Звонко бьются стёкла розовых очков

Юри чувствовал себя немного обманутым. Который день почтовый ящик их маленькой семьи, состоящий из двух человек, забрасывался самой разнообразной корреспонденцией, которую японец не мог прочитать, потому что не понимал даже чем «н» отличается от «м». В его глазах все статьи и колонки смазывались неясным и практически одинаковым шифром, мешая понимать себя, а понять Юри очень хотелось - как-никак на первой полосе какой-то цветастой газетёнки красовалась их с Виктором свадебная фотография в рамке из плотного убористого текста, из которого Кацуки легко вычленил собственное имя, писанное на русском (лишь потому, что Виктор научил супруга его писать, хотя японец до сих пор вместо «И» ставил «N», что заставляло Никифорова приглушенно смеяться в ладошку… Впрочем, он и сам свое собственное имя на японском вычерчивал еле-еле, с усилием и скрежетом, неизменными ошибками). Да и другие печатные издания изобиловали разными фото Виктора и Юри, включая даже то, где они выходили из российского аэропорта… и когда только папарацци успели добраться до них?! Всё внутри свербело природным любопытством, и пусть нельзя так самозабвенно желать узнать о том, что пишут о тебе самом - это, как минимум, нескромно, Юри не мог удержаться. Он, кажется, всегда чересчур сильно зависел от публики – ловил каждое её слово: расстраивался, если оно было злым, и радовался, как малолетнее дитя, получившее конфету, если оно было добрым. Так или иначе, он хотел знать то, о чём говорится в этих журналах… но проблема была в том, что муж упорно уходил от прямых ответов, когда Юри с заискивающей просьбой перевести хотя бы заголовок, подсовывал ему очередной таблоид, полнившийся старыми и новыми фотографиями спортивной пары. Виктор всегда лишь улыбался и так некстати вспоминал о поставленном на плиту чайнике без крышки или так и невытащенном из стиральной машинки белье. Всячески отвлекал Юри либо внезапно выпаленной фразой, либо, когда японец не отступал, шёл на крайние меры – целовал, подминая под себя на том широком диване в гостиной, начинал ласкать, заставляя Кацуки захлебнуться в неожиданном возбуждении и приятных ощущениях... В итоге растравленный наслаждением Юри выпускал из рук все скомканные газеты и отдавался прямо средь бела дня, забывая хотя бы о мало-мальском чувстве стыда. Но долго так продолжаться не могло. Кацуки понял, что Никифоров намеренно каждый раз выкручивается из его рук, как склизкая рыба, и, не давая себя ухватить, ныряет в воду. Однако просто-напросто надавить на супруга и потребовать объяснений его странному поведению, как и получить ответы на вопросы по поводу газет, японец не мог - стеснялся и боялся, понимая, что этот неявный конфликт может внезапно выйти из берегов… Виктор, несмотря на своё добродушие и мягкость, всё же не был терпеливым человеком и иногда заводился с пол-оборота, вспыхивал как спичка, особенно если был на взводе, а в данный момент Никифоров по какой-то причине совсем-совсем не выглядел спокойным. Его что-то глодало, какие-то тяжёлые, безрадостные мысли, и Кацуки, хоть и пытался приблизиться к нему, прильнуть доверительно, заглянуть за чёрную шторку тайны, которую Виктор сам возвёл… каждый раз получал от ворот поворот. Но не грубыми словами или жестокостью, а наоборот, чересчур нежной, щемящей сердце лаской, от которой даже совестно было продолжать свои поиски ответов на наболевшие вопросы, давно превратившиеся в ментальные мозоли. Шанс узнать о том, что же скрывается за печатными изданиями, которые Витя в последнее время выбрасывал на улицу огромными пакетами (в России просто какая-то невероятная рассылка – каждый день их почтовый ящик был забит макулатурой до отказа!), представился на третью неделю после их переезда из Японии в холодную снежную страну. Своим визитом их осчастливил Юрий, которому впервые за всё время удалось сбежать с уже осточертевших тренировок, выматывающих так сильно, что единственное, на что хватало паренька – это прийти домой и уснуть в обнимку с любимым котом, мечтая вырваться из этого тяжёлого повседневного круга. Плисецкий заявился едва ли не на рассвете. Часы показывали чуть за восемь часов утра, а он как штык стоял у двери подъезда элитной многоэтажки и трезвонил в