Выгодный брак

Последние слова внесли еще большую сумятицу в мысли Рюноске. Они всколыхнули настолько постыдные предположения, что всего на секунду показалось — вот-вот и он попросту задохнется в мгновенно ставшей маленькой и душной комнате. Но, нет, виной всему было присутствие Дазай-сана, его близость и чересчур сильный, как будто усластившийся запах. Пряные ноты вскружили голову, и Рюноске, тяжело сглотнув, застыдился самого себя — кто бы мог подумать, что в такой-то абсурдной ситуации он будет думать лишь о том, насколько двусмысленно прозвучали чужие слова. А ведь они и вправду были слишком странны! Слишком странны и несвойственны Дазай-сану, но Рюноске ужасно устал удивляться происходящим каждый день переменам, ровно как и привыкать к ним. Наверное, именно поэтому принять и осознать возможные новые чувства к нему со стороны другого человека было настолько сложно. Или же — практически невозможно. — Я не давлю на вас, — снова подал голос Дазай-сан, но в этот раз как будто особенно мягко. Хотя, быть может, Рюноске это тоже почудилось, померещилось сквозь судорожный стук крови в ушах. — И совершенно не хотел этого. Я уверен, что вы — уже достаточно взрослый, чтобы справиться с настолько деликатным моментом самостоятельно. Однако, если… все-таки возникнут какие-либо трудности… Продолжения фразы так и не последовало, но Рюноске и вовсе не нужны были слова, чтобы понять, насколько осторожно ему сейчас делают предложение. Насколько бережно, боясь спугнуть или ранить излишней грубостью или резким словом. Подумать только, и откуда только Дазай-сан, сам всего несколько минут назад буквально признавшийся в такой же неопытности, мог иметь представления, касающиеся ситуации Рюноске? Или же — все было сказано только ради простого кокетства, обычного отвода глаз, помогшего Рюноске расслабиться и довериться. Оба варианта казались слишком реалистичными. Слишком правдивыми, чтобы можно было сделать хоть какой-то выбор без лишних сожалений. Однако… — Мне стоит быть благодарным вам за такую искреннюю поддержку, — как можно более учтиво произнес Рюноске. И снова легонько склонил голову, почтительно опуская взгляд в пол, да, именно в него, никуда больше, достаточно Рюноске уже насмотрелся и на собеседника, и на содержимое проклятого саквояжа. — Но отнимать у вас еще больше времени — кощунственно. И крайне невежественно с моей стороны, все-таки я получил так много от вашей опеки… Поэтому, не сочтите за излишнюю гордость, Дазай-сан. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не позорить вас и ваши старания. Сейчас и впредь. Тишина разлилась по комнате водой из опрокинутого неловкой рукой бокала — такая прозрачная, что Рюноске казалось оглушительным и собственное дыхание. А затем его собственное сердце содрогнулось, настолько громким показался звук вновь закрывшегося саквояжа. Во славу всем богам, неужели! — Вы не обманули моих ожиданий, Рюноске-сан, — прямо над его головой произнес Дазай-сан. И снова вплел в растрепавшиеся волосы свои пальцы, но теперь — как будто особенно нежно, как будто попытавшись этим незначительным жестом выразить все те слова, что когда-то и не хватило времени сказать. — Такому ученику можно позавидовать. В голос Дазай-сана закралась улыбка, своим присутствием сделав его только теплее, еще непривычнее. Но Рюноске, не в силах проявить хоть капельку сил и стряхнуть с себя вновь показавшуюся такой тяжелой руку, склонился еще ниже, без возражений и упреков, без каких-либо попыток отстраниться, но, напротив, стать только ближе. Еще ближе, пока это еще было возможно, пока они еще… Собственное, судорожно стучащее сердце, казалось, было готово разлететься на крошечные кусочки, взорваться цветными искрами, как это делали фейерверки в кануны бурных праздников — вмиг обратиться яркими, мерцающими огнями. Неизвестно, сколько бы они просидели еще так, если бы не раздался новый стук, частый и резкий, как