали всю любовь Елисею только потому, что он добрый и относительно послушный. Всё просто.       Вообще-то, человеческое существование сводится к программам природы. Терпимость — это сказочка-иллюзия, прощение — библейская ложь. Зато желание мести, жажда справедливого наказания, звериные инстинкты уничтожения непохожих и слабых, избавление от потомства в случае невозможности его взрастить — программы настоящие. Какие духовность, любовь, привязанность? Идиотизм.       Тесто мягко сминалось в руках. Руслан так глубоко задумался, что даже дрожжи успели активироваться.       Когда раздался звонок в дверь, он был весь перепачкан в муке и не готов к разговору. Никаких установок сформировать не успел, новых доводов тоже. Но пришлось идти открывать.       Однако, к его удивлению, в подъезде топтался еблан с гитарой.       — Оу. Приветики, — поздоровался Кирилл. — Пошли гулять?       — Я готовлю, не видно? — раздражённо отозвался Руслан. Дверь закрывать предусмотрительно не стал: идиот выть начнёт на весь подъезд, как пить дать.       — Тогда можно в гости?       Ладно, хорошо. Он из тех людей, которым бьёт в голову идея-фикс — и всё, финиш, не остановятся, пока не получат своё. В чём заключается это «своё», Руслан предпочёл забыть.       Когда он отошёл вглубь коридора, пропуская Кирилла в квартиру, флегматичное лицо недоделанного музыканта театрально вытянулось.       — Это какая-то ловушка?       — Я сейчас закрою.       — Ладно-ладно, — Кирилл шагнул за порог и снял с плеча чехол с гитарой. Он был в лёгкой кожаной куртке и полосатой футболке, на груди висели побрякушки, фиолетовая чёлка слегка топорщилась. Зачем столько показательно вызывающих деталей, спрашивается? Нет-нет, стоп. Не анализировать. Не до него сейчас.       — Только не мешай мне, — спокойно сказал Врублёвский, возвращаясь на кухню. Достал капусту, морковь и луковицу, бросил всё это в раковину, начал старательно отмывать. Кирилл прошёл по пятам, с любопытством осмотрелся и приметил место на подоконнике. Вот ведь… котяра недоделанный.       — Так ты хозяйка?       — Кто-то из нас двоих должен делать домашние дела.       — А хозяин где?       — Он… — Руслан замешкался и подцепил ножом луковую шелуху. — Не знаю. Где-то.       — Вы случайно не поругались? Ты становишься мягче, когда переживаешь.       Руслан опустил руки на край раковины. Взгляд размыло — мыслей вдруг стало так много, что заныли виски. Мягче? Переживаешь? Да с чего бы?       «Вам всем лишь бы не чувствовать боли. Но есть люди, которые так жить не могут, и пора бы с этим смириться!»       Он сглотнул и осторожно потёр глаза запястьем. Чёртов луковый сок.       — Ты что, плачешь?       — Лук.       — Руслан? — Кирилл приблизился и наклонился, заглядывая в лицо. — Если ты заплачешь, я тоже заплачу, я очень восприимчивый.       — Пошёл ты…       Почему-то он рассмеялся. И смех звучал странно — жёстко, как будто кто-то зашаркал крупной наждачкой по дереву.       Луковица выпала и укатилась под стол. Нож грохнулся на капусту.       Наглости и смелости Кирилла хватило ровно на то, чтобы стиснуть Руслана в объятиях. И теперь он, кажется, смиренно ждал смерти.       Думал наверняка о том, что прожил хорошую жизнь. Яркую, весёлую, пусть и недолгую. На гитаре успел научиться играть, пару песен сочинил сам. И вообще-то лучшие уходят молодыми. А такие себе тухнут аж до самой старости…       — Поругались, — шёпотом сказал Руслан, устало опуская голову на крепкое плечо.       И умолк.       Кирилл поджал губы, чувствуя кожей лёгкое дыхание, рукой — сердцебиение где-то на уровне спины, под тонкой футболкой. Взволнованное, сильное. Обнял, окей, ещё жив, но что-делать-то-теперь-что-делать-что-делать?       — Что у вас стряслось?       — Я просто… Мне плохо даются эмоции.       — Недопонимание?       — Около того.       Аккуратно отстранившись, Руслан нахмурился.       — Кроме него, у меня никого нет, — высказал, и стало легче.       — А я? — Кирилл нервно улыбнулся уголком губ.       — Я не знаю, как к тебе относиться. Ты как снег на голову в июле, ей-богу…       — Тогда лучше и не думай сегодня об этом. Хочешь, песню спою? Сразу полегчает.       — Опять свой бред про…       — Нет, хорошую.       Руслан должен был сказать: «Твои песни мне нахуй не сдались». Кинуть в него сначала капустой, потом ножом для верности и сверху окатить презрением с головы до ног.       Но…       — Спой, — сказал он.       Предночная дымка на горизонте наползала на угловатые тени домов. Из форточки тянуло мокрым асфальтом, свежестью и весной. Где-то грозно лаял пёс, и кто-то заливисто смеялся.       Оставив в покое продукты, Руслан с ногами взобрался на мягкий уголок. Кирилл сходил за гитарой, сел на подоконник и затянул Lumen.       Песня шла хорошо, и Кирилл быстро забылся в её больных, надорванных нотах. Спел бы что-нибудь из своего, из самого-самого, но налажать перед Русланом было страшно.       