Звонко бьются стёкла розовых очков

Играть непринужденность у Кацуки получалось даже лучше, чем он сам того ожидал. Всё так же японец отзывчиво ластился к Виктору, получая от него в ответ такую же чистую, ненормальную нежность, проводил с ним время, находя сразу тысячу интересных занятий. В один из дней они всё же выбрались на каток и проторчали там до самого закрытия, пока раздражённый Яков буквально не выгнал их из спортивного комплекса, ругаясь на то, что супруги совсем не знают меры, ведь тренировки должны быть постепенными, и для того, чтобы не валяться на следующий, после катания, день, как раскисший блинчик, нужно устанавливать определенные рамки. А потом, значительно смягчаясь, предложил их обоих подвезти до дома, от чего ни Виктор, ни Юри не отказались, в итоге слушая по пути радио, от которого Никифоров кривился, а старик наоборот подпевал, не попадая в ноты. Наблюдать за этим было забавно, хотя сам Кацуки не понимал почему, да и со своим отношением к российской поп-музыке так и не определился. Набеги на спортивный комплекс с тех пор стали повторяться с некоторой периодичностью. Юри принял решение понемногу возвращаться в форму, но делать это не как на Хасецу – авральными чудовищными нагрузками, а постепенно и ненавязчиво - с удовольствием. Виктор же просто составлял ему компанию, чем, признаться, изрядно отвлекал, особенно когда начинал дурачиться, но всё ему было простительно… особенно если понимать, что Никифоров пытался так подбодрить возлюбленного, стирая напрочь его грустные мысли о несовершенстве своей физической формы. Помимо этого фигуристы пару раз ходили вместе на англоязычные экскурсии по Петербургу, последняя из которых в итоге практически сорвалась, потому что какая-то миловидная англичанка узнала их двоих и запищала так, что перепугала взрослого мужчину-экскурсовода. Так в ущерб обзору города, на который, впрочем, группа туристов была более чем согласна, Кацуки и Никифорову пришлось раздавать автографы и фотографироваться с каждым по несколько раз, включая и самого гида, выклянчившего у Виктора шарф в подарок для своей дочери, которая помешана на фигурном катании. Российский чемпион тогда, отдав вязаное изделие в руки рассыпающемуся в благодарностях мужчине, забавно засмеялся, а после шепнул Юри на ухо: - Не удивлюсь, если завтра во всех газетах напишут: «Виктора Никифорова раздели в центре Петербурга»! - …и хотя японец тоже выдавил из себя улыбку, настроение его немного подорвалось воспоминаниями о ночи, когда он самозабвенно переводил колонки в желтой прессе, но эта перемена осталась незамеченной. В конце концов, Витя всё ещё не знал, что его супруг был в курсе тех ужасных статей и ведал о том, что отнюдь не все рады тому, что национальный герой России наконец-то нашёл свое счастье в браке с другим мужчиной, и менять этого неведения Юри не хотел. В конце концов, разве это не справедливо? Никифоров пытался оградить мужа от лишних переживаний и стресса, и Юри, в свою очередь, должен сделать для него тоже самое. Да и все сомнения улетучились, а настроение улучшилось, когда экскурсионная группа совсем не негативно отнеслась к ним обоим – были и те, кто поздравил спортсменов с уже отгремевшей свадьбой. В тот момент в Юри зародилась надежда: может быть, всё на самом деле не так уж и плохо?.. Нет. Мягкое чувство было разбито на осколки спустя три дня после той самой экскурсии, в тот миг, когда Виктор и Юри вместе с задорно виляющим хвостом Маккачином, выходили из своей уютной квартирки для очередной прогулки. Стоило только взглянуть на перепачканную синей краской дверь, как что-то до боли одинаковое в душах обоих мужчин опустилось, мигом стирая улыбки с их лиц. На металлическом полотне надёжной двери была огромная цветная клякса, пятнищем