Amore senza rimpianti

***

      С прошедшей гонки, взбудоражившей невозмутимого обычно аристократа, проходит чуть более суток. Возмущённый подобной дерзостью со стороны оборванца Намджун чаще прежнего выбирается на улицу и бродит по окрестностям недалеко от Меркато Веккьо, когда находится свободное время. Не то чтобы ему хочется вернуть свои деньги (так нагло сворованные) для него это мелочь, пара флоринов ничего не значат, просто он считает нужным преподать урок этим глупым воришкам, не умеющим зарабатывать собственным трудом. От воровства до убийства один шаг, кто знает, может, юноша тем самым сумеет предотвратить чью-то смерть? Возможно ли, что чья-то судьба зависит от его поступка?       В детстве мать часто неодобрительно высказывалась о бродягах и ворах, которые составляют основную часть населения. Флоренция буквально кишит ими, строи бедняков пополняются почти каждым день после неожиданно атаковавшей город бубонной чумы ещё сто лет назад. Грабежи и убийства учащаются, а потому мать настороженно кружилась вокруг своего безрассудного сына, если у того возникало желание играть с детьми обычных крестьян.       А уже сегодня аристократ рыщет по городу в поисках этого малолетнего преступника, будто ему совсем нечем заняться. Он не любит бездельничество, но сейчас выловить воришку - дело принципа. Солнце всё продолжает нещадно палить. Шатен рассматривает облака, безмятежно проплывающие по бирюзову полотну, как вдруг услышит недалеко от себя громкие мужские голоса и топот тяжёлых ног о землю. Он поворачивает голову в сторону шума и изумляется, когда на него надвигается толпа стражников, гнавшаяся за тем самым пареньком. На этот раз он убегает от торговца яблок, своровав у него плоды спелой яблони, над которой тот трясся чуть ли не всю свою жизнь, расхваливая их как самые лучшие во Флоренции. На губах у мальчишки снова играет задорная улыбка, со сверкающими глазами он хохочет, ловко перепрыгивая деревянные ящики, служившие преградой для преследующих. И он замечает Намджуна, снова застывшего на своём месте и глупо разинувшего рот. Но мальчишка не сворачивает, даже не пытаясь избежать встречи ещё и с ним, а продолжает бежать на аристократа, как к намеченной цели. И неожиданно хватает шатена за локоть, дёргает в свою сторону, заставляя бежать за собой. Намджун, повинуясь этой слабой хватке худых рук и запинаясь о собственную ногу, сдвигается с места, просто позволяя утаскивать себя в неизвестном направлении. Он рассеяно наблюдает за отстающей стражей, озадаченно сдвигая брови к переносице.       — Bastardo! Не дайте ему убежать на этот раз! — выкрикивает полноватый мужчина в цветастом фартуке на гигантском животе, раздувая толстые краснеющие щёки. Но тем приходится отпрыгнуть назад, когда путь преграждает проезжающая карета.       Сбежавшие оказываются свободны, и отчего-то у Намджуна бешено бьётся сердце, будто это он своровал эти яблоки, а сейчас пытался избежать крепкой хватки преследующего его закона, боясь расправы суда. Маленькая ладонь всё ещё не отрывается от него, и они забегают в переулок - тихий и влажный - где могут позволить себе отречься от всего мира на какое-то время, имея лишь возможность слышать приглушённые звуки кипевшей жизни города позади.       — Ох, это вы! — с наигранным удивлением выдаёт запыхавшийся мальчишка, продолжая сверкать своей улыбкой, прежде чем опустить руки, пряча за спину одну с яблоками. Он почтительно кланяется. — Buon giorno, мессер Намджун!       — Да ты же тот самый воришка! — шатен, обескураженный внезапной встречей, взмахивает руками и с возмущением смотрит на неизвестного сверху вниз.       Тот тяжело дышит, хватаясь рукой за бок, но при этом в глазах его витают сверкающее удовольствие и щепотка смущения. Мальчишка, заметив, насколько близко он оказался прижат к шатену, делает шаг назад, тут же упираясь спиной в обшарпанную стену из старого кирпича.       — А вот и нет! — продолжает настаивать брюнет на своём и ладонями принимается рыскать по карманам своих широких потрёпанных штанов, вынимая из левого тот самый кожаный мешочек, аккуратно перевязанный красной нитью. Кошель звенит монетами внутри, когда мальчишка подбрасывает его в воздух и довольный отдаёт его законному хозяину, похлопывая изумлённого парня по сжатому кулаку.       