домофон, игнорируя подозрительные взгляды прохожих и неодобрительные шепотки охранников, вышедших покурить из соседнего магазина. Когда же, наконец, сонный Виктор соизволил выползти с постели (не без пинков в спину от своего обожаемого Кацудона), то Плисецкий уже был готов развернуться и, отойдя на пару метров, громко послать двух женатиков на три буквы, выкрикивая всё своё негодование в светлое небо, залитое холодными лучами декабрьского солнца. Но, к счастью, не успел. Никифоров снял трубку домофона и заспанным голосом, едва ворочая языком, выдал одно единственное «Кто?», хотя в вопросе и не было никакой необходимости - спортсмен прекрасно различил в небольшом экранчике взбешённое выражение на лице неуёмного подростка, который тут же с чувством проорал прямо в динамик так, что с двадцативосьмилетнего мужчины мигом спала вся пелена сонливости, а его тело даже подскочило от неприемлемого количества децибел, врезавшегося в барабанную перепонку. - ОТКРЫВАЙ УЖЕ, СТАРПЕР! СКОЛЬКО МОЖНО ДРЫХНУТЬ?! Я ЗАМЕРЗ ТУТ! - И если бы Юрий находился рядом, то наверняка бы забрызгал слюной собеседника, настолько негодующим он выглядел по видеосвязи. Не без чувства надвигающихся неприятностей, Виктор всё же нажал кнопку, пропуская маленького бунтаря внутрь, а потом, повесив трубку, вздохнул, почесав свой всё ещё стройный, но явно чуточку округлившийся живот (каникулы чемпиону явно не шли на пользу), и поплёлся будить всё ещё сладко посапывающего Юри. Стоило же Вите предупредить благоверного о надвигающейся катастрофе в лице дикого русского ледяного тигра, верно?.. Катастрофа, однако, к тому моменту как добралась до девятнадцатого этажа, заметно сбавила обороты раздражительности, и прошла внутрь квартиры простым насупленным мальчишкой, который шмыгал носом и жаловался на плохую Петербургскую погоду, одновременно заталкивая в руки едва пробужденного Кацуки, успевшего накинуть на себя лишь штаны, полиэтиленовый пакет с пластиковыми контейнерами внутри. На недоуменный раскосый взгляд подросток пояснил: «Пирожки. С пустыми руками в гости обычно не ходят», и принялся разуваться, пока японец, засуетившись, уже посеменил в кухню – ставить чайник и греть принесенные Юрием угощения. Посиделки выдались вполне добрыми, тёплыми и какими-то даже семейными… Плисецкий, растекшись на столе и грея руки об уже вторую чашку чая, тихо постанывал и жаловался на изнуряющий режим тренировок от Якова, на то, что Барановская гнёт его в разные стороны, точно пластилиновую фигурку, говорил, как у него времени не хватает даже для того, чтобы посидеть в соцсетях или посмотреть новый вышедший фильм, который на Кинопоиске захвалили просто до небес… Виктор отвечал ему, сочувственно покачивая головой, убеждал, что нужно только потерпеть, и всё само собой наладится уже в скором времени, участливо давал советы… И со стороны, карими глазами с азиатским разрезом, Юри упорно видел беседу отца и сына - такое сравнение брало его за самую душу… В конце концов, супруг и мальчишка выглядели так гармонично вместе и даже доверительно, что Кацуки невольно задумался о детях и о том, что возможно в будущем, если сам Виктор будет не против, то им следует усыновить кого-нибудь, или воспользоваться услугами суррогатной матери. Уже сейчас было видно: Никифоров – хороший и заботливый родитель, и хотя иногда казалось со стороны, что он безалаберный и легкомысленный – это был лишь ошибочный вывод. Юри знал, каким на самом деле внимательным и участливым Витя может быть. Из него, определенно, выйдет прекрасный отец и японец не простит себе, если лишит мужа возможности заботиться не только о себе, но и о забавном, маленьком ребёнке, которым они, возможно, обзаведутся… Впрочем, эти мысли Кацуки быстро угомонил и отстранил от собственных фантазий – ещё слишком рано думать о таком. У них будет время детально обсудить этот вопрос в будущем. Сейчас же насущными были совсем другие проблемы, которые тревожным холодком пробегались по душе Юри, заставляя его пойти на крайние меры. Он уличил момент, когда Виктор, обнаружив, что у них кончилось молоко к кофе, засобирался в соседний магазин, пообещав прихватить с собой каких-нибудь сладостей для Юрио, на что тот возмущенно вскинулся, выдавая хлёсткое «я не ребенок!», и