***
— Вы чем-то расстроены? — любопытствует мальчишка, шагая уверенной походкой по тропинке в одиноко пустующем саду, в который его любезно пригласил Намджун, уверяя, что это место принадлежит его семье и здесь их точно никто не сможет обнаружить. — На Вас смотреть уже тоскливо. Намджун ничего не отвечает, пустым взглядом утыкаясь на взволнованного Чимина, ожидавшего ответа. На его хмурое лицо падает тень тревожного беспокойства. Юноша прислушивается к нежному шёпоту цветущей бугенвиллии, лазающей по всей ограде садика и захватывающей в цепкие лапы каменные стены. Та привлекает его своим цветением, как манит любой цветок рабочую пчелу, желавшую присесть на пахучий цветок. — А здесь красиво, — внезапно подмечает Чимин, заводя руки за спину, как обычно делает это Намджун, и, подстраиваясь под него, копирует его походку и невозмутимый взгляд сверху вниз. — Прекрасное место, чтобы отгородиться от живой Флоренции, и мне кажется, что здесь я даже не слышу её жаркого шума. Заходя под глубокие тени тонких деревьев, юноши прячутся от солнца, разбрызганного по шапкам изумрудных верхушек и отражавшегося на широких листьях ярким серебром, на которое смотреть без боли в глазах было невозможно. — Вы злитесь на меня? Я чем-то огорчил Вас? Ну же, не томите, мессер, мне интересно, что с Вами произошло! Или Вы не хотите делиться этим со мной из-за того, что я не рассказал Вам свой секрет? — Не накручивай себя, Dio mio. Как я и предполагал, слухи о нас дошли до ушей моей матери слишком быстро... Чимин замолкает и, потупившись, устремляет взгляд на стену, к которой они постепенно приближаются, после чего сворачивают по тропинке, наворачивая круги по саду. — Она абсолютно не переносит тех, кто ниже её по положению в обществе, даже не взглянет на таких, как... ты? Прости, я не пытаюсь задеть тебя... но тот случай с кражей кошелька лишь укрепил её мнение, основанное на бессмертных стереотипах о том, что все обделённые судьбой просто волей-неволей обязаны ступить на скользкий путь воровства. Знаешь, это как клеймо, которое никогда не свести... По её мнению, тот, кто вырос в нищете, в итоге начнёт красть, а закончит свою жалкую никчёмную жизнь где-нибудь под грязным кабаком, что о нём и жалеть никто не будет. Если говорить тебе вечно, что ты – вор, ты действительно начнёшь в это верить. Таковы её слова. Думаешь, свою судьбу ты не в состоянии изменить? Я всегда пытаюсь ей противоречить, да и с этим суждениям я абсолютно не согласен, глядя на тебя. — Так... нам больше не следует общаться? — Почему же? Думаю, я вправе общаться с тем, с кем захочу. Моя мать хоть и строгая женщина, но отходчивая и, моментами, уступчивая. Каждая женщина желает своему ребёнку счастья больше, чем себе. Но в этом случае я буду несчастен, если нас с тобой разлучат. — Вы подавлены этим? Я... я приношу Вам трудности, мессер, — со смешком проговаривает Чимин, чешет затылок, обдумывая свои слова, и затем горько ухмыляется. — Наверное, та затея с кошельком была неудачной. — Затея? — Нет! — тот резко отрекается от своих слов, хмуря брови. — Чимин? Я уверен, что не ослышался. Какая затея? — Ничего подобного, — с изумлением отвечает Чимин, — я сказал: воровать не стоило ваш кошель. — Ого, долго думал, Чимин, — смеётся аристократ. — Тут так много цветов, запах которых я прежде слышал только из корзин дам, идущих продавать их на городской рынок! — он переводит взгляд, блестящий восхищением, на высокие кусты, указывая на них рукой. — Однажды я успел уловить тонкий аромат нежно-коралловых цветов, выглядывающих из-под платков, и дама сказала, что так пахнет магнолия. А ещё она дала мне понюхать бугенвиллии. Я запомнил этот запах, а сейчас чувствую его здесь… — и парнишка, заприметив за высокими акациями тонкие, стройные стволы нежной бугенвиллии, двигается в ту сторону, увлекая за собой Намджуна. Он приподнимается на носочках, дотягиваясь до трепещущей ветви, висящей точно вниз под тяжестью своих пышных и роскошных бутонов, и носом тянет запах свежести цветов такой же, какой ему удалось поймать несколько лет назад. Чимин прерывисто втягивает в лёгкие нежный шлейф, выдыхает часто и снова наполняется им изнутри, едва не задыхаясь от бурного аромата. — Господи, как же прекрасно, Вы только принюхайтесь. Но знаете, мне больше нравятся камелии, они такие красивые. Я видел их на рынке. И их выбрасывают, просто выбрасывают, если не удаётся продать! Но, к сожалению, они ничем не благоухают, они пусты по запаху. Как думаете... — Чимин с загадочно-привлекательной улыбкой разворачивается