разорвавшаяся не только по железной поверхности, но и заляпавшая соседние стены – казалось, что кто-то просто выплеснул ведро краски, а может, так оно и было. Весь этот перформанс неясного искусства был перечеркнут надписью, выполненной уже красной краской, и Юри даже не пришлось задействовать смартфон, чтобы понять перевод одного единственного уродливого слова: «ПИДОРАСЫ». Сколько же ненависти должно быть в людях?.. Виктор тогда неловко и натянуто засмеялся, из последних сил показывая, как он думал, не догадывающемуся о происходящем Кацуки, непринуждённость, и завёл руку за голову почёсывая стальные пряди мягких волос. - Ой, и как так получилось!.. – Выдохнул он с самой простодушной улыбкой, и в этот миг Юри стало почти физически больно от того как Виктор играл, наивно полагая, что его супруг, который, между прочим, никогда не был дураком, поведётся на такую очевидную ложь. Даже бушующее раздражение вспыхнуло внутри, впервые, наверное, за всё то время, как они находятся вместе. – Наверняка, это ремонтники случайно пролили… или, что вероятнее, перепутали квартиру. Надо бы вызвать чистку, ха-ха! Юри, может сегодня останемся дома, м? Если что, еду закажем из того кафе, что нам понравилось, да и мне, если честно, лень что-то идти морозиться… что на это скажешь? То есть в такой ерунде Никифорову мнение мужа интересно, а вот его осведомленность всей этой партизанской войной против их любви – нет?! Да, черт возьми, разве их клятвы в церкви не включали в себя пункт, где они обещали друг другу быть вместе, держась за руки, выстаивать против обрушающихся на них жизненных проблем? Так какого хрена Виктор воспринимает Юри не как равного себе, а как ребёнка, которого нужно ограждать от всего плохого и не давать ему вмешиваться в насущные проблемы? От этого было обидно и горько так, что он сжал кулаки и из последних сил, титанической волей удержал себя от того, чтобы просто не ударить ненаглядного любимого человека, который вёл себя просто как последний кретин. Но, конечно, озвучить всё своё негодование, тёмными водами плескающееся в душе, Юри не хватало смелости, а особенно когда Виктор был так близко, и чистыми небесно-голубыми глазами без капли какого-то злодейства, смотрел ему прямо в сердце, отсвечивая бликами обожания в чёрных зрачках. Однако пусть Кацуки вспылить не мог, но и с ролью дорогого оберегаемого и, что самое главное, бесполезного предмета смиряться не хотел… - Маккачина нужно выгулять. – Сухо, и видимо излишне обижено бросил Юри, не сумев окончательно взять под контроль разрывающий его изнутри тайфун. В тот же момент точно в подтверждение его слов, пёс, поскуливая, прижался к ноге японца, прожигая русского хозяина слезливыми глазками-пуговками. – Он и так в последние дни только дома и был, а я не хочу, чтобы это затворничество сказалось на его здоровье… Улыбка Виктора стала ещё более нервной и даже чуточку виноватой. Никифоров, наверное, чисто интуитивно уловил в супруге некоторые…эмоциональные процессы, которые для него были совсем не на руку сейчас. Голубые глаза блестели нежеланием лжи, но русский просто не находил лучшего способа для общения в подобной ситуации. Скалить рот в ободряющей улыбочке мужчине тоже не хотелось, а хотелось просто покоя от постоянных беззвучных звонков на телефон, газет, подкладываемых намеренно в почтовый ящик, а теперь ещё и от вот этого – высохшей краски на двери с неоднозначным посланием. Очевидно, их с Юри кто-то самозабвенно преследовал, и, как видимо, для этого сталкера уже не было проблемой даже добраться до двери их квартиры… Приняв решение попробовать выяснить на вахте, кого пропускали внутрь дома, и ни в коем случае не тащить с собой Кацуки – тот просто не мог, наверное, в силу своего терпимого менталитета осознать