потребовал в качестве угощения чипсов, которые Яков ни под каким предлогом не разрешал ему есть. Никифоров вздохнул, но всё же согласился на маленькую аферу, уже представляя какой нагоняй получит от старика, если тот прознает о таком вероломном нарушении диеты своего подопечного, если только три шкуры спустит – уже хорошо, Фельцман иногда был слишком суров и строг. Так или иначе, дождавшись, когда Виктор, поцеловав мужа на прощание в подставленную щеку, и получив фоном капризное «Я ещё здесь, вообще-то!» от Плисецкого, вышел за дверь, плотно прикрывая её за собой, Юри вспомнил о двух газетках, которые он припрятал как раз для такого случая, не позволив Никифорову выкинуть их. Вытащив два толстеньких бумажных разворота из-под полочки для обуви, Кацуки ещё раз вгляделся в обложку и их с Виктором фотографию таким взглядом, точно надеялся, что прямо сейчас на него сойдёт озарение, и он научится бегло читать русские слова… Не научился. А потому, борясь с негативными червячками самоосуждения в желудке - «Выглядит так, будто я не доверяю Виктору!», японец вернулся на кухню к лениво перекатывающему круглые конфетки по столу Юрио, который незамедлительно поднял на него жалящий взгляд зелёных глаз. Кацуки не нашёлся с тем, что сказать – лишь подоткнул подростку прямо под нос сложенную газету на вытянутой руке, сам не понимая, отчего так сильно смущается и по какой причине сердце как ненормальное бьётся в груди… Юри же не делает ничего такого, верно? Он просто хочет узнать… с каких пор знания стали криминальны?! - Что это такое? – Недружелюбно буркнул Плисецкий всё же, к облегчению японца, принимая протянутую корреспонденцию и подтаскивая её к себе поближе. Впрочем, лёгкое чувство для Кацуки не продлилось долго. Уже спустя секунду белобрысый шестнадцатилетний фигурист нахмурился, пробежавшись взглядом по заголовку, и с некой брезгливостью поднял одну газету, поглядывая на следующий притаившейся за ней таблоид. Глаза его ещё сильнее похолодели и будто бы даже загорелись каким-то тихим гневом. Юри сглотнул, когда Юрий вскинулся на него резко, поднимая голову, и выплюнул недоуменно, но от того не менее раздражённо. – И нахрена ты даёшь мне это говно? Что с ним делать?! - Ну… - замялся Кацуки, чувствуя как в груди просыпается малодушное желание отступить... но, всё же возвращаясь к своим тяжким мыслям, он решает идти ва-банк, до конца. Пусть, ничего если Плисецкий откажется - Юри хотя бы попытается что-то сделать, а это уже поможет сдвинуть ситуацию с мертвой точки непонимания. Сглотнув внезапно показавшуюся горькой слюну, японец решительно уставился прямо в свежую зелень глаз русского мальчика, и громче положенного попросил, дёрнувшись вперед, точно для почтительного поклона: - Юрио, не мог бы ты перевести мне то, что тут написано? Можно не весь текст, хотя бы заголовки, пожалуйста!.. Подросток недоуменно распахнул глаза, даже рот раскрыл от изумления, а потом снова перевёл взгляд на бульварную запылённую газетенку в своей ладони, с первой полосы которой на него смотрели Виктор и Юри в праздничных костюмах. Кажется, этот снимок был сделан тогда, когда мужчины едва-едва успели разлепиться из своего горячего поцелуя под громогласное «Горько!», со стороны всех русских гостей… Что-то в этой неожиданной просьбе японской свинюшки Плисецкого настораживало, и он решил не даваться в руки так просто, покупаясь на почтительное отношение. Откинувшись назад, упираясь позвоночником в спинку стула, Юра склонил голову, одаряя Кацуки даже из нижнего положения таким взглядом, что тому подумалось, будто он вовсе не у подростка что-то попросил, а как минимум у императора. - Ха, и почему именно я должен это делать? Не можешь попросить Виктора, что ли? Он же, вроде бы, тоже владеет русским языком. - Да я знаю, знаю! Но он… - Кацуки замялся, поняв, что сам загнал себя в угол, и слепо попытался найти выход, - …он по какой-то причине, ленится… - Ох, вот значит как – он ленится… - Плисецкий выделил последние слова какой-то всепонимающей интонацией, и, прикрыв глаза, всучил газеты обратно, впихивая их прямо в грудь собеседника. Юрий понял: его бессовестно пытались использовать, втянуть в дела, которые его совсем не касаются, а парень вовсе не хотел становиться объектом гнева