вытащи из омута

      У тебя, несмотря на всю твою черствость и отстраненность, была исключительная черта замечать любые, даже самые мельчайшие, изменения в характере других — тут, возможно, дело в твоей подсознательной наблюдательности, может, кому угодно, в эмпатии, но ты всегда чувствовал подобное — и ты видел, как ломает Мирона. Федоров после того столкновения с Рудбоем, видимо, снова отдался прошлому и не мог решиться, что лучше — остаться в тихом мирке с тобой или вернуться во вселенную имени великого Оксимирона, где позади только тщательно подобранный табор, а впереди — новые лавры. Ты видел это во всем поведении Мирона: его взгляде, ставшем одновременно нервным и скучающим, в отрывистой жестикуляции, в манере разговора, в конце концов, в отношении к тебе — у вас до этого вроде как все налаживалось, шло, к чему-то большему, чем простые объятия и одна бутылка скотча на двоих, но теперь Мирон не пускал близко, может, проверял себя, насколько свыкся с тобой, может, хотел, чтобы вам обоим было не так больно в случае выбора в пользу табора. Встреча была назначена на завтрашний день, и вы должны были ехать на нее вместе, хотя ты и не испытывал никакого желания встречаться с окружением Мирона — оно казалось тебе вычурным и наигранным, будто свита из американских фильмов, но отказать Федорову ты тоже не мог — ты знал, что тогда потеряешь его и боялся этого, хоть и не признавался в этом себе.       Ты не нервничал: у тебя не сбивался пульс, не появлялся лихорадочный румянец на лице, не холодели ладони, но с утра ты выпил немного валерьянки, забив на просящую поделиться Коху — Мирон этого не видел, потому что ты этого не хотел, Мирон принял прозак и надел рубашку в сине-черную клетку, оставив расстегнутыми две первые пуговицы, и тебе захотелось до невозможного сильно обнять Федорова, ты все еще не признавался себе в том, что действительно боишься сейчас потерять его, только отыскав, что боишься остаться снова один. Ты подошел ближе аккуратными и тихими шагами и уткнулся в чужую макушку носом со спины, обнимая Мирона и скрещивая свои руки на его поясе — сейчас было, наверное, самое время признаться самому себе в своих страхах и рассказать о них Мирону, но ты молчал. Ты прикрыл глаза и постарался запомнить все свои ощущения в данный момент, ты запоминал, как это обнимать Мирона Федорова: как забавно сбивается его дыхание в первую секунду, как благоговенно на его губах после расцветает улыбка, как его угловатые лопатки упираются тебе куда-то в район груди, где все сводит от неясной тоски. Ты делал это не из сентиментальности, а для сравнения после — ты вообще любил сопоставлять, и Мирон был слишком уникален, чтобы упустить такую возможность. Ты прижался сильнее, и тебе совсем расхотелось куда-то ехать. Но: — Слав, — Мирон отстранился и повернулся к тебе лицом, а тебе блевать захотелось от его серьезности, — нам пора. Обещаю, что это не займёт много времени, просто я не хочу медлить с этим разговором, ты ведь и сам это понимаешь. Пойдем? — Куда деваться, — коротко усмехнулся ты, — конечно, пойдем.       Насколько ты знал, вы собирались на квартире у менеджера Мирона — потому что удобно, да и вроде как нейтральная территория, где, к тому же, стопроцентно будет чисто и убрано. Фёдоров иногда упоминал Женю в ваших разговорах, он говорил, что она единственная, кто действительно помогал ему во время приступов болезни за прошедшие пару лет. Ты понимал, что, да, это именно тот человек, у кого и с кем надо проводить подобные решающие разговоры, потому что, зная Мирона, он частенько горячится, а потом сожалеет, Евстигнеев того же, как ты успел понять за вашу прошлую встречу, насчет Порчи ты ничего сказать не мог, но он не казался тебе особенно рассудительным человеком. Ты не знал, о чем вы собираетесь говорить точно, но знал, что этот разговор будет очень важным для вашего с Мироном будущего. Ехали вы молча, на этот раз на метро — видимо, скрывшись за капюшоном куртки, Федоров чувствовал себя куда спокойнее, чем в прошлый раз, хоть и сели вы в разные части вагона по его просьбе; ты не скрывал лицо и просто облокотился о прохладное стекло позади, устало прикрыв глаза, — ты плохо спал, и тебе все больше хотелось обратно домой к Кохе и ситкомам в одноголосой озвучке. Ты взглянул на Мирона: тот стоял, держась за верхний поручень левой рукой, а правой что-то печатал на мобильном, ты вздохнул и отвернулся, думая, что деловитость Мирона не к добру. Вам остается две станции без пересадки.       