***
Я бы не сказал, что моя далеко не сказочная жизнь движется вперёд. Пожалуй, назову её пока так. Вот уже на протяжении месяца я выступаю в нашем баре как певец. И, знаете, это неописуемое ощущение. Джинсок с Джоном меня постоянно хвалят. Как-то даже подошёл лично Господин Нам и сказал, что такими темпами я стану очень успешным. В его словах я не услышал искренности, потому что он зарабатывал на мне очень хорошие деньги для своего борделя. Мало того, что в качестве мальчика для развлечений я имел успех и постоянно пользовался спросом, так ещё и на мои выступления с каждым разом приходило всё больше любителей музыки. На самом деле это волнительно выходить вот так на сцену, стоять там практически одному, когда на тебя устремлено столько взглядов. Кто-то смотрит восторженно, кто-то с презрением, а в чьём-то взгляде я наблюдаю похоть и желание, узнавая своих бывших клиентов. Заказов у меня действительно стало больше, потому что услышать лично, как звучит мой голос, когда я нахожусь на пике удовольствия, хотели многие. Но их ждало сплошное разочарование, потому что именно в тот момент, когда клиент снова грубо вжимал меня в кровать, я терял сознание. Мой организм реагировал на боль, тем самым защищая меня. Скорее всего, я сам дал себе эту установку. Я не получал удовольствия от этого ночного времяпрепровождения. Моей самой главной страстью была, есть и будет музыка. Ей я отдавал всего себя, находил то, чему можно было продать душу и наполнить пустующее сердце. Все вечера стали скучными, серыми и похожими один на другой. Меня даже не удивляли клиенты с их особенными пристрастиями в сексе. Я видел, как на меня смотрел Джон: в этом взгляде читались жалость, сожаление и понимание. Никто не понимал меня так, как этот хён. После того, как я в очередной раз потерял сознание, Джон зашёл ко мне в комнату и рассказал одну историю, после которой я окончательно понял, почему он ко мне так относится. Он поделился со мной тем, что рассказал правду о себе, о своих переживаниях насчёт младшего брата. Он открылся мне, и я был рад этому. Тогда я узнал, что Джона на самом деле зовут Джихён, и что судьба у него была схожа с моей. Оказывается, его в детстве бил отец, но братишку не трогал, потому что тот был слишком мал. Когда же отец Джона собственноручно убил свою жену, Джон не выдержал и хотел сбежать, прихватив с собой братика. Но, увы, отец спрятал его. Тогда маленький Джихён сбежал один. Не знавший толком города, он пытался выжить, пока его не нашёл Господин нашего борделя. Так я узнал, что Джон получал деньги таким же способом, как и я, — продавал своё тело. Но, к великому счастью, он смог выкупить себя и остался работать тут, присматривая за молоденькими мальчиками, ведь надеялся, хотя нет, переживал, что брат может попасть сюда. Джон до сих пор не знает, где его милашка Вонхён. Хён просто надеялся, что он жив и здоров. Несмотря на свои переживания, Джон всегда меня поддерживал и говорил, чтобы я никогда и ни при каких обстоятельствах не отказывался от своей мечты. Я лишь улыбался старшему, кивая головой, что, конечно же, буду следовать за своими желаниями. Я очень радовался, что публике нравилось моё пение, выбранный джазовый репертуар, а Джинсок вообще каждый раз говорил мне, что мои навыки улучшаются. А потом, подойдя ближе ко мне, признался, что хочет скорее увидеть меня на сцене с саксофоном и оценить мои технические способности игры на этом инструменте. Тогда-то я и задумался, что действительно пора заняться этим. Спустя ещё месяц усердных занятий на саксофоне по настоянию Джона и Джинсок-хёна я решился выступить в