Зато к концу песни Врублёвский повернулся и посмотрел из-под светлых ресниц — спокойно, благодарно. И улыбнулся. Чуть-чуть. Украдкой.       Как только ноты стихли, он заговорил первым:       — Кирилл, ты влюбился?       — С чего такой вопрос?       — Ты ведёшь себя совсем как влюблённый.       Медленно опустив гитару на пол, Кирилл приставил её к стене.       — Ты очень чуток к чужим эмоциям, правда ведь?       Руслан выпрямился так резко, будто кто-то дёрнул его за волосы на макушке.       — О чём ты?       — Все твои выводы были правильными. Ты упрекал меня в том, что я хочу быть кем-то особенным, что я делаю что-то, нужное другим. И ты был прав. Эксперимент по попытке понять тебя завершился влюблённостью. Хреновый из меня психолог.       — Эксперимент… — протянул Руслан, поднимаясь на ноги. Говорил он куда спокойнее, чем раньше. Почти холодно, почти равнодушно. — Вот в чём дело.       — Можно попросить об одном одолжении?       — М?       — На один день притворись моим человеком.       — Зачем?       — Ради меня. Это просьба.       — И что получу я?       — Ничего, — Кирилл устало усмехнулся. — Ничего, кроме проблем. Это благотворительность. Хотя и она бывает полезна, но не в этом случае.       — На один день?       — Да. Всего один. Двадцать четыре часа начиная с этой минуты. Или это слишком для тебя — притворяться чьим-то?       Он подошёл ближе, почти в упор, и посмотрел в грязно-зелёные, тёмные от гнева глаза. Взгляд у Руслана был слишком знакомым, пристальным. Таким, какой сейчас Кирилл мог бы увидеть в зеркале.       Он протянул руку и плавно захватил тонкую, по-девчачьи хрупкую шею. Грубо, будто собрался стукнуть головой обо что-нибудь твёрдое и желательно со всей силы. Руслан хватку выдержал — и вызывающе вздёрнул подбородок.       — Так вот оно что… как тебе удаётся водить всех за нос? — спросил Кирилл.       — Не всех, — шепнул Руслан. — Тебе хватило упрямства залезть мне в душу. Что теперь будешь делать?       Шаг за шагом, шаг за шагом, шаг за шагом маленький принц пришёл к своей розе. Правильный путь всегда самый длинный или как это ещё понимать?       — Об этом мы поговорим позже, а сейчас я хочу спросить, почему ты так настойчиво отгораживаешься от всех? Ты ведь совсем не такой, каким хочешь казаться.       — Хочешь грустную историю о том, как человек стал скрытным и замкнутым? Не услышишь.       — Тогда расскажи весёлую.       — Кирилл, это бессмысленно. В моей жизни… не было тех, кому я хотел бы открыться. Здесь нет никакой травмы и никакой тайны, ничего из того, что ты ищешь. Меня никто не бил, Елисей ко мне ни одну опасность не подпускал. Мне не причиняли боль. Скорее наоборот… просто, знаешь ли, только в сказках люди пытаются до кого-то достучаться. На деле каждый из нас привык жить разочарованным. В жизни так не происходит. Если игнорируешь ты, игнорируют тебя. Вот и всё.       — Но ведь со мной это не сработало.       Руслан сглотнул, непонимающе уставившись в светлые серьёзные глаза. Крыть было нечем, но почему-то и не хотелось. Впервые не хотелось.       — Ты исключение. Исключение не изменяет правило.       — Но создаёт новый вариант. Если тебе было больно, почему ты продолжал загонять себя в угол?       — Я не… да, твою мать! — Руслан отшатнулся, но отползти от Кирилла не смог: тот просто шагнул вперёд и оказался ещё ближе. — Нет никаких углов!       — Я не понимаю тебя!       — Эксперимент не удался, — едко хмыкнул Руслан, отворачиваясь.       Осторожно, без усилия, Кирилл повернул его голову назад, к себе. Наклонился, обвёл пальцем холодные зловредные губы. Гадюка. Гадюка болотная, самая увёртливая, самая ползучая. Вот он кто, а не роза. Но что теперь поделаешь, Кирилл тоже не очень-то принц…       — Прости. Не думал, что тебя это заденет.       Сказал и поцеловал. Прижался крепче, почти опрокидывая Руслана на уголок и заставляя его окончательно потерять хлипкую опору. А Врублёвский дёрнулся и неожиданно раскрылся — легко, как будто только этого и ждал. Отвечал — пылко, раздражённо. Водил губами по губам, кусал, путался в кулонах и тянул к себе.       Для Кирилла это было настоящим открытием — марионетка, снятая с нитей, может двигаться сама. Марионетка, снятая с нитей, может быть куда сильнее кукловода.       Видимо, ей так было проще. И удобнее.       Список… где там заканчивался список?       Руслан всегда уходил один.       Руслан никогда не улыбался.       Руслан обожал «ласточек» и не отказывался от них, даже если злился.       Руслан за две минуты побил рекорды страсти всех девушек, с которыми Кирилл имел дело.       Руслан легко вёлся на физический контакт — легче, чем шлюха, только вот знали об этом единицы, потому что на душевный контакт он не шёл совсем.       Руслан смелый.       У Руслана родимое пятно над ключицей — похожее на шрам от затушенной сигареты. У него прекрасное, гибкое тело. Каким-то чудом он научился целоваться без толковой практики. Он вообще талантливый и догадливый.       Руслан потрясающий.       Но понять его, наверное, никому не дано.