будто кто-то находящийся по ту сторону ужасно куда-то спешил. Да так сильно, что, не прождав и нескольких минут, требовательно толкнул скрипнувшую дверь, врываясь внутрь. Рюноске поднял голову — удивленно, но не без доли выученной вежливости взглянув на потревожившего их уже подходивший к концу разговор. Однако, как оказалось, пришедший искал вовсе не его. — Дазай-сан! — выпалил едва знакомый Рюноске бета, один из подручных Дазай-сана по части документации, дыша так тяжело и судорожно, будто резкий подъем на этаж жилого крыла единым глотком выпил все его силы. — Там… там… — Да, я не там, я здесь, — тут же отшутился Дазай-сан, с каким-то садистским удовольствием разглядывая измученное выражение лица своего подчиненного. — Так что «там»? Несколько мгновений бета молчал, явно переводя дыхание и собираясь с мыслями. А затем — как будто вспомнив правила приличия при входе в чужие личные покои, согнулся пополам в низком поклоне то ли перед Дазай-саном, то ли непосредственно перед самим Рюноске. Однако слова, произнесенные им, предназначались отнюдь не последнему. — Накахара-сама осчастливил нас своим визитом. И теперь ждет вас. С большим нетерпением. В глазах Дазай-сана тут же что-то переменилось, уязвимо дрогнуло да и застыло так, неуловимо радостное, неуловимо счастливое. Рюноске и сам обратился в неподвижность, до того страшно было спугнуть это странное, трепетное ожидание встречи. Будто бы она и вовсе предназначалась ему, а не Дазай-сану, к которому приходили не так часто с личными посещениями, а лишь по необходимости для заключения сделки. — Передайте Накахара-саме, — медленно, словно старательно подбирая каждое слово, произнес Дазай-сан, — что я приму его, как только закончится мое рабочее время. Не в моей власти бросить все поручения и заняться одними лишь развлечениями. Надеюсь, он это прекрасно понимает. Окончательно умолкший бета даже не посмел возразить, лишь склонился еще ниже на прощание, прежде чем вновь прикрыть за собой дверь. Но Рюноске — боги, за что ему только такая прозорливость! — успел заметить, как недовольно поджались его губы. Да, кому было бы приятно испытывать на себе чужое недовольство, всего лишь исполняя повеленное. И, тем более, передавая такие по обыкновению дерзкие слова Дазай-сана. Но только когда удаляющиеся шаги стихли совсем, Дазай-сан выдохнул — отчего-то не слишком-то скрывая от Рюноске облегчение от возможности наконец-то остаться без лишних ушей. Кажется, в этот раз для него сохранить осколки треснувшей, улыбчивой маски на лице было почему-то ужасно сложно. И в итоге — под ней оказалось бледное, усталое лицо, не то расстроенное, не то растерянное. У Рюноске тут же в голове промелькнула мысль: а столь ли часто Дазай-сан позволяет кому-то видеть себя таким? Не исключение ли сам Рюноске? Ему захотелось подбодрить, предложить утешение, но он не смел обратиться с ними к подобному человеку. Человеку, который, очевидно, желает всем вокруг казаться эталоном самоуверенности и дерзости. Эталоном невыносимости, даже для самой Кое-сан, хотя, быть может, в том, как она подчеркивала, утрировала недостатки Дазай-сана, была какая-то их игра, в которую Рюноске никогда не впустили. Быть может, тем она осуществляла свое желание оставить Дазай-сана в этом доме навсегда? Оставить для Чуи. Чуи-сана… Своего дорогого наследника, единственного ребенка, что признавался рожденным ею, давно, еще в первом браке, и потому — получающем все, что есть, было, либо будет у Кое-сан. Ее дома в городе и его окрестностях, земли, все ее вещи, повозки, машину, затейливые вещицы, привезенные из-за моря, какие, по скромному мнению Рюноске, полагались лишь разве что членам императорской семьи, не обычным людям. А еще — воспитательный дом со всеми его обитателями. И тогда вместе с ним Чуя-сан получит и Дазая-сана. Если… если он уже не… Как же можно думать так бесстыдно! Когда Дазай сан тут, стоит лишь протянуть