возможной опасности от совершенно безумных в своей ненависти импульсивных людей, а особенно в России – где геев не всегда на скорой-то увозят, оставляя подыхать на улице, точно каких-то животных. - Тогда я сам погуляю с собакой! – Тем не менее, непринужденно отозвался Виктор, взмахивая ладонями с растопыренными пальцами – выставил, точно в защитном жесте. – Пройдёмся с ним по двору два круга и вернёмся! И я как раз успею позвонить в чистку, а ты побудь дома!.. - Ты же не хотел идти на улицу. – Оборвал его Юри, сверкая требующим объяснений взглядом из-за прозрачных стёкол очков. Это упрямство в обычно покладистом японце прорывалось ну в совсем неподходящий момент… – Тебе было лень пару секунд назад. - Но Маккачина же действительно надо выгулять! Да и мне по пути – как раз хотел узнать, что это за рабочие такие, которые краску льют на чужие двери, так что пойду на вахту…– пожал плечами Виктор, снова отпуская неловкий смешок, приоткрывая обратно ещё не успевшую захлопнуться дверь, -…а ты побудь дома, Кацудон, всё равно мы будем говорить на русском, вряд ли ты что-то поймешь. - Тогда ты занимайся дверью, а я займусь нашей собакой. – Упёрто заявил Юри, чувствуя как градус раздражения в его душе повышается, да и сам Никифоров уже не выглядит таким спокойным. - Юри, ну я же уже сказал «нет», понимаешь?.. - Словно потеряв все аргументы, выдавил Виктор. Голос его звучал уже не так радужно, а скорее даже прорывался первыми нотками усталой раздражительности, такой же, как и у Юри. - Я не отпущу тебя одного на улицу. Ты двух слов связать не можешь на русском языке, и не дай Бог к тебе ещё привяжутся какие-нибудь отморозки, что тоже вполне может быть… В смысле, глянь на себя! - Никифоров, совсем не задумываясь о проксемике, приблизился и ткнул мужа пальцем ровно в грудь почти что оскорбительным жестом. - Ты же от и до – иностранец. Тут таких как ты в первую очередь обувают. В этот момент что-то с треском хрустнуло в разуме Кацуки, выпуская внутрь черепной коробки, так долго сдерживаемые потоки чёрной воды, полные негативных эмоций. Раздражение, досада, и даже злость на то, что человек, которому Юри в руки вложил собственное сердце, ему не доверяет от слова «совсем», затопили японца с головой. Они с Виктором делили вместе стол, квартиру и, чёрт возьми, даже постель!.. А для Никифорова будто бы ничего из этого не имело никакого значения – Юри оставался красивой заморской птичкой, привезенной издалека, назначение которой – сидеть в золотой клетке и изредка давать себя трогать и любить… Брак – это обоюдное сотрудничество, Кацуки всегда так считал, а потому подобное отношение было для него крайне оскорбительным. Он даже не успел подумать, как тут же отпихнул с силой кисть Виктора, ударяя по ней своей конечностью – несильно, но ощутимо. Окрысился, оскалился, прожигая возлюбленного огарками карих глаз, укравших в себе красную искру негодования, и шумно, как бык, выдохнул, сжимая кулаки. - Я тебе не ребенок, Виктор! – Закричал он, значительно повышая громкость своего голоса и совсем не беспокоясь о том, что соседи из ближайших квартир могут выйти на шум. - Хватит пытаться меня опекать! Я сам могу решать, куда мне идти и что делать! - Не можешь. – Оборвал Никифоров так же резко, кажется, даже не удивившись внезапно вспылившему любовнику. – Не можешь, потому что пока не знаешь ни города, ни языка. Заблудишься – где я буду тебя искать? - Я не настолько идиот, чтобы заблудиться в собственном дворе, чёрт возьми! К тому же я буду с Маккачином! – Продолжал наступать Кацуки, раззадориваясь. Пудель в ногах засуетился, замельтешил, тыкаясь холодным кончиком носа то под колено Виктора, то в икры Юри. Замахал хвостом, тревожно поскуливая. Этот пёс просто ненавидел, когда хозяева начинали