Из жизни Поместья

      Чоп находился в Поместье на неопределённом — прямо скажем, полулегальном — положении. Правда, все в один голос твердили ему, что это совсем не так, но он-то знал. От Проктора. А тот — от коротко стриженого парня из какой-то таинственной чёрно-белой короткометражки, снятой в незапамятные времена и так и не вышедшей на большой экран. Её пиратские копии втайне ходили по рукам, хотя никакого криминала там не было. Говорили, есть ещё то ли журналист, то ли психиатр по имени Ричард, и ещё какой-то русский доктор с космической фамилией… И ещё, и ещё кто-то — и всё это как-то связано с работой Патрона в реальности. Якобы это такой побочный эффект, не имеющий прямого отношения к искусству, но изрядно отягощающий жизнь талантам и поклонникам.       Палатка Чопа была разбита в глубине поместного сада на берегу пруда. Он любил природу и уединение и в Дом приходил редко, разве что в библиотеку. Сейчас он направлялся туда за очередной порцией исторических детективов. Войдя в читальный зал, он увидел Проктора, обложенного разнокалиберными книгами, новыми и старыми географическими картами с нанесёнными на них метеорологическими линиями и стрелками. Тот листал какие-то справочники и атласы, и на лице его была озабоченность.       — Решил заняться самообразованием? — Чоп присел в ближнее кресло и потянул к себе какую-то книгу.       — «Фламмарион. Атмосфера. Общепонятная метеорология». Думаешь, сад будет красивее, если ухаживать за ним по науке? Но книга старовата, не находишь?       Проктор на миг оторвался от размышлений.       — Хорошо, что Вы пришли мистер Чоп. У меня к Вам вопрос.       — Да ладно тебе, Джон, — широко улыбнулся Чоп, — Ну, посмотри на меня — какой я тебе мистер? Давай без церемоний.       — Невозможно, — упрямо нахмурился Проктор, — Вы не сказали мне своего имени, а просто по фамилии у нас звали только тех, кто преступил закон.       Чоп разинул рот от неожиданности.       — Ну, было дело. Давно. А откуда ты узнал? Кто тебе сказал?       — Я не знал. Но там, где я жил раньше, было принято, что честный человек всегда и для всех «мистер», а для родных и друзей у него есть имя, — спокойно ответил Проктор.       Чоп задумался. Он так свыкся со своим прозвищем, что оно стало ему роднее имени, данного при рождении. Так к нему обращались самые близкие ему уличные подростки.       — Хорошо. Тогда будем считать, что моё имя Чоп и ты мой друг.       Проктор, ни слова не говоря, протянул ему руку.       — Так что означает весь этот квест?       — Квест? — непонимающе переспросил Проктор.       — Ну, поиски. Я так понимаю, ты пытаешься решить какую-то задачу.       — Скорее, загадку.       — Ты сказал, у тебя есть вопрос.       — Да, — Проктор взял со стола большую папку с фотографиями северных пейзажей.       — Вы… Ты говорил, что видел своими глазами некое небесное явление, когда ездил на север с тем мальчиком.       Чоп оживился.       — Да, Аurora Вorealis — полярное сияние. Редкая удача видеть его в Шотландии — там недостаточно северно, зато много влаги и испарений, отчего весной на островах оно особенно яркое.       — А на что похож этот свет? — напряжённо спросил Проктор.       — На что похож… — Чоп задумался. — Представь себе, что Луна вдруг подошла к Земле близко-близко, и ночью вместо тьмы весь мир охвачен бледно-зелёным и сиреневым мерцающим туманом. Волнами он перекатывается по всему небу, и если прислушаться — кажется, будто откуда сверху льётся тихая музыка… На это можно смотреть бесконечно. Это не просто красиво. Это спокойно и торжественно.       Проктор стоял, отвернувшись к окну.       — Это и есть то, что называется небо в алмазах?       — Не понял. — Чоп прервал речь и удивлённо посмотрел Проктору в спину.       — Да я тоже, — ответил тот. — На днях про это услышал. Когда готовились встречать нового гостя. Бриту тогда всё сокрушалась о какой-то молодой леди, которой он разбил сердце ради другой. А потом сказала: это оттого, что не было в его душе веры в преображающую силу чувств, только долг лекаря и мечты о лучшем мироустройстве. Что, мол, он потому и попал сюда, чтобы быть среди тех, кому недоставало в жизни любви.       — Постой, ты же сказал, что его любили, и, видимо, было за что.       Проктор медленно прошёлся из угла в угол.       — Да… Любили. Но это и есть самое трудное — испытание любовью. Думаю, он не понял, что любовь — настоящая — это судьба. Думал, это эгоизм, хотел служить обществу. Взял да и отбросил её подальше и оказался ещё большим эгоистом.       — А причём тут небо в алмазах?       — А здесь, говорит Бриту, у него шанс будет понять то, что не успел в положенный час. И когда поймёт это, на него небо прольётся сверкающей россыпью.       Чоп улыбнулся.       — Не знаю насчёт любви, а поэзии тебе раньше точно недоставало. Ты же понимаешь, что это чистой воды метафора. Не думаешь же ты, что Бриту говорила всерьёз.       Но Проктор был очень серьёзен.       — Я понимаю твою иронию. Но здесь такое место… Я, как сюда попал, сразу понял: всё, чего мы были лишены, здесь пребывает в избытке. Но даже теперь это нельзя получить просто так.       Чоп задумчиво листал книги, изредка задерживаясь на страницах, откладывая в сторону то одну, то другую. Проктор не мешал ему. Когда на столе выросли две внушительные стопки, они молча взяли по одной и вышли в сумеречный сад.       За разговором время пролетело быстро. Дом утопал в сумерках. Фонари ещё не зажгли, и Чоп с Проктором пробирались к палатке в полутьме.       Разложив книги и закипятив чай в котелке, они расставили удочки на ночь и уселись на берегу над самой водой. Вокруг совсем стемнело, воздух стал прозрачным, и малейший звук отдавался в нём многократным эхом.       — А знаешь, — Чоп говорил тихо, стараясь не потревожить спящих в камышах птиц, — никто ведь из моих ребят так и не выбился в люди. Пока я был с ними, ещё оставалась какая-то надежда, но потом… Она всё уменьшалась и уменьшалась, как тот лес, о котором говорил доктор Астров. В конце концов, она пропала где-то между страницами книг, что я им читал. И я всё искал её, искал… Всю жизнь строил вокруг себя воздушные замки, и вдруг один из них распахнул мне двери. Я ведь даже не удивился, когда очутился здесь!       Проктор протянул ему чашку с чаем.       — А что за книги ты им читал?       — Историю в основном, — ответил Чоп. — Иногда стихи. Только то, что мне нравилось. Хотел рассказать, как важны бывают вещи, произошедшие давным-давно, не с нами. Не помню, у кого прочитал: «Жить нужно ради того, за что можно умереть». Хотел, чтобы они это поняли на примерах великих исторических событий.       — Сильно сказано, — отозвался Проктор. — По-христиански.       — Сильно-то сильно, только не вышло у меня ничего. Они слушали мои сказки, а в жизни у них ничего не менялось. И я не знал, что делать, чтобы что-то изменить. Я ведь только развлекал их, но этого было мало. Ну да, парнишку приютил, но улица его мне так и не отдала.       Проктор подбросил хворосту в костёр и подлил себе чаю.       — Когда я сюда попал — сперва решил, что это рай. А потом понял: это потому так показалось, что здесь на всё есть время. Здесь силы никогда не кончаются, и ты не выбираешь, что сделать в первую очередь, а чем можно поступиться. Раньше… Ну, там… у меня так не было: приходил с поля, и уже ничего не хотелось — ни жену обнять, ни с детьми поговорить, только упасть и забыться до рассвета. И холод в душе рос. Так и до греха недалече. А здесь всё наоборот — чем больше делаешь, тем больше хочется делать. Ты читай свои книги, читай, — в них точно есть ответ на твои вопросы. Только не торопись. И не думай, что это неправильно, — ты делаешь, что умеешь.       — Смотри! — внезапно оборвал его Чоп, указывая куда-то вверх.       Проктор запрокинул голову и замер на полуслове.       Казалось, прямо на них из чёрного провала неба катилась яркая бело-голубая капля. Совсем близко, над самыми их головами, она отклонилась и пропала где-то за прудом. Потом вторая, третья… Их становилось всё больше, звёздный дождь проливался вокруг них, вода в пруду искрилась и вокруг сделалось светло как днём.       Они озирались со смесью изумления и почти детского восторга. Чоп вскрикнул и непроизвольно вытянул руки, как будто мерцающие небесные шарики могли упасть ему в ладони. Проктор улыбался и жмурился и вдруг счастливо засмеялся:       — Вот тебе и небо в алмазах!