На длинных пальцах аристократа блестят от искрящегося над головой солнца тёмные кольца - на правой и на левой руке - серебряные, медные, золотые. Самый крупный камень, украшающий перстень на указательном пальце, привлёк внимание мальчишки.       — Что это?       — Ваш кошель, мессер! Что же, не узнаете?       — Но... но... зачем ты возвращаешь мне его? Разве ты не хотел украсть мои деньги?       — Ох, нет, ну что Вы!       — И к чему этот концерт тогда? — аристократ озирается по сторонам, заслышав вдалеке грубые ругательства стражи, рыщущей по площади, и в одно мгновение, сам того не осознавая, встаёт напротив низкорослого паренька, прикрывая собой, чтобы скрыть его за своей крупной тенью.       — Они глупы, мессер, сколько раз я уже убегал от них!       — Сколько раз? — удивлённо переспрашивает Намджун, прикрепляя мешочек на широкий бархатный пояс, даже не пересчитав деньги.       — Не забивайте свою голову лишней чепухой!       — Зачем ты воруешь?       Черноволосый мальчишка с крайним изумлением заглядывает аристократу в глаза, опуская голову так, что у него под подбородком образовывается еле заметная милая складочка, а затем смеётся, громко так, заливисто, что даже Намджун удивляется столь приятному звуку, и ему кажется, что это он говорит ересь.       — А Вы смешной, мессер! — утирая образовавшуюся влагу у глаз, произносит юный воришка. — Я не ворую, а беру в долг! Говорите лучше так. У таких же простых людей. Кому-то везёт больше, кому-то - меньше. Для меня это веселье. Вот только многие серчают на меня.       — Как тебя зовут, воришка?       — А вот я о Вас всё знаю... — еле слышно бубнит тот под нос, а после задирает свой округлый подбородок и с горделивым видом произносит: — Пак Чимин, мессер, надеюсь, я не причинил Вам ненужных хлопот! — но лицо его всё ещё отдаёт детским очарованием.       — Да не особо... — шатен чувствует, как постепенно расслабляется под взором этих внимательных глаз, с восхищением разглядывающих его.       Теперь, в этой близости, он замечает, насколько утончённые линии нижней челюсти воришки, замечает его миленький нос с маленькой горбинкой, карие глаза, распахнутые невероятно сильно, длинные угольно-чёрные ресницы, аккуратно подрагивающие при тихом вздохе, пухлые губы нежно-розового оттенка, раскрытые в нетерпеливом молчании, и высокие скулы, покрытые лёгким румянцем. Но лицо, для обычного воришки, у него чистое, волосы аккуратно зачёсаны назад, а одежда, разорванная ранее в разных местах, заштопана ласковой рукой.       — Не боишься, что тебя однажды поймают, воришка-Чимин?       — Когда-нибудь, может и поймают, но не сейчас ведь. Зачем думать о плохом и о том, что будет в будущем? Из-за таких мыслей моё настроение падает, а мне этого никак нельзя. Вы лучше скажите: яблоко будете? Лучшие во Флоренции! — и с чувством собственной величественности Чимин достаёт ворованные яблоки из-за спины, протягивая в пухлой ладошке Намджуну, но, ойкнув, роняет его по неосторожности.       — Да наслышан я, чьи это яблоки. Алессандро поставит ведь на уши весь рынок, тебя даже на 10 ярдов не подпустят.       — Но они такие вкусные! Не хотите? — поднимая яблоко, расстроено интересуется мальчишка.       Юноше даже становится его жаль, совестно ему, хочется угостить чем-нибудь сладким и нежно, по-дружески так, потрепать по густым волосам.       — Если они тебе нравятся, зачем же воровать? Ты можешь заработать. Руки есть? Есть, — и Намджун в подтверждение своих слов щиплет Чимина за плечо. — Ноги есть? Есть.       — Вы яблоко-то будете или нет? — не внемля речам старшего, продолжает Чимин.       — Ну, что же поделать, давай, раз уж украл, — он ухмыляется, принимая фрукт.       Шатен трёт спелый плод о выступавший край рубашки, первым делает надкус на яблоке и мгновенно чувствует кислятину наливного фрукта, отдававшего душистой свежестью. Он блаженно прикрывает глаза, мыча удовлетворённо, и теперь представляет, как этот же продавец яблок с предельной лаской и бережностью в движениях срывает каждый спелый плод яблони, как складывает их в корзину к остальным, как после, довольный, раскладывает по ящикам, выставляя на продажу. Тот ведь получает удовольствие от проделанного упорного труда, а после их крадёт какой-то невежа, не удосуживаясь даже вознаградить его за тяжкую работу.       