кричать друг на друга... хотя, он частенько путал агрессию со страстью. Жаль только, что этот раз был не таким. - Юри, нет. Один или с псом - ты не пойдёшь без меня. Ты сам помнишь, что случилось не так давно в подворотне, когда какой-то невнятный мужик… - Тут Виктор замялся, поняв, что случайно чуть не взболтнул лишнего, и закашлялся надрывно, надеясь так перевести внимание Кацуки и избежать этого его режущего взгляда, а потом переиначил высказывание, думая, что выкрутился. -…Я имею в виду, на улице может произойти что угодно, а вокруг, к сожалению, находятся не только доброжелательные люди. Ты пока что не привык, а потому я буду сопровождать тебя… - Хочешь мне надзор устроить, как в тюрьме? – Оборвал японец, будто бы даже оскорбленно вскинувшись. Русский чемпион прикусил язык, нервно потирая пальцами внезапно вспотевшую шею. Он чувствовал себя так, будто обезвреживает взрывной механизм, который в любой миг готов рвануть. - Ты сам знаешь, что я не это имел в виду… - прогнусавил Никифоров, а потом, набравшись решимости, открыто вгляделся в лицо Кацуки таким взором, которому всегда было слишком тяжело отказать, - …но, хотя бы сегодня, прошу, послушайся меня. Просто… так надо, мне так будет спокойнее. Пожалуйста, ради меня… О, а в ход уже пошли самые грязные манипуляции и давление на неприкрытые точки - на слабость Юри к этому человеку. Кацуки выдохнул, спуская свой гнев, как паровоз - дымные облака пара, и тут же куда более доверительно посмотрел на поникшего русского, нервно потирающего собственный нос. По сути своей, всё, чего хотел Витя, так это защитить его, своего Кацудона, от внешней угрозы, которая, судя по выходке вандала и испорченной двери, была вполне реальна… Но Юри не сбирался жаться и прятаться как какая-то мышка! Он вообще не понимал, какого чёрта окружающих так сильно волнуют их с Виктором отношения, почему они все резко против?! Это, кажется, был первый раз, когда азиат столкнулся с такой неприглядной стороной гомосексуальных отношений. В Японии их не осуждали, в других странах, в которых супруги успевали побывать на соревнованиях или проездом – тоже, и почему-то только в России каждый считал своим долгом упрекнуть их во взаимной любви. Юри не хотел этого терпеть, он хотел стоять за своё право засыпать и просыпаться именно с этим мужчиной, быть с ним рядом и не прятаться за его спиной, куда Никифоров его упорно засовывает… Набравшись терпения, Кацуки решает дать Виктору шанс признать проблему самому, вслух, поделиться ей со своим благоверным, разделить эту тяжесть на двоих… - Ты ведь что-то скрываешь, да? – Спрашивает Юри внезапно стылым, но ровным, идеально выверенным тоном. Таким, что по плечам двадцативосьмилетнего мужчины побежали мурашки. – Недоговариваешь мне о чём-то важном… - С чего ты взял? – Только Виктор попытался скорчить дружелюбие и оскорбленное недоумение одновременно, как Кацуки тяжело вздохнул и ткнул рукой в залитую краской дверь, пальцем едва не касаясь разрисованного полотна. - С того, что я знаю, что значит это слово, Виктор. И знаю, что кто-то написал его здесь не случайно. Я хочу, чтобы ты открылся мне в том, что происходит. - Ну… - Виктор замялся, взвешивая все за и против. По его серо-голубым глазам побежали строчки мыслей, сменяя друг друга с галактической скоростью. Никифоров ощутимо покраснел лицом, и так же быстро побелел, точно от дикого стресса. Он мял свою шею в нервозном жесте, шумно сглотнул слюну, видя мужа насквозь, и после экстренного заседания собственных дум в голове, видимо, к чему-то пришёл, продумал, как следует поступить в сложившейся ситуации дальше. После, улыбнувшись настолько сахарно, насколько это только возможно, невинно и наивно произнёс: – На самом деле… ведь ничего не происходит, Юри!.. И