качестве аккомпаниатора. К нам на гастроли как раз приехала миловидная девушка. Я тогда подумал, что у неё нежный и тоненький голосок, но понял, что ошибся, когда девица заговорила со мной. Грубоватый, прокуренный голос, который проникает внутрь, до самого сердца, харизматичный и какой-то запоминающийся. У неё диапазон голоса оказался почти две с половиной октавы, хотя я думал, что она только и могла, что петь в среднем регистре. Но я так сильно ошибался. Она стала для меня примером того, что первое мнение о человеке бывает обманчивым. Нужно с ним тесно пообщаться, чтобы понять, что он из себя представляет. Девушку эту, кстати, звали Мунби, и мы почти каждый вечер с ней репетировали. Она оказалась достаточно умна и воспитана, даже несмотря на то, что выкуривала сигары наравне с музыкантами-мужчинами. Мунби-нуна обожала тискать меня за щёчки и называла ватрушечкой, а всё потому, что Джон как-то при ней меня так назвал. И с тех самых пор только и было слышно в мою сторону от нуны: «Ватрушечка, а давай сегодня распоёмся?», «Ватрушечка, Ви, а ты не хочешь разыграться и показать, что ты умеешь?» Честно, это прозвище начало меня немного бесить. И если сначала оно мне нравилось и даже казалось милым, то теперь всё с точностью до наоборот. Чёрт бы побрал этого Джон-хёна. Репетиции проходили на позитивной ноте, Мунби-нуна постоянно шутила и учила меня нецензурным словам, приговаривая при этом, что так моя речь обогатится в несколько раз. Я не понимал, к чему всё это, ведь я совсем ещё юн, мне скоро будет только семнадцать. А тут такие слова… Ох, нуна, как же хорошо, что я их тогда запомнил, ведь в будущем они мне пригодятся. А сейчас она материлась как сапожник, когда какой-то там пианист по ошибке брал неверный звук, крыла его благим матом так, что бедный парниша весь сжимался, опускал голову и продолжал играть распевки, не делая уже никаких ошибок. Когда же подошла моя очередь разыгрываться, я резко почувствовал волнение. Ну правильно, ведь на меня по меньшей мере смотрело три пары глаз: нуна, Джинсок-хён и Джон. Как тут будешь спокоен?! Я тяжело вздохнул, набрал побольше воздуха в лёгкие, а затем, поднеся мундштук к губам, зажал трость между зубами и извлёк звук, настраивая инструмент. Затем сыграл гамму вверх, немного разыгрывая пальцы, а потом подошёл к роялю, выискивая глазами свою партию. Мунби внимательно следила за мной, улыбалась тепло, а затем подошла ближе и стала подпевать. Так, собственно, мы и начали репетировать вдвоём. Постепенно волнение улетучивалось, и я уже мог спокойно извлекать ноты. Я расслабился и стал бродить по сцене, потому что свою партию, сыгранную уже дважды, выучил назубок. Я всегда обращал внимание на то, что для меня не составляло труда быстро запомнить нужную информацию, охватив её лишь беглым взглядом. Для меня это не было проблемой. А тут всего-то две страницы нотного текста. Да и сам Джинсок сказал, что у меня неплохая музыкальная память, и что я её могу использовать лишь себе на пользу. Вот и сейчас, смотря на слишком довольных хёнов, которые сидят в первом ряду, чувствую, как радость и наслаждение наполняют моё сердце. Улыбки на их лицах для меня всё. Сегодня день X, день нашего с Мунби выступления. Волнение снова окутало меня, но Джон старался меня отвлечь от этого чувства. Постоянно подбадривал, шутил вместе с нуной, снова и снова крал мою искреннюю улыбку. Сам же Джон сказал, что будет сидеть в первом ряду и смотреть только на меня, аплодировать громче всех. Я верил, что всё будет именно так. Когда же нас объявили, нуна приобняла меня, и мы вышли на сцену. Публика тут же