Amore senza rimpianti

***

      Намджун, в совершенном одиночестве расположившись на всей кровати, прикрывается лёгкой простынёй и накрывает лицо на половине прочитанной книгой, яростно крадя у страниц их запах. Переплёт книги хрустит, когда Намджун накрывает корки обложки ладонями, прижимая к себе. Он пытается сосредоточиться на книге всё свободное утро, но глаза пробегают между строк, и текст остаётся полностью бессмысленным, его приходится перечитывать по два-три раза, но после тот уступает разразившимся эмоциям в голове юноши. Почему же в твоих учениях я не нахожу ответа, Платон? Почему ничего не скажешь отчаянному, ничем не поможешь?       Намджун понимает, что видит в Чимине, как ему казалось, то, чего не могут узреть остальные. Есть в нём что-то таинственно завораживающее, что-то не присущее любому человеку из толпы. Он изведывает его слепо и наугад, и никак не может уловить то, что же так цепляет и не отпускает от себя. А потом аристократ просто решает для себя, что чувствовать Чимина так, как чувствует его он, не сможет никто. Вот был бы мальчишка... той же самой книгой. Можно было бы изучить его от корки до корки, найти скрытые мысли, затерявшиеся среди текста. Ведь тянет его к парнишке не так, как к остальным. И если Намджун, возможно, всё же сможет уловить это убегающее осознание неправильной тяги к Чимину, сможет понять, наконец, что между ними далеко не глубокие дружеские чувства, он всё равно не сойдёт со своего пути, намеченного судьбой, пойдёт в верном направлении, раз та указывает ему дорогу.       Становится теплее, ещё теплее. Так вот, всё, можно остановиться. Его переполняет таинственное влечение к Чимину. Тот представляет из себя не огранённый алмаз, и Намджун, решив разглядеть этот камень ближе, поддаётся его яркому и чистому внутреннему свечению, сам того не осознавая. Наслаждаться этим светом каждый день Намджуну и в радость, и в мучение. И если кто-то скажет, что такого рода отношения между однополыми людьми являются грязными, юноша даже бровью не поведёт. Ему интересно до конца познать весь внутренний мир абсолютно другого по сравнению с ним человека.       Он настолько ослеплен, что даже не замечает, как чувство неизведанной ему влюбленности охватывает его, окрыляет и возвышает мысли. Юноша безумно желает изучить новый для него мир, полных открытий. И если за воротами этого мира, как предполагает Намджун, следует самая что ни на есть настоящая любовь, запретная между ними, он, не раздумывая, сделает шаги навстречу. Пусть его затянет в этот водоворот чувств. Он поддаётся течению и сдаётся в плен этой жестокой, не по-человечески прекрасной улыбке мальчишки. В первый раз он крадёт его деньги, а во второй раз смеет покуситься на самое ценное и жизненно необходимое в человеке – на его сердце.       Намджун резко поднимается в постели, сбрасывая с себя книгу, и перепуганным взглядом осматривает открытые двери балкона, думая, что ему катастрофически не хватает воздуха. Он просто сдаётся без боя. Его душа и разум поднимают бокалы, до краёв наполненные самым крепким вином, и осушают с самодовольной мыслью о триумфальной победе. Вспоминается излюбленная фраза Чимина, подхваченная неизвестно от кого, и Намджун для себя произносит, будто подкрепляя этим свою уверенность:       — Будь что будет! И в самом ведь деле, плыть по течению – это не удел слабаков.       Тяжкие раздумья, в которые погружается юноша с головой, прерывают лёгкий стук в дверь, и в комнату проходит мать со служанкой, указывая ей рукой на широкий диван.       — Положи туда, Альба, — старая женщина, покорно кивнув головой, складывает стопку с одеждой на диван и скрывается.       — Что такое? — Намджун опускает ноги на пол и подходит к стопке, вытаскивая из неё свой бархатный жилет, украшенный золотыми узорами, — Зачем мне это?       — Господи, Намджун, со своими книгами ты пропал из мира, как и твой отец. Разве ты не слышал? Наш дорогой Лоренцо выдал свою сестру Бьянку за Гильельмо Пацци, — та качает головой и охает с умилением, словно эта тема действительно затрагивает её. — Наконец-то вражда между Медичи и Пацци прекратится...       — Наверняка они делают это не просто так, мама, — юноша раскладывает всю оставшуюся одежду по спинке дивана, поворачивая голову в сторону матери, продолжая говорить, — ты же знаешь, Пацци во Флоренции на втором месте по богатству после Медичи. Мир между ними – что-то нереальное, — и он ухмыляется, вздёргивая бровями. — Ты думаешь, всё наладится?       — В любом случае сегодня вечером по всему нашему городу прогремят самые яркие фейерверки, Намджун, мы идём на представление, и ты должен быть в соответствующем наряде, — женщина кивает головой на разложенную одежду.       — Фейерверк?       Намджуну в голову врезаются воспоминания того, как Чимин с детским восторгом говорил, насколько сильно он любит эти цветастые огни, разжигающие ночное небо. Он слышал о самых громких и огромных фейерверках только из рассказов приезжих венецианцев, которые в своём городе чуть ли не каждую неделю готовы праздновать разнообразные праздники и проводить маскарады. Чимин очень, ну очень хочет когда-нибудь застать подобное зрелище, а Намджун только и желает исполнить его мечту, как свою, он бы завёл его на крышу и показал весь небосвод, расписанный цветными жгучими лентами.       — Если не хочешь пропустить, скорее надевай на себя всё и выходи во двор, мы с отцом будем ожидать там.       — Постой, мама. Я... я бы хотел пойти один, ты позволишь?       — Один? — та разворачивается, когда уже хотела проследовать на выход, и вопросительно вздёргивает брови.       — Да, мама, один.       — С чего бы это, Намджун? На все торжества мы всегда ходим вместе, неужели забыл? Признайся, ты пойдешь с кем-то? С Анной? С нашей милой Анной? Ты послушался меня? Не смею тебе отказывать, дорогой, только, пожалуйста, не опаздывай, хорошо? Ты ведь не хочешь пропустить такое шоу?       — Спасибо.       Он не станет говорить, что милым спутником на его сегодняшний вечер станет Чимин. Скажем так, Намджун не обманывает свою мать, а просто не договоривает.       Но парень не имеет ни малейшего понятия о том, где сейчас находится мальчишка. Он не знает, где тот живёт с господином, и они вовсе не договаривались встретиться сегодня; по сути, они не виделись с ним более суток. Чимин только на последнем прощании сообщает Намджуну, что у них намечаются скорые завалы в магазине, и ему совсем не будет хватать времени на прогулки, даже вечерние. Но если весть о свадьбе разлетелась по всей Италии, то и до ушей Чимина она обязательно долетит. В этом сомневаться не стоит, потому что та лавка, где работает Оттоне, – царство сплетен и слухов, где большинство из них и рождается между знатными дамами, что буквально сходят с ума, желая излить это всё на кого-нибудь.       Намджун чувствует внутреннее нарастающее давление, прорывавшееся из ниоткуда, пока он добирается до моста над рекой Арно. Как всегда перед важными мероприятиями, он снова подолгу рассматривал себя в зеркале, приглаживая крепко перетянутую тканью талию, прежде чем выйти. Намджун хочет выглядеть сегодня роскошно, но строго, не прибегая к одежде с пёстрым окрасом, которую принесла ему сегодня служанка. Чтобы Чимин смог восхититься им сегодня. Юноша буквально зависит от его искренних комплиментов, идущих от доброго сердца. Он вечно останавливается, поправляя свои ботфорты, разглаживает рубашку под зашнурованным жакетом с высоким воротником, ловит на себе взгляды молодых девушек и слышит тихие вздохи позади, но жаждет всё слышать это от другого человека. Он упрямо продолжает двигаться, сдерживаясь из последних сил, чтобы не рвануть к мосту, потому что ему кажется, что каждая секунда на счету.       