эти слова были унизительнее самой звонкой пощёчины, громче отчаянного крика, взвитого порывом ветра в небеса, гуще самого тёмного и непроходимого леса, больнее, чем даже самая изощрённая средневековая пытка. Кацуки не выдержал, и, бросив на ломаном русском: - Как хочешь. – Раскрыл проём, вернулся в комнату, звонко хлопнув после себя изуродованной дверью, оставляя супруга и питомца на лестничной клетке. Терпеливый ко всему Юри просто-напросто психанул. Виктор же остался смотреть ему вслед потерянным взглядом, а у его ног тоскливо заскулил Маккачин. Спустя пару секунд оглушающей тишины, пудель, звонко тявкнув, уставился самым осуждающим взглядом из всех возможных в животном диапазоне прямо в побледневшее лицо Никифорова. Тот сконфузился, чувствуя проходящий электрическими разрядами холод по брюху, а потом тяжело вздохнул, вплетая кисть своей правой руки в собственную идеально уложенную шевелюру. Прикрывая глаза, сминая пальцами идеально ровные пряди, он зажмурился практически до белых кругов перед глазами. Этот Юри… его стараешься уберечь, сделать как лучше, чтобы он не омрачался из-за глупой травли, устроенной в основном местными СМИ (Отнюдь не во всех изданиях выбор Виктора осуждался или, вообще, как-то упоминался. Адекватным людям скорее были интереснее спортивные результаты Никифорова, а не то, в человека какого пола он сует свой стоячий член), не расстраивался, а Кацуки, как неразумный ребёнок, лез на рожон копий проблем, думая, что поступает правильно… В некоторых ситуациях, чтобы сохранить лицо, нужно просто оставаться непробиваемой глыбой, не выказывающей эмоций и игнорирующей внешние раздражители, и эта ситуация, как считал Виктор, была именно такой. Очень скоро их с Юри отношения перестанут быть интересными людям, даже особо ратующим за одну, гетеросексуальную, форму любви. Им всем в итоге придётся смириться с выбором российского фигуриста, нужно лишь чуть-чуть подождать, пока всё утихнет… а вовсе не разводить панику с хлопаньями дверьми, чёрт возьми, и не скалиться на своего супруга, думая что тот относится к тебе, как к ребенку, хотя это просто желание защитить! Как бы то ни было, хоть Виктор и чувствовал себя паршиво после этой эмоциональной вспышки со стороны Кацуки, виноватым себя не считал. Потому, наверное, и не ринулся тут же в дом в порывистых объятиях пытаясь успокоить Юри и охладить его, на самом-то деле, горячий нрав… Обойдётся. Пусть сам всё ещё хорошенько обдумает, и, может быть, до него дойдёт, что то, что Виктор огораживает его от нежелательной информации – забота, а не пренебрежение. На том и порешив, Виктор отнял руку от головы, раскрыл глаза, пронзая стылым взглядом уродливую цветную кляксу, и развернулся в противоположную сторону – к лифту, планируя спуститься в приёмную и хорошенько дать втык местному консьержу, который каждый раз в дом пропускает любого встречного-поперечного, даже не спрашивая цель визита, и параллельно узнать, кто же приходил с банками краски… Нажав кнопку вызова, Никифоров обернулся и свистнул пуделю, все ещё мечущемуся в выборе - остаться у двери, или последовать за хозяином. Животное снова будто бы нахмурилось, глянув на чемпиона чёрными точками глазок, потом повело носом к двери, потом снова посмотрело на Виктора… И тот, к своему собственному удивлению, смог почитать в морде Маккачина очень чёткую мысль, которую ему самому будто бы озвучил неизвестный недовольный голос, прошёптанный в самое ухо: «Ну и что ты наделал, глупый хозяин?» - Ох, только ты уж меня не осуждай, мешок блохастый!.. – Нервно засмеялся Виктор, разговаривая с собакой на русском и явно чувствуя как у него от всей этой ситуации кругом идёт голова… Вот уж, докатился – с пуделем говорит как с себе равным. – Ничего с ним не станется - и дома