встретила нас, громко хлопая в ладоши, а когда свет на сцене погас, вообще затихла. Из темноты раздался звук саксофона, это был я. В полной темноте, прикрыв глаза, я перебирал пальцами по клапанам, извлекая лирическую мелодию в стиле блюз. Затем вступила Мунби-нуна своим хрипловатым прокуренным голосом. Свет потихоньку стал появляться на сцене, и слушатели стали глазеть на нас. Некоторые девушки повставали со своих мест и встали совсем близко к сцене, уставившись на меня. Я очень сильно ощущал эти мечтательные и изучающие взгляды молодых девиц, клянусь, я даже слышал их томные вздохи. А потом я встретился взглядом с Джоном. Он смотрел на меня, как гордый отец на своего сына. Мне даже захотелось расплакаться от всего этого. Чёрт, я сейчас играю, вроде как радоваться должен, а мне хочется нюни распустить и сопли обо что-нибудь вытереть. Джон продолжает смотреть, хлопает, что-то восторженно кричит, и я даже не понимаю, что выступление закончено, а Мунби почему-то снова начинает петь, только теперь aʼcapella*. Я поглядываю на неё, а затем подхватываю мелодию, и теперь мы поём дуэтом. Всё это кружит мне голову, я не слышу, что сейчас происходит — слишком увлечён процессом. Я даже не замечаю, что на сцену пытается пробраться какой-то мужчина, он что-то кричит, но у меня будто уши заложило, вся его речь проходит мимо меня. Мужчина пытается дотронуться до нас, и ему это удаётся. Он хватает меня за запястье и тянет на себя, а у меня ноги ватные, не слушаются совсем, и я по инерции поддаюсь, буквально падая со сцены. Но у меня ведь есть Джон, помните? Он ведь обещал, что защитит меня. И вот поэтому он оказывается на сцене, бьёт мужчину по наглому лицу, при этом вырывая мою руку из его захвата, а затем, не церемонясь, сталкивает его со сцены. Джон тут же уводит меня, успокаивающе гладит по волосам и доводит меня до моей комнаты. Он укладывает меня на постель, а для меня всё как в тумане. Я испытал сегодня слишком много эмоций, я просто не соображаю, что сейчас происходит и где я нахожусь. Джон покидает мою комнату, а потом возвращается уже с подносом, на котором стоит маленький чайничек и кружка крепкого кофе. Этот аромат я ощущаю сразу: он проникает глубоко в лёгкие, заставляя меня приподняться на кровати и виновато посмотреть на хёна. — Прости, что всё так вышло. От меня одни проблемы. Джон же шикает себе под нос, что-то тараторит, но я не слышу. Видимо, ругает меня за мою неосмотрительность и увлечённость. Я же тянусь руками к кофе, осторожно подношу ко рту и отпиваю маленький глоток. Горячий. Чувствую, как жидкость обжигает всё внутри. Джон уходит, а я понимаю, что ему стоит сейчас побыть одному, ведь если бы я был внимательней, я бы заметил надвигающегося мужчину и отошёл хотя бы от края сцены. Подумать только, если бы тогда Джон не оказался рядом, то это пьяное недоразумение точно бы стащило меня со сцены.***
***
***
Сегодня, как и все предыдущие месяцы, я выступаю в джаз-клубе. У нас какое-то серьёзное мероприятие, поэтому в концерте участвует множество исполнителей и инструментальных коллективов. За это время я уже научился справляться с волнением перед выходом на сцену, привык к разной реакции на своё выступление и расширил свой певческий диапазон. Время до моего выхода поджимало, и поэтому я обнял Мунби-нуну, получил её нежную и тёплую улыбку, а затем направился в сторону сцены. На мне сегодня закрытие концерта. Просто, как выразился Господин Нам, я — вишенка на торте. Я ещё тогда усмехнулся, но потом, как и всегда, хорошо подумав, согласился. В этот раз в моём репертуаре весёлая и зажигательная песня, благодаря