спиной к ветвям бугенвиллии, цепляется за них, наклоняя вниз, и прикладывает цветы к своей голове, словно шикарным венком накрывая чёрную шевелюру, — мне бы пошли камелии? Я бы хотел быть камелией! Чтобы своим цветением радовать человеческий глаз. — Уверен, Чимин, камелия – это не твой цветок, — ласково выдыхает Намджун. — Нет? Почему же нет? — его миниатюрные ладони расстроенно выпускают букет ветвей обратно, и тот дёргается вверх-вниз, трясясь своей пышностью. — Камелия прекрасна, но бездушна. Символ бесчувственности, бессердечности. Потому они и не издают своего запаха, потому что жадны, не желают отдавать его в наш мир. Ты не такой, Чимин. Это не твой цветок. Может быть, роза? — Роза? Роза... — мальчишка шёпотом проговаривает название, сухо причмокивая губами. — Согласно легенде, Чимин, розы были сотворены богиней Флорой. Символ любви, красоты и светлой печали. Знаешь это? В мире множество сортов роз, и каждому присущ свой цвет, оттенок и цветущий аромат. Они индивидуальны. Самый красивый и нежный цветок. По мере того как Намджун предаётся описаниям, Чимин медленно опускает свои руки, безжизненно свешивая их, и с невинной нежностью смотрит на юношу. Сейчас, когда на того льются серебристо-блестящие потоки солнца, прорываясь сквозь плотный навес из разодранной листвы деревьев, мальчишка видит в нём кого-то возвышенного, просто не имеющего права разгуливать среди простолюдинов. Чимин посмеет даже сравнить его с великолепнейшим Адонисом, когда тот жестикулирует руками и описывает розы так, словно сейчас он держит её самый крупный бутон между пальцами, переводя взгляд то на пустую ладонь, то на замершее лицо брюнета. Чимин слушает не его, а мелодию своего сердца – бешеную, трепещущую, но невероятно усладительную, способную переворошить все мысли в его голове. С него спадают оковы оцепенения только тогда, когда Намджун сокращает между ними расстояния, продолжая описывать, как он считает, воистину королевский цветок. Аристократ не замечает вмиг переменившегося взгляда мальчишки, стремящегося проникнуть в его душу, продолжает надвигаться, пока между ними расстояние не сокращается до полуметра, и неожиданно пронизывает волосы Чимина благоухающим цветком с нежнейшими лепестками. — Что это? — тот тянется рукой к бутону, когда старший пытается закрепить его как можно выше, и скользит пальцами по его ладони, замедляя движения подушечек пальцев по ребру. — Тут растут розы, Чимин. Ты что, забыл, как они выглядят? — А, мессер... Их взгляды встречаются, когда Намджун нависает над лицом Чимина, высокая тень, идущая от шатена, закрывает мальчишку от солнца. Они замирают и пытаются прочитать взгляды друг друга, еле слышно выдыхая. Чимин, сам того не осознавая, раскрывает влажные и пухлые губы, походившие на эти полные изящности светло-пурпуровые лепестки, и не смеет больше пошевелиться, боясь спугнуть невероятно головокружительный момент. Намджун приближается ровно на пять дюймов. Младшего увлекает омут этих карих глаз, словно засасывая в трясину, Чимин уверен, что он видит своё отражение в зрачке – видит самого себя, но только в другом свете, божественном и прекрасном. Словно в этот момент он может взглянуть на мир глазами Намджуна, слышать музыку сердца, слившейся с его собственной, и чувствовать, с каким жаром бежит по венам кровь, закипая. Чимин видит себя абсолютно другим в чужих глазах, словно он особенно важный человек для молодого аристократа, как нахально бы это не звучало. Но вмиг его щёки вспыхивают, и он делает вид, будто находит что-то более увлекательное за спиной Намджуна, тут же охая и тыкая туда пальцем. — Смотрите, там ещё что-то есть!Что это было за мгновение откровенного молчания?
Он ускользает от юноши, как пойманное животное от охотника, и, придерживая розу дрожащей ладонью, скачет по тропинке. Его сердце едва не разрывается на миллионы кусочков, необычное тепло расходится по всему телу, пульсируя в висках. Они были настолько близки друг к другу, что их губы почти соприкоснулись. Чимин не смеет оборачиваться на оставшегося позади Намджуна, думая, что тот наверняка недоволен столь неприличной близостью, и снова ругается на себя в душе. Он чуть ли не трепещет, переполненный энергией. Но его глаза... Чимин готов поклясться, что его глаза не врали. Он пребывает в состоянии исступленного восторга, не веря самому себе. — Да ты только послушай, Чимин! — вдогонку кричит Намджун, спеша за ним. Эта была самая прекрасная в мире роза, которую он когда-либо держал в своих руках, и это он сейчас не о растении.