посидит. Может сначала подуется, но потом прекратит… И не смотри на меня так! Я знаю, что я прав!.. Пёс же, кажется, этому отчаянно внимать не хотел, но, всё же решив не сидеть под дверью, как бездомный, Маккачин, прижав уши, медленно поплёлся к Никифорову, едва не подметая уныло опущенным кудрявым хвостом лестничную клетку. Угольки чёрных точек всё так же ярко горели осуждением. Никифоров вздохнул на это, уже мысленно сочувствуя вахтёру, потому что, кажется, всё негодование именитого фигуриста огромной волной обрушится именно него – молодого паренька по имени Славик, который совсем не мог выполнять свою работу. Виктор тут же шагнул внутрь подъехавшей кабины, нетерпеливо нажимая кнопку первого этажа, пёс скользнул следом. *** Дужка очков лопнула – сломалась резко со щелчком, и Кацуки лишь в последний момент успел поймать падающие линзы в оправе, спасающие его от чёрного, неясного и неприятного «вокруг». Его руки дрожали, но он продолжал упорно смотреть на мир сквозь полопавшееся розовое стекло, хотя в нём уже не было никакой необходимости… прореха, выпавшая осколком, показывала кусок реальности – пугающей, душной, слишком мрачной… а потому, как бы малодушно это не звучало, Юри принял решение повременить с тем, чтобы просто выкинуть прочь свои испорченные розовые очки. Может, всё ещё в порядке? Может, всё будет хорошо?.. Этот разговор, вспыхнувший тихими нотками назревающего скандала, вывел Кацуки из себя. Сильно вывел. Так, что оказавшись в прихожей, захлопнув с грохотом за собой дверь, он не удержался и со злости, прикусывая язык, чтобы только не заорать, смёл широким движением руки всё содержимое находящееся на тумбочке, разбросав по полу с грохотом все склянки с полиролью для обуви, какие-то щеточки, валик для верхней одежды и тому подобное… Хотелось ещё что-нибудь ударить, побиться с силой костяшками в стену, и японец только усилием заставил себя проглотить горящую негодованием обиду и, опустившись на колени, собрать учинённый собой же беспорядок. Виктор его, кажется, не понимал. Совсем. И чем дольше Юри мусолил эту тему в голове, тем отчётливее понимал, что распаляется злобой сильнее, что, конечно, не сулило ничего хорошего. В попытке успокоить себя, раздевшись, азиат ушёл в спальню, и там, забравшись с ногами на широкую кровать, забившись практически в угол, обиженно засопел, наслаждаясь своим вынужденным одиночеством в большой квартире. Впрочем, просто страдать и негодовать парню быстро надоело, и так в его руках появился смартфон, на котором он без особого интереса листал ленту инстаграма, лайкая практически все посты, даже не вдумываясь в то, что видит. Это успокаивало нервы, немного заглушало ураган бушующих негативных чувств, спиралью скручивающихся в животе. Виктор вернулся минут через двадцать – впихнул пуделя домой сквозь щель, сам не проходя внутрь, крикнул в пустующую прихожую: «Юри, вымой, пожалуйста, лапы Маккачину», - блеклым тоном, и тут же ушёл снова. Кацуки же не сразу соизволил подняться с постели, а лишь тогда, когда пёс, не стесняясь, прошёл в хозяйскую спальню, оставляя за собой грязноватые разводы талого снега, впутавшегося в шерсть. Тут выбора у японца не осталось, и он, вплетя руки в кудрявую шерстку, ещё сохранившую морозец в завитушках, потащил Маккачина в ванную, проводить стандартную процедуру, которую пёс не любил, но переносил стойко, понимая, что так надо. Когда же с собачьей гигиеной было покончено, Юри снова вернулся на свой пост в углу огромной кровати, но на сей раз не в одиночестве - компанию ему составил пудель. Они улеглись вместе, и Кацуки, всё ещё не выпускающий телефона из рук, в какой-то момент просто-напросто заснул, уронив оный на мягкое покрывало рядом с собой, вжался лицом в тёплый пушистый бок Маккачина, да