которой я заставил всю публику пуститься в пляс. Джон мне тогда сказал, что эта музыка хороша для фокстрота, но я особо не запоминал все эти танцевальные термины, гораздо интереснее было откладывать в голове информацию, касающуюся саксофона и певческой деятельности. Моё выступление снова прошло на ура. Кто-то громко выкрикивал восторженные «браво», «давай ещё», кто-то же бурно аплодировал, а я внимательно смотрел на Джона, который стоял в левом углу от сцены. Он пристально на меня смотрел, переводил взгляд на публику, а затем показывал мне поднятый кверху большой палец. А потом я ясно прочёл по его губам «молодец». Публика стала расходиться, лишь некоторые оставались за своими столиками. Я спокойно проследовал в гримёрную, а там меня уже поджидали хёны. Джинсок тут же встретил меня крепкими объятиями и похвалой, а затем к нему присоединился Джон. Я улыбался им, говорил слова благодарности, а затем Джон потянул меня за руку и отвёл в сторону. — Тэхён, тебя в зале ждёт человек. Ты должен поговорить с ним, — шепчет мне Джон. Я послушно киваю головой, разворачиваюсь и обратно выхожу на сцену, а затем спрыгиваю с неё. И действительно, среди пустого помещения за круглым столиком меня ожидал какой-то человек. Я даже не мог себе предположить, кем он может оказаться. Я осторожно подхожу к нему, отодвигаю стул и присаживаюсь. Смотрю на своего собеседника и подмечаю про себя, что мужчина слишком бледный и выглядит очень молодо. По крайней мере, лицо у него почти подростковое, будто мы и вовсе ровесники. — Мин Юнги, музыкальный критик, — говорит сухо мужчина, протягивая мне свою руку. Я пожимаю её в ответ и внимательно слушаю старшего. Как выяснилось, этот самый Юнги здесь оказался проездом, услышал о том, что в нашем баре сегодня концерт, и пришел поглядеть. Он сказал, что разглядел во мне нечто особенное, то, что так давно искал. Поэтому у него есть ко мне некое предложение. — Я хочу увезти тебя с собой в Сеул. У тебя будет в разы больше возможностей прославиться, заработать хорошие деньги и, самое главное, скорее получить свою свободу. От последней его фразы больно закололо в районе сердца. Я действительно хотел этого больше жизни. А если так подумать, что плохого в том, что я буду теперь жить в Сеуле? — И да, Господин Нам не против, я уже успел поговорить с ним и сообщить о своём решении. Так что, Ви, я даю тебе вечер на сборы, и уже завтра мы с тобой уедем. Да, это радостная новость, но мне грустно. И я даже знаю причину. Джон. Если я сейчас уеду, я ведь останусь совершенно один, без чьей-либо поддержки. Пока я предавался своим думам, Юнги встал из-за стола и покинул бордель. Я не заметил, как он ушёл и того, как по моей щеке скатилась одинокая слеза. Я резко встаю из-за столика, бегу в сторону лестницы и просто пулей поднимаюсь на второй этаж, залетая к себе в комнату и хлопая дверью. Больно, очень больно. Джон ведь единственный дорогой человек для меня сейчас. Он заменил мне не только отца, но и мать. Он — всё для меня. А сейчас я понимаю, что могу его лишиться. Слёзы уже во всю брызжут из моих глаз, я хлюпаю носом, потому что давно не ревел, а сейчас дал полную волю своим эмоциям. Джон незаметно появляется в моей комнате, присаживается на край кровати, а я тут же кидаюсь к нему на шею, крепко сжимая в объятиях. — Я не х-хочу ехать туда, мне н-нечего делать там без т-тебя, — рыдая, произношу я. Вытираю ладонью своё зареванное лицо, хмурюсь, а потом чувствую, как моих губ касается что-то мягкое и горячее. Джон крадёт мой первый поцелуй. Сначала он осторожно чмокает меня в губы, а затем смелее сминает их