Виктора просто за то, что всунул нос не в свой вопрос. Если Никифоров не сказал своей хрюшке, что там напечатано, значит, так было нужно, а кто Плисецкий такой, чтобы вмешиваться в чужие семейные секреты?.. Потому, игнорируя выразительный карий взор, подросток, насколько это возможно, отрицательно покачал головой, с самым непринуждённым видом пожимая плечами. – Ну и правильно делает, что ленится, свин. Тут нет ничего интересного – обычная пресса, которой пруд пруди, что всё обсасывает с причмоком тему вашей женитьбы, ничего нового. - Н-но!.. – Юри сразу занервничал, теряясь от такого ответа - всё же он надеялся на то, что Плисецкий раскроет тайну, мучающую его уже так долго. – Юрио, пожалуйста! Мне необходимо знать, что там написано! Я сделаю для тебя всё, что угодно, только скажи!.. - Все что угодно?! – Казавшийся спокойным секунду назад мальчишка вспылил совершенно внезапно, вскинулся резко, даже на ноги подорвался, заставляя азиата стушёвано посторониться, и тут же в оскале придвинулся ближе, едва ли не прорыкивая слова в наивную рожу японского трусишки. - Тогда не впутывай меня в ваши тёрки с Виктором, Кацуки! – наверное, Плисецкий впервые так чётко проговорил фамилию Юри, только вот с такой неприязнью, точно выругался. - Если захочет, то он сам тебе всё расскажет, а меня делать виноватым из-за моей же помощи я не позволю! И вообще, сколько тебе лет, а? На телефоне нет, что ли, гугл-переводчика, если уж так приспичило совать свой нос в эти помойные газетенки?! Юри, что удивительно, просиял лицом и не обиделся даже ни капельки на то, что шестнадцатилетний мальчишка его, двадцатичетырёхлетнего парня, облаял как какого-то нашкодившего ребёнка. Наоборот, бледные сухие от непривычной погоды губы растянулись в улыбке, и теплота ореховых глаз с благодарностью воззрилась на всклокоченного раздраженного, но такого обычного Юрио, которого все знали. - А ведь и правда… - благоговейно произнёс японский фигурист, чувствуя себя самым настоящим идиотом оттого, что не догадался использовать такое чудо техники, как свой смартфон и wi-fi раньше. – Спасибо, Юрий! Плисецкий от этого взора даже смутился – фыркнул снисходительно и каплю рассерженно, да вернулся на своё место, бухаясь ягодицами на жёсткий стул, и с излишним рвением распаковал круглую шоколадную конфетку, которую тут же запихнул в рот. - Если Виктор просечёт, что это я тебя надоумил… - начал он, чуть шепелявя и произнося звуки неправильно, круглая карамель в шоколаде металась по его полости рта как волейбольный мяч по корту, - …то я тебя в бетон закатаю, свин. Сразу после того, как сам выберусь из бетона, в который меня, в свою очередь, закатает Виктор. - Я ничего ему не скажу, обещаю! – Закивал Кацуки активно, радуясь тому, что диалог с Юрием состоялся, и испытывая лёгкую стыдливую досаду оттого, что так безбожно сглупил сам… Всё же долгое время заточения в замкнутом пространстве, даже с любимым, не шло мозгам Юри на пользу – он неотвратно начинал тупеть…Нужно будет срочно выбраться на лёд и хорошенько потренироваться, не слушая протестов змея-искусителя в лице Никифорова, которому ничего не стоило оставить японца дома только одним поцелуем, который по каким-то неведомым причинам часто перетекал в откровенный петтинг или оральный секс… «…только и думать об этом в присутствии ребенка, Юри! Стыд и позор!» - Отчитал он сам себя, чувствуя, как щеки едва подсвечиваются розоватым румянцем от совсем свежих воспоминаний об их с Виктором маленьких забавах на двоих в ванной комнате… и от какого-то недоуменного взгляда Плисецкого, видно заметившего, что японец витает мыслями явно на территории, доступной только взрослым. Как бы то ни было, Виктор скоро вернулся, разбавляя ставшую откровенно неуютной атмосферу (Юри и Юрио не могли найти общую тему для разговора, и каждый раз неловко осекали выстраиваемый между собой диалог. Всё же, несмотря на то, что напряжение в отношениях русского хулигана и японца заметно поугасло, друзьями они стать так и не смогли). Никифоров же, как и обещал, приволок с собой чипсы – и не одни, а несколько пачек разных марок с целым набором вкусов. «Я не знал, какие тебе нужны, поэтому взял каждой по одной – выбери сам» - пожал он плечами, мигом получая от Плисецкого упрёк в