Amore senza rimpianti

***

      — Ты весь сияешь, мой дорогой, — в гостиную заходит статная женщина, от которой так и веет величественностью, стоит ей только гордой птицей расправить плечи, выпрямить спину в идеальной осанке и возвысить глубокий взгляд своих нежно-янтарных глаз, эффектно сочетающихся с её объёмным платьем цвета красного вина.       — Здравствуй, мама, — Намджун, приветствуя мать улыбкой, отвлекается от записей в своём дневнике и откладывает объёмную книжку на столик напротив дивана, поднимая с блюдца кофейную чашку.       — Неужели что-то приключилось? — интересуется та, сводя свои руки на уровне диафрагмы в слабый замок, и проходит вглубь комнаты, аккуратно присаживаясь на диван к сыну, подбирая юбку платья из роскошного бархата.       — Нет, мама, просто настроение хорошее, — тот делает первые глотки кофе и морщится. — Опять я забыл положить в кофе сливки.       — Намджун, до меня дошли слухи, — та едва наклоняет голову набок, с невозмутимой чёткостью проговаривая слова. Она кладёт свою лёгкую руку юноше на плечо, заставляя обратить на себя внимание и предупреждая спокойным тоном о начале серьёзной беседы, — что ты общаешься с каким-то воришкой из Ольтрарно. Это правда?       — Он вовсе не воришка, — оправдывается Намджун с раздражением в голосе и отдёргивает плечо из-под руки, словно мать его оскорбляет этими слухами. — Он, между прочим, работает помощником у Оттоне Росси.       — Вот как? — но та по-прежнему остаётся недовольной, сощурив свои маленькие глаза, расположенные на лице далеко друг от друга. — Значит, продавщицы с рынка не врут. Знаешь ли ты, что о вас двоих жужжит вся Флоренция, словно к нам дож с визитом собрался? Это плохие известия для меня, Намджун. Ведь о нашей семье могут пойти слухи, ты же понимаешь? Мы так легко можем очернить честь твоего отца и нашего рода, которая крепла веками.       — Да не будет никаких слухов, мама! — выпаливает Намджун, хотя прекрасно понимает, что она абсолютно права. Он отставляет чашку обратно на столик и, дабы скрыть дерзость в своих словах, уже мягче добавляет: — Он хороший мальчишка, за ним нет никаких грязных дел, он мил, учтив, воспитан и любезен, тебе бы стоило познакомиться с ним.       — А кто тебе в это поверит? Люди слышат и будут слышать только то, что хотят. Вести о такой дружбе разлетятся с невероятной скоростью, в городе так много сплетниц, что они до неузнаваемости перескажут это невинное знакомство. Сплетники всегда являются зачинщиками беды и горя, — та под конец повышает тон, взмахивая своей правой рукой в сторону, и после щёлкает пальцами перед лицом сына, добродушно улыбаясь. — Почему ты продолжаешь подводить меня, сын? — и женщина делает более ласково снисходительное выражение, изгибая брови. — Тебе обязательно стоит общаться с этим... воришкой? Видимо, недавний случай с кошельком ничему тебя не учил. Не будь эгоистом, принимай всё, чему обучает тебя жизнь, учись на ошибках и не повторяй их. Это ведь тот самый мальчишка, да? Неужели у тебя нет никакой гордости? Тебе следовало доложить об этом страже.        — Но мама!       Как бы Намджун не старался сейчас сохранить равнодушное выражение лица, оно искажается в обиде, а голос по-мальчишески дрожит.       — А что "мама"? А если отец узнает? Он хоть и заложился в своём банке бумагами, но не глух. Тебе следует обратить внимание на Анну, с которой я знакомила тебя на дне рождения господина Дутте. Помнишь Анну?       — Я помню, мама, но она – не мой тип.       — Тебе стоит задуматься над моими словами. Ты всегда должен слушаться своих родителей. Если о семье начнут ходить слухи, это будет означать наш конец, Намджун, во всех смыслах.       Юноша поднимается с дивана, прихватывая дневник со столика. Его мать, как обычно, необоснованно преувеличивает.       — Вскоре я всё равно узнаю, кто он такой, Намджун. Вопрос времени... Если ты не прекратишь это, ваше знакомство может вывернуться на изнанку. Я боюсь, что мой сын пострадает от безрассудства. Я всегда опасалась, чтобы ты не играл в детстве с этими...       Тот, застыв ещё на мгновение, раздраженно ведёт нижней челюстью, втягивая в себя щёки. Он кидает на мать взгляд, требующий прекратить оскорбляющие речи, и гордой походкой выходит из гостиной, поднимаясь к себе на второй этаж, пока в нём всё чешется от гнева.       — Не делай то, не делай это, не дружи с этим, а дружи с той! — бурчит себе под нос шатен, с тяжестью в ногах топая по лестнице, покрытой плотным ковром, и с силой впиваясь пальцами в деревянные перила. — Вот буду только с ним всё своё время проводить, посмотрим, что будет!       Он сбрасывает с себя элегантно расшитый золотыми нитями халат, добравшись до комнаты, и, заглянув в отражение зеркала, добавляет:       — Может, я влюблюсь в него, а? Что, тоже запретите сердцу любить?! — и резко бросает шёлковую ткань на кровать вместе с толстой книжицей, полностью забитой маленькими бумажками и закладками, торчащими между страниц.       И когда приступ злобы, достигнув своего апогея, останавливается и замирает в ожидании, Намджун уныло опускает руки и в растерянности раскрывает рот посреди своей комнаты.       Что-что он только что сказал? Влюбиться? Намджун не мог этого сказать, в нём кричит обиженный на весь свет ребенок, голос разума бы не поступил с ним так коварно. Нет-нет, не мог. Просто шутка сердца, глупая и жестокая шутка. Где теряется здравый смысл, когда он так сейчас так необходим? Шатен ближе подбирается к своему зеркалу, прибитому к дверце шкафа, и с немым вопросом к самому себе заглядывает в тёмные глаза, ища в них ответа.       Глупости какие-то.