своими. Я не знаю, что мне делать, ведь я ни разу ещё не целовался, поэтому я лишь сильнее смыкаю губы вместе и наслаждаюсь теплотой Джона. Я чувствую, как внутри всё оживает и цветёт. Я окончательно понимаю, что Джон мне дорог, но лишь как старший брат. Большего я к нему не чувствую. Он правда хороший человек, но не мой. Не моя пара. Да и сам Джон это понимает. И его жест в виде поцелуя — это просто успокаивающее действие. Хён говорит мне, чтобы я уезжал отсюда, потому что в Пусане с каждым днём становится всё опаснее из-за партизан, и я лишь послушно киваю головой. Джон удостоверился, что я собрал все свои вещи и сложил их в чемодан, а затем, подойдя ко мне, произнёс, что обязательно приедет ко мне в Сеул. И я ему верю.***
***
***
Сеул, оказывается, ужасно красивый город. Я просто не отрываясь смотрел в окно автомобиля и постоянно донимал Юнги-хёна своими вопросами, но тот лишь хмуро одаривал меня взглядом и лениво рассказывал. Но мне этого было мало. У Юнги, как выяснилось, есть собственный музыкальный клуб, в котором я теперь работаю. А ещё он сказал, что бордель, в который направил меня Господин Нам, находится напротив. Что же, видимо, даже здесь придётся совмещать две свои «профессии». Да я и сам понимал, что в долгу перед Юнги, он ведь выкупил меня, об этом мне сказал Джон, и если я буду зарабатывать на жизнь лишь музыкой, то этих денег хватит только на содержание себя. И никакой речи о выкупе своей свободы. А так, по рекомендациям Господина Нама, я смогу создать хороший капитал на своём теле, а затем выкупить себя и заниматься уже тем, чего жаждет моя творческая натура. Но, когда я узнал, сколько стою, я понял, что одной подработки певцом в клубе Юнги-хёна мне будет мало. Поэтому по совету старшего я нахожу вакансию саксофониста в ещё одном баре, что располагался двумя кварталами ниже. В один из дней приходилось работать в двух местах, и после этого я так уставал, что сил развлекать клиентов у меня уже не было. Тогда я ложился вздремнуть часика на полтора-два, а уже поздним вечером, или даже ночью, принимал привередливых гостей. Без Джона было тяжко, ибо никакой информации мне никто не давал. Я даже не знал, чего ожидать от клиента, идя на очередное «свидание». Мне очень сильно не хватало Джона, его братской поддержки, зелёного чая с печеньем, милого «ватрушечка, вставай» по утрам. Ах, как же сейчас хреново. Утром я никуда не пошёл, на другой работе была какая-то репетиция, но сон был сейчас важнее. Я спал как младенец, даже причмокивал во сне и не заметил, как в комнату кто-то вошёл. Этот человек осторожно присел на край моей кровати, навалился всем телом на меня, а затем прошептал на ухо: — Ватрушечка, вставай. Знаете, я тут же резко проснулся и ощутил, как круто перевернулся мой мир с ног на голову. На мне, весь такой весёлый и довольный, валялся Джихён, смеялся, умиляясь моей реакции. А я просто не мог поверить своим глазам. Этого просто не может быть! Должно быть, это сон. Волшебный, сказочный и такой сладкий сон. — Джон-хён, — мило пробормотал я, — неужели это правда ты?! Я прижался к нему, крепко обнимая. Точно, это он, никакой это не сон. Я же чувствую его прикосновения, слышу шёпот и ощущаю дыхание на своей шее. Это мой хён, он теперь рядом со мной.***
***
***
#30 Seconds To Mars — End Of All Day