расточительности и в том, что умные люди пользуются телефоном, если не знают, что купить в магазине. Впрочем, подросток не отказал себе в удовольствии и съел две пачки лакомства вместо одной, а остальные забрал с собой, игнорируя выразительный взгляд Никифорова и брошенное на русском: « А попа не просолится?» Посиделки окончились ровно в тот миг, когда Плисецкий, пообещав заглянуть как-нибудь на следующей неделе, и игнорируя попытку Кацуки предложить проводить себя до дома, выпорхнул за дверь, оставляя после себя на пороге только въедливый запах мужской туалетной воды. Супруги снова остались один на один. *** …Юри заставил себя вывернуться из объятий спящего Виктора только к полуночи. Полностью убедившись в том, что супруга, разморенного и уставшего после вполне себе полноценного секса, и пушкой не поднимешь, японец скользнул босыми ногами на пол и бесшумно поднялся, запахивая на себе великоватую для него рубашку Никифорова. Огляделся в поисках нижнего белья и с удивлением обнаружил его висящим на бра. Быстро снял, надел, чувствуя неприятную и уже ставшую холодной липкость между ягодиц и еле-еле справился с желанием прямо сейчас рвануть в ванную… Нет, Виктора он любил, но вот его семя, когда то склизкой плёнкой покрывало тело, Кацуки на дух не переносил, чувствовал себя грязным и в какой-то степени даже поруганным… впрочем, сейчас взяв себя в руки, он держал в уме более важные дела. Памятуя о совете Юрио, фигурист стянул свой телефон с журнального столика, вынул из-под стеллажа снова запрятанные газеты, пытаясь шуршать минимально, каждый миг вслушиваясь в томное, чуть храпящее дыхание Виктора, и отправился на кухню, включая в люстре интимный, будто бы даже потухающий свет, который создавал в помещении приятный полумрак. Устроившись за столом, Юри положил перед собой печатные издания и принялся колдовать с переводчиком, надеясь, что хоть что-нибудь из этой идеи выгорит и ему не придётся, например, вызванивать Милу или Якова с тупой просьбой просто сказать уже ему, наконец, вокруг чего крутится интрига, созданная Никифоровым!.. А интрига, действительно, была, как выяснилось спустя сорок минут внимательной анализирующей работы… Когда Юри в разгар увлеченности схватил ручку и записал ей заголовок на полях, то не мог не ахнуть, чувствуя, как в груди назревает испорченной кислой ягодой неприятное, досадливое чувство, пачкающее корень языка горечью. Конечный результат его трудов выглядел совсем не радостно… «Виталий Милтронов назвал олимпийского чемпиона, Виктора Никифорова, педерастом и потребовал спортсмена вернуть все подарки и премиальные выплаты в казну государства» - Гласил заголовок первой газеты, и Юри, сгорая от прогорклого ощущения непонятной обиды, не поленился перевести ещё и лид-абзац с частью текста. Впрочем, это только усугубило состояние тревожного японца. «Депутат государственной думы – Виталий Милтронов прокомментировал шокирующее страну событие, захлестнувшее в ураган споров не только мир спорта, но и всю разношерстную общественность России в принципе. После того, как олимпийский чемпион и национальный герой Виктор Никифоров обручился с японским фигуристом Юри Кацуки, многие потеряли веру в российского спортсмена, находя такой поворот в личной жизни кумира неприемлемым. В их числе оказался и Виталий Владленович, высказавшийся жёстко по этому поводу. - Я не допущу на российской земле распространение разврата. Это неприемлемо и это именно то, с чем я борюсь не покладая рук! И я бы ещё смог закрыть глаза, будь замешен в гомосексуальных связях какой-нибудь мальчишка… но Виктор Никифоров – не простой человек, которому дозволено всё, что угодно. Он - публичная личность, которая служит примером для подрастающих поколений, и он не имеет право пятнать себя такими низменными историями. Если он не расторгнет своего брака с этим японцем в ближайшее время и не принесёт публичных извинений всей стране, то я сделаю всё возможное, чтобы этого человека лишили всех премиальных выплат и подарков от государства за весь период его карьеры…». Дальше Юри смотреть статью уже не мог, чувствуя, как глаза, чёрт знает от чего, завешивает мокрая пелена, смазывая и без того не самое идеальное зрение. Кацуки понятия не имел, с чего вдруг так засвербело