руку, и коснешься его! Рюноске бы хотел, о, как он хотел. Его тянуло совершить прикосновение, и вовсе не смущало, что Дазай-сан тоже омега. Ничего такого в том, чтобы так выразить свою благодарность за присутствие рядом, ведь так? Благодарность за мужа, за поучения, за неплохие жизненные уроки. Дазай-сан и сам сейчас нуждается в этом, в объятии, просто в обычном объятии! Неизвестно, каким окажется уважаемый жених, а вот Дазай-сан такой хрупкий, кажется, еще более, чем сам Рюноске. От мыслей об его уходе злая кошка скреблась в груди, и чернота зимней, беззвездной и безлунной ночи готова была рухнуть Рюноске на голову. — Дазай-сан, — мягко сказал он, пытаясь не сглупить ни в едином слове, — я понимаю, вас ожидают дела, но не могли бы вы оказать честь и остаться, пока я не разверну все подношения? Вдруг станется, что среди них как раз найдется нечто такое, с чем я не совладаю без вашего совета? Руки Рюноске уже неловко сдирали оберточную бумагу с первой попавшейся коробки, и совсем скоро стал ощущаться подразнивающий, сильный запах сластей. Вовсе не схожий с тем, что шел сейчас от притихшего Дазай-сана. Да и к его запаху Рюноске все равно уже привык, перестал различать, как если бы его и не было. Рюноске запустил в коробку руку, и приятная прохлада стекла весомо улеглась в нее. Он извлек на свет небольшую баночку, полную полукружий странного фрукта, затопленных чем-то прозрачным, но с одного взгляда было видно — насыщенным. Желудок не отведавшего сегодняшнего ужина Рюноске стянулся, сжался. Слюна скользнула по языку, заныло где-то под небом. — Инжир, — сказал Дазай-сан, — в вине. Тебе понравится, уверяю. И я бы не отказался. Не получив ответа, но услышав пожелание, Рюноске опробовал крышку едва поджившей рукой. Острая боль почему-то прошила уже вроде бы хорошо стянувшиеся порезы. Какая же досада, что ты так слаб, тем более — на глазах другого, кого в кои-то веки можешь попотчевать чем-то сам, ведь до того такой возможности Рюноске был лишен. Принимать гостей, баловать их угощениями. И ничего, что сам он был зачастую лишен всего. С таким дорогим гостем Рюноске был готов поделиться последним. Главное умолчать, что это так, и не навлечь на себя слова, что ты — плохой ученик и неправильно понимаешь жизнь. Вновь слышать нечто подобное Рюноске не желал и рассчитывал, что теперь ему хватит ума избегнуть этого. — Давай сюда, — не хватило ума лишь на знание, что Дазай-сан так неслышно ходит, что он настолько силен. Чужое тело быстро прижалось сзади, уверенно, крепко, Дазай-сан сам обнял Рюноске за талию и через его тело сорвал крышку. Сердце Рюноске забилось так, что едва не пробило костей и плоти. Может, виной всему были столь смущающие, интимные подарки, может — все треволнения вечера вместе, но когда в ноздри ударил запах спиртного, Рюноске уже понял, что пьян. Голова у него закружилась, и ноги потяжелели. Банка выскользнула из совсем ослабевших рук, а чужое тепло, такое приятное, покинуло его, ошарашенно уставившегося в открытую, всю полную причудливых и ярких упаковок коробку. Рюноске несколько раз глубоко вздохнул, слушая, как Дазай-сан с легким шумом отпивает из банки жидкость. — Очень вкусно, — сказал он Рюноске, и тогда тот машинально обернулся на его голос. — Попробуй. — Скорее приказал, чем попросил, и протянул банку обратно в вытянутой руке. Несколько глотков легко обожгли рот необычным и хмельным привкусом, прогрели до потрохов, сделали тело чуть легче, избавив от большей части стыдливости и смущения. Но Рюноске все еще горел как в огне — жар не сошел с его лица, щеки пощипывало. Дазай-сан окинул его заблестевшими глазами и тут же вернулся туда, где располагался весь их разговор. Рюноске пялился на каждое движение, все не в силах забыть его руки, уверенно обвившие в крепком, даже чувственном объятии. Но даже если Рюноске и преувеличил его значимость, не значит ли оно высшую степень расположения Дазай-сана