Весь городской поток, наполнивший пустующие обычно в столь поздний час улочки, двигается Намджуну навстречу, отовсюду раздаются радостные восклицания, отдалённо слышится музыка, служившая почти незаметным фоном для громкого смеха, от которого вовсю исходит внутреннее счастье. Кто-то тянет Намджуна на себя, узнавая в нём сына знаменитого на всю Флоренцию банкира, улыбаются, говоря о том, что он идёт совершенно не в том направлении, и пытаются увлечь за собой в мир искреннего веселья и беззаботности. Намджун отмахивается от них, но вежливо, иначе сочтут грубияном, а если за ним вдруг увиливают дамы, маня к себе, он почтительно кланяется им, целуя в припудренные руки, и говорит, что обязательно присоединится к ним позже.       Но какого же было его удивление, когда он видит, как на мосту стоит маленькая тёмная фигура, облачённая в плащ по колена. Она не двигается, застыв в лёгкой тени, исходящей от здания, но Намджун узнаёт этот силуэт по позе: сдержанная, с прямой осанкой и сведёнными ногами вместе; Чимин стоит, словно оловянная фигурка, и не поддаётся ни единому шуму или порыву ветра. Чувство неизвестной радости охватывает аристократа и мелкими мурашками проходится по позвоночнику, даже сердце, кажется, готово рвануть к мальчишке. Шатен глубоко вдыхает, когда подступившее волнение атакует его голову, и, отрывая ноги от земли, бежит к фигуре, ускоряясь, как на марафоне.       — Чимин! — между ними с каждой секундой сокращается расстояние со стремительной скоростью, фигура отзывается на имя и ровной поступью следует к Намджуну, сбрасывая с головы капюшон.       — Мессер Намджун, вы тоже пришли! — не скрывая своей радости, приветствует юношу Чимин, когда тот, хватаясь за бока, останавливается возле него. — Я как чувствовал, что мне следует прийти сюда!       — Здравствуй, Чимин, я не мог не прийти за тобой, — направленная на мальчишку нежная улыбка затрагивает его сердце так, что оно замирает, а после с ликованием начинает биться в грудной клетке, мелкой дрожью сотрясая тело изнутри.       — Вечер добрый...       — Ты ведь слышал? Сегодня фейерверк в честь свадьбы.       — Да-да! Я слышал! Я так хочу увидеть его! Мне бы только... мне бы глазком его увидеть, мы ведь сможем?       Намджун смеётся над такой наивностью младшего и кладёт на его плечо руку, сдвигаясь с места и вливаясь в течение флорентинцев, что уносит их с собой к собору Санта-Мария-дель-Фьоре, за которым должны вскоре отгреметь цветные взрывы огней.       — Мой господин по этому случаю даже дал мне на сегодня один жиппон, за который заказчик отказался платить! А ещё этот плащ! — Чимин раздвигает подол тёмно-изумрудного плаща и хлопает ладонью по одёжке, разглаживая расшитую серебром и золотом ткань. — Господин сказал мне, что зелёный считается цветом пылкой юности, красоты, отваги и свободы. Сегодня я дорого стою, мессер! — он хохочет, двигая плащом в стороны. — Но... вы в сто раз прекраснее.       — Не смей думать о себе так, Чимин, даже если облачить тебя в одежду, сшитую исключительно из золотых нитей... — Намджун наклоняется к уху мальчишки, боясь, что кто-то услышит их разговор, даже если все вокруг заняты любованием вечернего неба, ожидавшего встречи с огнём, — она точно померкнет на тебе, ведь ты сияешь ярче любой драгоценности.       — А... да... кхм, спасибо… — Чимин по-привычному колеблется, боясь добавить что-то ещё, но после просто смущённо улыбается и опускает взгляд к земле.       