всё в груди и ненужные слёзы потекли из глаз, разбиваясь в кляксы о прозрачные стекла очков…наверное он просто был шокирован. Сильно шокирован. Японец совсем-совсем не мог ожидать именно подобного текста в газете, которая с виду вроде бы была нормальной. Он что приносит своему любимому Виктору сразу столько проблем?.. Целая страна обвиняет Никифорова в неверном выборе, и пресса развязала против него настоящую войну, пока они тут нежатся в тёплой квартире элитной высотки?.. И самое главное, Витя совсем ничего не говорит, будто так и надо?.. Почему? Ведь вместе бы они смогли преодолеть всё это – выступить с публичным заявлением, дать интервью, прочее… Да, Боже, что угодно! Отмалчиваться в этой ситуации – самое поганое решение из всех возможных, но Виктору, кажется, было просто плевать. Подтверждало это и второе издание, в котором Юри выцепил фразу: «В. Никифоров никак ситуацию не комментирует и от интервью упорно отказывается, объясняя это тем, что «…это моя жизнь, и я творю с ней, что хочу». Подобные слова не могли не вызвать возмущения общественности, ведь спортсмен является национальным героем, дурная репутация которого ложится тенью на всё российское фигурное катание…» Юри был потерян от прочитанного. В какой-то миг в его голову даже закралась справедливая мысль о том, что сладкое неведение лучше такой вот ударяющей по темечку жестокой действительности… Впрочем, жалеть о содеянном было поздно, да Кацуки и не собирался это делать, понимая, что ничего не изменит своими капризами или трусливым желанием просто всё забыть. Скомкав газеты он, на сей раз сам, затолкал их в мусорное ведро, потом стёр с телефона все отпечатавшиеся запросы пользователя и вернулся в кровать к перевернувшемуся на другой бок мужу. Вздохнул прозрачно, ощущая целый коктейль чувств, начиная от робкой жалости и заканчивая тошнотным самобичеванием. Лёг рядом, насильно заставляя себя отпустить все мысли, которые в голове, кажется, успели растормошить каждую клеточку, и притиснулся вплотную к русскому, обнимая того со спины. И одно только это действие подарило лёгкое, почти невесомое чувство спокойствия, которое хоть и не потушило пожара в груди японца, но сделало его менее разрушительным. Юри, всё ещё находясь в эмоциональном смятении, невесомо поцеловал Никифорова в открытую шею ровно у кромки волос, провез ладонями под одеялом, оглаживая мерно дышащего супруга нежными прикосновениями, неконтролируемо повёл бёдрами, чувствуя тазом приятную выпуклость оголённых ягодиц ничего не подозревающего спящего принца. Легонько подув в затылок, Кацуки произнёс вслух, не беспокоясь о том, что его не услышат, ведь… «…Виктор об этом, наверняка, знает» - додумал он про себя, говоря уже набившую оскомину фразу: - Всё будет хорошо, Витя, всё будет хорошо… - и, замолчав ровно на секунду для того, чтобы подарить мужчине ещё один невесомый поцелуй, затерявшийся, на сей раз, где-то в платиновой макушке, продолжил. - Я люблю тебя… безумно люблю и никому не отдам, даже если меня будет ненавидеть вся Россия или же весь мир целиком. Я украл тебя у всех, и ни за что теперь не отпущу. Мой… ты только мой… Об поразительном открытии грязного содержания российской прессы для себя Юри пока что решил не рассказывать ни спящему Никифорову, ни уж тем более, бодрствующему. Пусть русский думает, что его Кацудон живёт в счастливом неведении, получая удовольствие от каждого проведенного дня. Держаться такой линии поведения будет пока что лучше всего…для них обоих. Кусочек из правой линзы, разбитой сколом и трещинной, выпал внезапно, позволив Юри впервые увидеть мир по ту сторону розовых очков. Осколок был мал, но даже его хватало, чтобы дать Кацуки заметить, что перед ним не фламинговые кущи, а… что-то чёрное и пугающее, давящее на него всем весом, ломающее психологически. Юри прикусил губу и закрыл правый глаз, теперь созерцая мир лишь через левое око, что полностью было закрыто нетронутым спасительным розовым стеклом. Если игнорировать проблему, то она не исчезнет – правая линза не восстановится, но можно попытаться играть в дурачка до тех пор, пока это позволительно. Пустота по ту сторону пугала слишком сильно, чтобы геройствовать. Юри сделает вид, что очки снова целы и готовы защищать его от реальности.