Чимин наблюдает за ним, а у самого слюни текут, он вдыхает сладкий аромат яблока, обтирает его о подол своей кофты и яро впивается в плод, как самый настырный клещ. Он с дикостью откусывает от яблока крупные куски, почти не прожёвывая их, обгладывает фрукт до самых косточек, наслаждаясь его сочностью. И так непривычно есть ворованную еду вместе с сыном одних из самых влиятельных людей Флоренции, между ними полметра расстояния, а Чимин уже ощущает себя кем-то из его круга, словно сейчас не существует никакой стены сословного разделения.       — Благодарю, Чимин. Аллесандро не врёт, его яблоки действительно великолепны, — с толикой непередаваемого наслаждения проговаривает Намджун, одним точным бросанием попадая огрызком в старый ящик, в полуразваленном состоянии выброшенный возле стены. — Как часто ты воруешь чужую еду? А знаешь ли ты, сколько труда следует приложить, чтобы довести до зрелости одно такое яблочко? Такими темпами стражники выловят тебя. Стража Медичи, на самом-то деле, не такие дураки. Будешь когда-нибудь висеть в петле напротив Палаццо Веккью. Эх, сколько смертей этот дворец видал.       — Я просто стараюсь не думать об этом. Будь что будет, господин.       — И сколько раз тебя ловила стража?       — Хм… сколько? Может, раза два-три? Или больше?       — Понимаешь ли ты, что у всего есть мера? Обычным ворам дают три шанса. Три, — старший поднимает в воздух пальцы, дёргая ими, — а потом вздёргивают в петле. Так что будь осторожен. А ты наивен и беззаботен, Чимин, — со смешком подмечает он, — сколько тебе?       — В этом году мне исполнится целых семнадцать лет! Представляете? Я уже почти взрослый! А вам будет восемнадцать, я знаю!       — А кто ты? Из какой семьи? Ни разу тебя здесь раньше не видел и не слышал о тебе.       — Как неожиданно! — смущённо удивляется мальчишка на острое внимание со стороны аристократа. — К сожалению, мне нельзя долго прохлаждаться здесь, дела не будут ждать. Мне следует бежать, если не хочу получить по шее от господина. Но было весьма приятно провести разговор с Вами.       — Когда ты свободен? — интересуется Намджун с добродушной снисходительностью во взгляде и берёт Чимина под локоть, подушечками пальцев поглаживая оголённую кожу, не прикрытую широкими закатанными по локоть рукавами.       — Ох, мессер! Вы жаждете общения со мной? — у того с надеждой блестят глаза, он даже думать о таком не смел, не то чтобы и произносить ещё.       Область солнечного сплетения приятно обдаёт жаром, когда шатен слегка кивает головой.       — Может, завтра? Днём. В этот же час?       — Прости, но я не могу в это время, Чимин, я помогаю отцу в банке. Тогда ближе к вечеру?       — В четыре? — уже в унисон произносят они, получая обоюдное согласие друг от друга в появившихся улыбках, полёгших широкой линией на их лицах.       — Санта-Мария-дель-Фьоре? Я буду ждать тебя там в четыре, — Намджун скользит пальцами по худому запястью, опуская свою руку и заводя её за спину.       — Хорошо, я обязательно приду туда! — и тот, сверкнув на прощание своей самой лучшей и лучезарной улыбкой, убегает в противоположную сторону, шлёпая ботинками по ещё не высохшим в тени лужам, динамично разлетающимся брызгами от быстрых прыжков.       У Намджун в груди смутно зарождается тревожное и одновременно щекочущее чувство. Он невольно задирает уголки губ в улыбке - это лето обещает быть удачным, наполненным самыми приятными и удивительными моментами, аристократ сам себя в этом убеждает. Или же судьба уготовит ему изощрённые мучения? Кончиками пальцев прощупывается невидимая надежда на скорое счастье, которое бы мог принести Намджуну этот воришка. Эта встреча определённо сулит нечто большее, чем могло бы показаться. Больше внезапных радостей и, конечно же, как это случается, она должна повлечь за собой и душевные страдания. Юноша не станет слушать нотации своей матери, когда до неё дойдут слухи о неприемлемо близких отношениях выходца из семьи банкиров и самого обычного простолюдина из бедного района. Он, наконец, решается вырваться из оков, не дающих волю его действиям и мыслям.