так и засопел, хотя бы на время лишая себя возможности пережёвывать одни и те же мысли в голове, как какую-то пресную надоедливую жвачку… Было тепло и хорошо – почти что невозможно сопротивляться сладостным объятиям Морфея. Виктор же, пока его личное счастье утопало в простынях, мотая под закрытыми веками приятные видения о далёкой Японии, носился туда-сюда. Для начала он сделал необходимый звонок в клининговую компанию и оставил заявку, ожидая в ближайшие два часа её исполнения, а в пустующее время выловил Славку, который по-честному филонил на рабочем месте, предпочитая проводить время в соседнем магазине – у своей подружки, работающей там управляющей. Правда, от этого разговора с вахтёром толку было ноль, помимо того, что Виктор смог немного успокоить нервы, покричав на парнишку, которому, кажется, было всё равно. Ничего путного консьерж сказать не мог, лишь пожимал плечами, оправдываясь: «Виктор Александрович, я же не могу каждого допрашивать куда он, и зачем идёт... Да и не факт что мне правду скажут - я просто смотрю на то, чтобы человек был…эм…прилично одет, и всё… Хотя, вот знаете, неловко было, когда я художника с третьего этажа перепутал с бездомным!.. Ух, и стыдоба-а-а была! При этом он меня чуть своим мольбертом не огрел, я уж думал, что нажалуется, и меня уволят!.. Но нет! И, кстати, вчера-то что произошло! Вы, наверное, не знаете, а у нас тут в 346 квартире змея сбежала! Но не ядовитая, а так - ручная...» - …и дальше парня понесло в какие-то совсем не те дебри. В итоге Виктор просто забил на своё негодование и раздражение, понимая, что сейчас найти виновного в порче двери не представится возможным. Он просто слушал истории из чужой жизни, или, по крайней мере, делал вид – мысли его крутились вокруг конфликта с любимым мужем, так что Никифоров просто кивал на нужном месте, когда Слава ждал хоть какой-то реакции собеседника. Освободиться от вынужденного общения фигуристу удалось спустя минут сорок, когда приехал вызванный им специалист. Отчистить дверь от краски оказалось, на удивление, не сложным делом – правда, вот синтетическая вонь на всем этаже стояла такая, что глаза резало, однако обидная надпись и пятно исчезли - как и не бывало, а работник, получив свои деньги, удалился, на автомате пожелав хорошего дня. Вот только в его лице не было ничего, располагающего на дружелюбие – какое-то деревянное, топорное выражение: узкие, блестящие ноткой неприятия глаза и поджатые в отвращении губы. Когда мужчина смотрел на красноречивую надпись, то выглядел так, будто это он тут её и оставил… Странный тип. Наверняка, очередной гомофоб, вынужденный из-за имиджа компании и ради удержания своего рабочего места, не выказывать клиенту открытой неприязни. Но вот только Виктор её – скрытую, шипящую, отторгающую замечал и так, даже не прикладывая усилий… С другой стороны, Никифоров понимал, что они с Юри – не деньги, чтобы всем нравиться. Да и у людей может быть своё отношение к однополым парам, даже если оно вот такое: нетерпимое и неоправданно агрессивное… В любом случае – плевать. У русского фигуриста не было ни малейшего желания мусолить эту тему даже в собственных мыслях – подобного он, наоборот, всегда старался избегать, акцентируя внимание на других, более важных и приятных аспектах… например, на Юри, тоска по которому образовывалась уже в первые часы отсутствия японца рядом и наполняла сердце русского терпким ядом, отравляя организм и пробуждая лишь одно желание – прильнуть к исцеляющему эликсиру, спрятанному за уже чистенькой дверью, и, наверняка, обижено дующемуся… Виктор никогда не мог отказывать себе в желаниях, и потому тут же скрылся в квартире, планируя, даже поправ собственную гордость, получить единственного на всей земле желаемого им человечка.