к нему? От подобного отношения хотелось рассыпаться в благодарностях, и лишь страх перед тем, что это только все испортит, удерживал Рюноске. И он бы смолчал, но разговор продолжился и без его участия: — Ну что ты, я никуда и не ухожу, — Дазай-сан все еще казался слабым, и вытянулся на скромном ложе Рюноске, теперь без всякого напряжения, словно на своем. Согнул руку в локте, подставил ладонь себе под щеку. — Открывай все, — улыбнулся он, и только сейчас, по лишенной фальши, почти дружеской, если так рассудить, улыбке Рюноске поверил, что Дазай-сан старше его всего на каких-то три года, не больше. — Или… осмотришься позже? Мы можем выпить. Пойдем, я чему-нибудь научу тебя. Рюноске нетвердо шагнул, и мир перед ним качнулся, задрожал и размылся. — Крепкая штука, — сказал Дазай сан где-то над ухом, и Рюноске понял, что уже сидит между его разведенных ног, — но муж главы клана должен уметь пить, Рюноске. Это просто необходимо. Вся штука в том, чтобы правильно дышать. Никогда не держи во рту, как ты сделал. Глотай мимо языка. Дыши глубже. И все пройдет. Рюноске послушно затянулся воздухом. Голова у него гудела, тело разгорелось еще сильнее. — Но ты всегда, слышишь меня, — продолжил убеждать его Дазай-сан, — всегда можешь сослаться на воспитание. На недомогание. И сказать нет. Оставшись один трезвым, ты будешь хозяином ситуации. Дазай-сан склонился близко-близко, и Рюноске, не веря, что не спит, ощутил теплое дыхание на своих губах. Блестящие глаза напротив меж тем были абсолютно ясными. — Так вы не пили? — догадался он, ощущая себя несмышленым ребенком. — Нет, — Дазай-сан приподнял уголки губ. А затем — выудил из банки пропитанный крепким алкоголем кусок инжира и самолично вложил его Рюноске в рот. Его нежные и почему-то чуть прохладные пальцы властно толкнулись внутрь, и Рюноске пришлось на миг прихватить их губами, чтобы вобрать в себя угощение. Почти приторная сладость заставила поморщиться, но спустя всего пару секунд жар сместился в желудок, пронял до пота. — Но ты бы один не стал, — добавил Дазай-сан. — А тебе еще… готовить себя. Для того, кто пока ни разу не обнимался, это непросто, ведь так? Рюноске хотел возразить что-то, но рот был занят предложенным куском — слишком большим, чтобы проглотить не жуя. Дазай-сан отвел руку от губ и погладил по волосам, мягко вплетая ладонь в их пряди. — Правильно будет прихватывать пальцы мужа губами, прогуливаться по ним языком, — шептал Дазай-сан, и от этих слов Рюноске ощутил себя на грани обморока. Потому что невинный наставник, как он сам утверждал до этого, следом же сообщил, что альфа вполне может кончить только от этого. И Рюноске тут же свел ноги, опасаясь, что кончит сейчас как раз он. Испорченный, поддавшийся слабостям, слишком бурно отреагировавший на чужую ласку. Слишком не готовый, что с ним, минуя приказ молодого господина Чуи, все-таки останутся и правда будут учить чему-то столь откровенному, смущающему. Быть может, потому он не возбуждался, что никто посторонний ласково не касался его тела? Может, поэтому, а вовсе не по причине того, что он холодный, мало на что способный, со слабым, совершенно не привлекающим темпераментом? Не расположенный к близости с кем-то? — Ты еще не совсем готов, но должен обещать попробовать прямо сегодня, ладно? Начать подготовку самостоятельно. Ты же понимаешь, о чем я? — первой своей фразой Дазай-сан словно угадывал в мыслях. Его ласковая рука погружалась в волосы все глубже, и Рюноске прикрыл глаза, позволяя темноте ползти под веки, цвести там, иногда перемежаясь золотистыми огнями. А затем он съел и второй ломтик инжира, и не сумел сказать, отчего его губам так горячо и влажно. И так сладко на языке. От дара изысканного фрукта или же — послевкусия чужой кожи? — Дазай Осаму! Осаму! — услышал Рюноске сквозь переливы тьмы, полуотчетливо разбирая громкий, разгневанный голос Чуи-сана. А затем полная темнота поглотила его.