А знаете, что я должен ещё вам сказать? Кажется, я начинаю немного разочаровываться. Снова однообразие, от клиентов нет отбоя, я просто нарасхват, и от этого так тошно. Выворачивает от своей никчемности и опустошённости. Кукла, мальчик на одну ночь, развлечение. Называй меня как душе угодно. От всех обращений мне не по себе. Хочется снова спрятаться, убежать, скрыться ото всех. Хочется искреннего тепла, нежности, любви… Настоящей такой, живой и первой. Я ведь еще никогда никого не любил. Путь к моему сердцу закрыт, а сам я скрываюсь от всего, что может оживить меня, наполнить и доказать, что я тоже живой, что я человек, личность. Джон хоть меня и поддерживает, но я уже понял, что исчерпал все свои желания. Я ведь получил то, что хотел: довольно успешно пою в кабаках, играю на саксофоне. А что мне ещё надо? Свободу? А я не смогу её получить, она уже продана, спрятана и забыта мной. Я уже марионетка, только бы кукловода себе стоящего найти. Я вижу, как Джон смотрит на меня с непониманием, поговорить хочет, вот только я бегаю от старшего с работы на работу, смываюсь от своих проблем. А ведь стоит, скорее всего, прислушаться к тому, что хочет мне сказать Джон, но я не хочу. Я надеваю на себя какую-то лёгкую куртку, выхожу из клуба и направляюсь в кабак, где сегодня нужно подыграть какому-то певцу вроде как из-за границы. И чего ему в такое время не сидится у себя дома, не пойму. Я иду, бурчу себе что-то под нос и даже не замечаю, что следом за мной идёт Джон. А потом вообще всё становится ужасно непонятным. Сегодня по радио точно объявили, что обстрелов не ожидается, однако у партизан другое мнение. Я не сразу чувствую, как меня толкают и прикрывают собой, я не слышу звука выстрелов, потому что снова заложило уши, я лишь вижу, как обеспокоенно бегут люди, они что-то кричат, а я пошевелиться не могу, потому что на мне лежит явно человек, а вокруг нас — красно-бордовое пятно. Кажется, кто-то только что ценой своей жизни спас меня. Я нахожусь в каком-то трансе, когда выползаю из-под человека, оглядываюсь по сторонам, чтобы удостовериться, что стрельба прекратилась, а потом перевожу взгляд на человека, который меня прикрыл, и просто вылетаю из реальности. Стоп. Как такое вообще возможно? Ведь это… Слёзы льются ручьём, когда я вижу перед собой бездыханное тело Джона. Кто бы мог подумать, что он кинется меня защищать. Я не чувствую своего тела, лишь сильнее прижимаю к себе окровавленного старшего и что-то истерично кричу. Не могу перестать плакать, слёзы просто не прекращаются. Вдалеке вижу знакомую фигуру, но не успеваю понять, кто подходит ко мне, потому что теряю сознание. Придя в себя, я обнаруживаю, что нахожусь в комнате. Шторы закрывают окно, а на маленьком столике лежит записка. Тянусь к ней и раскрываю, тут же прочитывая её.Мой милый мальчик Тэхён. Не знаю, веришь ли в то, что мы можем предчувствовать свою судьбу, но у меня точно было видение. Если ты читаешь это, то меня явно уже нет в живых. Не знаю, как я понял то, что мне осталось жить недолго, но я решил заранее написать тебе это письмо. Тэхён-а, ты всегда был для меня некой мотивацией, ведь ты всё это время мечтал. Жил. Ты такой живой. Ты меня воодушевлял, заставлял поверить в себя и в то, что все мы в душе мечтатели. И ты — яркий их представитель. Ты научил меня заглядывать в себя, внутрь своего сердца, ты заставил меня задуматься о своём будущем и о том, кто же я и что я сделал для этого мира? Так вот, ватрушечка, что я хочу тебе сказать, не так давно я заметил, как ты стал грустить. Я даже удивился, когда перестал наблюдать тот огонёк мечты в твоих глазах. Понимаешь, я не хочу, чтобы ты переставал верить в себя, чтобы ты переставал мечтать. Порадуй старика Джона, точнее Джихёна, ведь я очень горжусь твоими достижениями. Просто стань свободным, как ты и хотел. Тогда и моя мечта исполнится. Джон, твой вечно болтливый и заботливый старший брат.