Говоря, что иначе его может унести в другую сторону, Намджун прижимает ближе к себе мальчишку и идёт как ни в чём не бывало; если бы он прижал того к своему сердцу, тут же выдал бы себя. Оно буквально не даёт покоя, когда Чимин находится рядом, знает, что некто, тревожащий мысли аристократа, находится под самым боком. Чимин ойкает и в секунду наполняет лёгкие воздухом так, что его грудь вздымается. Он чётче чувствует еле заметное тепло от намджуновской руки, с нескрываемой осторожной лаской накрывавшей его рёбра. От ощущения сильного тела, к которому его требовательно прижимают, мальчишку накрывает тревожной радостью, и он даже решается на секунду, как бы невзначай, дотронуться дрожащей ладонью к крепкой груди.       Уже ближе к собору музыка начинает звучать громче, Чимин не перестаёт мотать головой из стороны в сторону, вставая на носочки, потому что вся площадь битком оказывается набита жителями Флоренции, не предоставляя возможности подобраться ближе. Но он не простит себе, если из-за всех этих высоких голов не сможет увидеть фейерверки; у него уже нарастает нетерпение, подбиваемое предвкушением шоу.       — А что, если мы не увидим их, мессер? — отдёргивая широкий рукав рубашки Намджуна, задаёт вопрос Чимин дрожащим от ожидания голосом. — Тут столько людей!       Старший огибает площадь взглядом, потрепав мальчишку по голове, чтобы успокоить, и тут же тянет за собой:       — Пошли за мной.       Аристократ вытаскивает его из плотного людского моря и, двигаясь к трёхэтажному жилому зданию, постоянно осматривается в поиске ближайших стражников, которые могли бы остановить его и заставить заплатить штраф, потому что он собирается вести Чимина на крышу, путь к которой лежит через длинную деревянную лестницу, тянувшейся к самому верху.       — На крышу? Мы и вправду пойдем на крышу? — продолжает поражаться мальчишка. — Ох, Господи, я даю Вам слово, что это самый мой лучший день в жизни!       — Не боишься залезать? Может, мне помочь тебе? — Намджун учтиво подставляет ладонь, за которую с благодарностью берётся Чимин, бережно опуская на неё свои пухлые пальцы.       — Поторопимся тогда, сейчас всё начнется!       Тот нетерпеливо забирается по лестнице, хватаясь слабыми от волнения руками за перекладины, боясь упасть вниз и сломать себе что-нибудь. Снизу его поторапливает Намджун, говоря, чтобы тот не смотрел вниз. И как только они забираются на черепичную крышу, обещавшую в скором времени начать обваливаться на головы жителей из-за старости, в небо взлетает первый выстрел, освещая почерневшее небо и жителей Флоренции, ответивших довольными криками. Чимин без слов раскрывает рот и жадным взглядом пожирает расписанное в нежно-пурпуровые цвета чёрное полотно, он подгибает ноги под себя и хватается за ладонь Намджуна, крепко сжимая её пальцами и судорожно сминая его пышные рукава рубашки, перевязанные шнурком. Ему кажется, что от этих искр расплавляется, как сливочное масло под жгучим солнцем, его бешено грохочущее сердце в груди.       Следом за первым вылетают и остальные: над городом буквально пылает звёздный дождь, сопровождаемый громкими хлопками, разрисовывая цветными лилиями чёрный небосвод без звёзд, яркие огни оставляет в воздухе тонкие серебристые шлейфы; с взрывным шумом взлетают петарды, всё искрится, трещит, сияет, обращается в пылающие лилии. Едва слышно доносится ветром пороховой запах, который Чимин с наслаждение вдыхает. Он радостно вскрикивает от любого громкого или крупного залпа, наблюдая, как осыпаются свечением несгоревшие угольки взрывов, словно золотые монеты. Пока перед мальчишкой фейерверки разрывают небо, Намджун в свою очередь не может оторвать глаз от самого главного огонька, согревающего его руку. Небо расцветает новыми цветами, одурманивая под собой жителей на площади, которые восторженно кричат и хлопают в ладони так, что закладывает уши.       — Я невероятно счастлив, мессер Намджун! — проговаривает Чимин, не отрывая взора от небесной картины, и приближается к Намджуну, лежащему на боку за его спиной. — Вы только взгляните, как прекрасна наша жизнь, взгляните, какие здесь чудесные фейерверки, такие яркие и светлые. Господи, у меня сейчас сердце остановится. Посмотрите, посмотрите! — выкрикивает он, выражая на лице одурманенное восхищение.       Намджун приподнимается и усаживается на колени, когда Чимин начинает наклоняться к нему спиной, и обхватывает его плечи своими руками, фиксируя того в одном положении.       — Наслаждайся ими, Чимин, я счастлив, глядя на то, как ты наполняешься счастьем, — натянутая улыбка вуалирует смысл его слов, это выглядит как дружеское признание, но мальчишка не хочет так думать.       Чимин накрывает дрогнувшей ладонью чужую руку, покоящуюся на его плече, и обращается к нему лицом, тут же млея от бесконечной доброты, нежности и неприкрытой ласки в его широко раскрытых глазах; дыхание перехватывает.       — Хотите, я расскажу Вам свой секрет? О том, чего мне не хватает, чтобы быть полностью счастливым человеком? Хотите? — интересуется младший, смущённо улыбаясь.       Намджун осторожно кивает головой.       Под новый взрыв раздаётся зов сердца мальчишки, переполненного любовной дрожью. Внезапно Чимин меняется для Намджуна, становится неким цветущим и ослепительным чудом в его руках, он склоняет его к самой крыше, неотрывно исследуя округлое лицо глазами.       — Мне не хватает любви... господин... — худое тело мальчишки пылает, как при сильнейшей лихорадке, его щёки заливаются краской, и он не отпускает руку, сжимавшую его плечо, — Вашей любви...       Намджун ждал этих слов. При очередном выстреле в небо он склоняется над Чимином, без раздумий припадая к его губам, горячим и детским, ожидавшим своего первого поцелуя. Эти милые и неумелые губы начинают пылать при ощущении на себе чужих. Юношей захлёстывает мощное чувство вожделения друг к другу, граничившего с невозможной нежностью. Чимин ничуть не сопротивляется, вздыхает невероятно трогательно, часто и глубоко, в ушах ещё звенят хлопки жителей. Намджун без разрешения проникает языком в приоткрытые губы, неопытно пытающиеся ответить на поцелуй и вместить в него всю свою душу без сожалений.       Старший ближе прижимается в мальчишке, буквально притягивающем его к себе. Они забывают об окружающем их мире, а над головой росписью взрываются мечты Чимина. Беспомощно терзается внутри младшего его трепещущая душа, ища места, откуда бы могла вырваться из тела, когда нужда друг в друге кажется уже невыносимой. И лишь тогда, когда они уже не чувствуют собственных губ, поглощённых поцелуем, они отрываются друг от друга, тяжело дыша. Намджун целует в уголок губ и поднимает глаза ввысь, раздаются уже более величественные фейерверки, они пляшут, а их лепестки двоятся и расплываются серебром. Младший смотрит в ту же сторону, задерживая дыхание, и сквозь влажную пелену на глазах любуется этой красотой, сминая пылкие губы, на которых ещё чувствуется тепло поцелуя. Этот поцелуй способен раскрыть истинные чувства, а в аристократе всё бьётся от дикого неудовлетворения, он ненасытен, ему хочется ещё и ещё, всё до конца, без остатка.       — Я люблю Вас, — уже твёрдо признается Чимин.       Старший опускается рядом с ним на бок, подпирая голову ладонью, и заглядывает в неподвижные устремлённые вверх глаза мальчишки; расширенные от осознания происходящего зрачки сейчас совсем ничего не отражают. Намджун долго не отвечает, они продолжают лежать на крыше даже после последнего взрыва, держатся за руки, пальцами оглаживая кожу на ладонях, и признательно смотрят друг другу в глаза. Для них это самые счастливые минуты в жизни, проведённые в обоюдном молчании.       — Я люблю тебя, Чимин! Люблю… безумно люблю.