Ты не замечаешь, когда точно вы покидаете подземку и оказываетесь на улице, но ты чувствуешь, как бьет в лицо морозный воздух, и слегка жмуришься: тебе ощутимо нехорошо в этот момент, в голове неразбериха, ты хочешь коснуться руки Мирона, чтобы хоть немного вернуться в реальность, но Федоров, изучивший тебя от и до, качает головой и говорит одними губами «не сейчас, Слав», и ты понимаешь, что он прав. Ты суешь руки в карманы, пока Мирон берет два разных такси до одного и того же места: одно тебе, другое себе. Вы ждете тоже порознь, тебя порядком бесит эта скрытность, ты бы сейчас хотел свалить куда-нибудь и напиться, желательно, вместе с Мироном, а потом бродить с ним по ночному Питеру и беспорядочно целоваться, говоря о всякой чепухе, но вместо этого ты садишься в душный салон подъехавшего авто и суешь таксисту сразу деньги — ехать вам недолго, где-то минут пятнадцать, ты достаешь телефон и проверяешь уведомления: у Саши на стене новое фото, ты никак не можешь понять, что это именно за место — но тебе и плевать, ты просто смотришь на стоящую в черном пальто Богомолову и так и не успеваешь разобраться в своих чувствах, когда вы тормозите. Таксист говорит, мол, все, приехали, и ты, безразлично кивнув, вылезаешь из машины. Мирон уже ждет тебя у подъезда, рядом с ним стоит Порчи, который, видимо, тоже только приехал. — Привет, — говорит он с забавным акцентом, когда ты подходишь ближе, и тянет руку, которую ты нехотя жмешь, — будешь? — тянет тебе сигарету. — Не, — мотаешь головой ты, — у меня свои есть.       Тем временем Мирон докуривает и тушит окурок об урну, и вы идете внутрь дома — ты плетешься позади всех, безучастно смотря на лестничные площадки, тебе неуютно, ты чувствуешь, что находишься не в своей тарелке. Вы доходите до нужной квартиры, и Дарио звонит в дверь — ты в это время незаметно касаешься пальцев Мирона своими, и тот сжимает твою ладонь в ответ — ты видишь, что Мирон нервничает куда сильнее твоего, он хочет что-то сказать тебе, но открывается дверь, на пороге показывается Евстигнеев, и Федоров отпускает твою руку и отворачивается. Вы разуваетесь в прихожей и идете в просторную светлую комнату, где сидит уже Женя. Рудбой садится около нее, вид у него такой же неспокойный, как в вашу прошлую встречу, и тебе это не нравится, ты занимаешь место рядом с Мироном; Порчи располагается слева от вас. Наступает неловкое молчание, когда каждый не знает, как именно начать разговор, пока голос не подает Федоров. — Думаю, вы все знаете или догадываетесь, что я собрал вас за тем, чтобы про мое общение со Славой вы узнали от меня, чтобы это не повергло вас потом в шок, — говорит он, — я изначально не собирался обсуждать это, потому как считаю, что все мои связи касаются только меня, но, видя реакцию Вани, я решил поставить вас всех в известность. — И на том спасибо, — язвительно фыркает Рудбой, ты бросаешь на него презрительный взгляд, ты понять не можешь, чем вызвано такое негодование, но, глядя на Мирона, думаешь, что все не просто так. — Мир, — мягко произносит Женя, — могу я спросить, какого рода связь между вами?       Федоров напряженно трет переносицу, его почти трясет от нервов, и ты видишь это и отвечаешь за него: — Есть разница? — твой голос звучит немного раздраженно, — Мирон вполне себе взрослый, чтобы решать, с кем общаться, остальное — это уже личное. Хватит эти сопли разводить, он мог бы вам вообще не говорить ничего. — Ну ты-то уж его, как погляжу, знаешь на все сто, — снова встревает Рудбой, Мирон тем временем прячет лицо в руках и все также молчит. — Порчи, сходите с Миром подышать и Ваню прихватите, я хочу поговорить со Славой один на один, — просит Женя, и Виейра на это только кивает и берет Федорова за локоть, за ними идет и Евстигнеев — дверь за ними хлопает, и ты откидываешь в кресле, смотря на Муродшоеву, говоришь: — Я слушаю. — Я вижу, как смотрит на тебя Мирон, — Женя глядит тебе прямо в глаза, — и я хочу, чтобы ты понимал, что если ты с ним играешь или, хуже того, используешь его, то лучше сразу уходи. Вряд ли мы сможем снова поставить Мирона на ноги, как после распада VGB. Я тогда ещё с ним не была знакома, но даже сейчас он еще не совсем отпустил то время, так что просто будь с ним аккуратнее. С ним сложно, надо следить, чтобы таблетки пил, понимать, когда надо быть рядом, а когда нельзя даже заговорить, если не готов к такому, то оставь его, окей? Ему Шокка хватит на еще две жизни. — Я не Шокк, — у тебя голос какой-то слишком хриплый в этот момент, ты его слышишь будто со стороны, — я не уступлю Мирона ни вам, ни кому-то еще. Он мне нужен, как и я ему — и я вроде как о чувствах. Короче, я не собираюсь его кидать. — Хорошо, — кивает Муродшоева.       На этом разговор, похоже, что окончен — по крайней мере, ты решаешь так, потому выходишь из комнаты, бросив на прощание сухое «пока». В голове у тебя целых ворох мыслей, ты немного раздражен окружением Мирона, хоть и понимаешь, что у них есть все причины тебе не доверять, но тебя бесит скорее их лицемерие: эти люди говорят о том, чтобы ты был аккуратен с Федоровым, когда сами оставили его пару месяцев назад одного — ты не понимаешь этого, ты спускаешь вниз и выходишь на улицу, Мирон стоит уже один, рядом с ним нет ни Порчи, ни Евстигнеева, и тебе от этого с одной стороны легче, а с другой — ты обеспокоен, почему они ушли. Ты подходишь к Мирону сзади и касаешься плеча, заглядывая в чужие глаза — Федоров смотрит потерянно и немного хмуро, он прижимается к тебе ближе и утыкается носом чуть ниже ключиц — ты мимолетно улыбаешься, но беспокойство все еще не унимается, тебе не нравится молчание Федорова — оно настораживает. — Все окей? — спрашиваешь ты.       Но Мирон не отвечает.