После прочитанного я рыдал, как обиженная девчонка. Эти слова… Они так тронули меня. Я даже не знал, о чем мечтал Джон, чего он хотел от жизни. Это письмо стало для меня откровением. Я до сих пор не могу успокоиться, постоянно перечитываю письмо и обещаю не только самому себе, а теперь еще и Джону, что обязательно обрету свободу и стану знаменитым певцом, о котором будет говорить вся Корея.***
***
***
Раны заживают, а время идёт вперед. Со смерти Джона проходит уже полгода, а рядом со мной теперь Юнги, который прячет меня от надоевших поклонниц и слишком самоуверенных мужчин, которые думают заполучить моё тело после того, как покажут содержимое своего кошелька. Я же быстро после выступления убегаю к себе в гримёрную, а потом начинаю жаловаться Юнги-хёну о том, что это совершенно не моя публика, что мне нужен контингент повыше, чиновники там всякие, богатые и влиятельные люди. Мне ведь нужна крупная сумма денег, чтобы выбраться из этого недосексуального рабства, а так — остаётся только мечтать о такой публике. Тем не менее спустя пару месяцев моей усиленной работы и постоянной рекламы со стороны Юнги к моему восемнадцатилетию нам поступает приглашение выступить в одном из самых дорогих ресторанов Сеула. Моему счастью нет предела, как и радости Юнги. Я впервые увидел такие эмоции на его лице. Мы с ним даже тщательно номер решили продумать, чтобы точно заинтересовать кого-то, кто покрупнее Юна в музыкальной сфере, и получить просто феноменальную популярность. Юнги потом сам сходил к управляющему этого ресторана, договорился о времени и гонорарах. Когда же он вернулся, то настоятельно посоветовал мне зажечь на своём выступлении. Мы пошли на рискованный шаг — решили представить публике песню моего собственного сочинения. Что же, я буду надеяться, что все пройдёт успешно.#BTS | 방탄소년단 | V — STIGMA
Поздний вечер, людей в ресторане довольно много, и все, кажется, ждут моего появления. Тут полно расфуфыренных мадам и всевозможных чиновников среднего возраста, также взглядом я нашёл довольно пожилых людей и парочку молодых. В общем, контингент что надо. Объявляют мой номер, выхожу снова в полной темноте, сажусь на высокий барный стул, что стоит в середине сцены, одну ногу оставляю на полу, а вторую — на железный каркас. Рядом со мной стоит микрофон. Опускаю голову и жду, когда начнётся живая музыка. Слышу щелчки одного из музыкантов, и вот уже первые аккорды моей композиции. В зале появляется свет, но всё равно ещё слишком темно, чтобы можно было разглядеть моё лицо и вообще, кто находится на сцене. Я начинаю петь, продолжаю слегка опускать голову, и прикрываю лицо полями чёрной шляпы. На мне строгий чёрный классический костюм и в тон ему рубашка, которая немного оголяет мою грудь. Я слегка придерживаю микрофон и продолжаю петь, прикрывая при этом глаза. Я увлекаюсь своим пением, игрой музыкантов, а когда наступает проигрыш, раскрываю глаза и вижу, как публика оживилась и вовсю танцует медленный танец. Напротив меня останавливается какая-то парочка, но я не обращаю на неё внимания, вновь прикрываю глаза и упиваюсь льющейся музыкой, которая пронизывает своим звучанием всё моё тело. Мелодия заканчивается, я поднимаю свою голову и, смотря прямо на слушателей, сталкиваюсь с любопытным взглядом чёрных глаз. Они смотрят так изучающе, хитро даже. А я зависаю, разглядывая обладателя этих глаз. Юнги подкрадывается сзади, говорит, что нам пора, и я разворачиваюсь, направляясь в свою гримёрку. Чувствую, как кто-то хватает меня за запястье почти у самого выхода со сцены. Повернувшись, внимательно смотрю в глаза напротив. — Ви, мы торопимся, давай скорее, — говорит мне Юнги, а я продолжаю тонуть в этом омуте чёрных глаз. Они такие красивые, я даже вижу в них галактику. Очень завораживает, как и сам человек. Судя по всему, какой-то чиновник, но ужасно привлекательный и молодой. — Чонгук-ши, нам пора, — раздаётся рядом с парнем, и я вижу, как брюнета за руку оттягивает какая-то женщина. К слову, сам же этот Чонгук, как назвала его дама, до сих пор держит мою кисть, и мне кажется, что потом на этом месте обязательно будет ожог. Молодой человек отпускает мою руку, но продолжает смотреть в мои глаза, практически не моргая. Отходит назад, а уже затем устремляет свой взгляд в пол. Зайдя в гримёрную, я долго не мог успокоить своё быстро бьющееся сердце. Я вспоминаю этого парня, его внешность, одежду, лицо, его обжигающее прикосновение, и понимаю, что тону. Чёрт, я в ловушке. Мне не выбраться. Океан чёрных глаз твоих мне никогда не позабыть, Чонгук-ши.***