QWERTY

      С открыткой Юуки сообщал, что путешествие его продлится немного дольше, чем планировалось, и советовал посетить Хиросиму с её знаменитыми зимними устрицами. Короткий текст послания уже отпечатался в глазах, но Куга продолжал вертеть в руках почтовую карточку. Старинный замок и ровные строчки сменяли друг друга, пока открытка гуляла между пальцами, словно игральная карта. Без сомнения, Юуки уже покинул Хиросиму, а куда он направился дальше, Куга не знал. Будь у него возможность, он непременно написал бы что-нибудь в ответ. Поначалу это желание было столь острым, что в субботу вечером он даже собирался отправить письмо на адрес в Киёмори, однако, взяв в руки карандаш, так и не придумал, что хочет сказать.       Уже на следующий день, рассматривая открытку, Куга вяло размышлял обо всём, что произошло с ним за последние месяцы. Точнее, в голове просто всплывали какие-то фрагменты, связанные с Като, которые то и дело прерывались чем-то вроде: «Что же ты за человек такой?» После паузы длиною в ночь все противоречивые эмоции застыли именно в таком риторическом вопросе. Куга даже пару раз повторил его вслух, но открытка ничего не ответила.       Это было глупо, но Куга понимал, что в глубине души чувствует обиду: Юуки вновь лгал. В этот раз — едва ли не всему миру, но разве не выделял он из всего мира одного человека? Или не выделял? Воспоминания о Зеро каждый раз отдавались неприятным чувством, словно задетый ноющий зуб. Куга понял, что ещё немного, и у него может разболеться голова. Этого никак нельзя было допустить — через час они с Кейко договорились встретиться на станции, чтобы отправиться на дачу к её друзьям. Учитывая характер девушки, Куга понимал, что скучать ему не придётся, и многие захотят пообщаться с ним как с кавалером столь своенравной особы. Но до выхода ещё оставалось время, а потому он сидел на кухне в своём немного экстравагантном костюме в широкую полоску и, положив подбородок на локоть, разглядывал открытку из Хиросимы.       В прошлый раз, когда он пришёл к Юуки с открытым разговором, тот признал, что был не вполне честен. Что, если так же прямо задать вопрос и теперь? Умом Куга понимал, что это совершенно не его дело, однако, как бы глупо то ни звучало, ему было ужасно интересно. Принял ли Юуки решение об уходе из семьи сам или же обстоятельства сложились не в его пользу? В любом случае, такое событие сильно повлияло на него и его жизнь. Это было не праздное любопытство, которое заставляет людей слушать сплетни, — Куге было действительно интересно, что двигало этим человеком и что изменилось с тех пор.       Всё усугублялось тем, что Юуки действительно каждый раз уходил от ответа, если речь шла о его семье, так что надеяться на откровенность в данном случае не приходилось. При всём при том Куга был практически уверен, что уж Зеро знал если не подробности, то суть произошедшей истории. И это бесило до стиснутых зубов.       Друзья Кейко были ей под стать — шумные и беззаботно весёлые, они с радостью знакомились с новым человеком в их компании, а уже через пару минут начинали нелестно обсуждать кого-то другого, с кем так же мило пообщались на прошлой неделе. Впрочем, даже злословие у них выходило каким-то поверхностным и не отягощающим.       — Это твой новый boyfriend? — спросил полноватый щёголь с прилизанными, будто маслом, волосами. На это Кейко лишь рассмеялась и ещё ближе притянула Кугу за локоть.       — Не говори так, darling. Не новый, а лучший.       Чем ближе была ночь и пьянее гости, тем больше Куга понимал, что уже не испытывает той блаженной лёгкости, из-за очарования которой и оказался здесь. Он ощущал себя чем-то вроде улитки, которую тащит по дну быстрое течение. После выпивки музыка из проигрывателя била по ушам, словно донные камни по панцирю, Кейко танцевала уже с кем-то другим, а Куга отправился искать более тихое место.       На открытом балконе второго этажа было ожидаемо прохладно. Упругий ветер легко перебирал волосы, а сверху смотрели холодные звёзды, которые не могли затмить крошечные садовые фонари и свет из окон. Куга встал у самых перил и закурил. В контрасте с влажным зимним ветром табачный дым показался почти сладким. От этого Куга почувствовал, как его повело ещё больше, будто всё выпитое стало подниматься по венам к голове. Он положил руки на деревянные перила и стал смотреть вверх, на сине-чёрное небо.       Внизу всё так же вопили саксофоны с винила и слышался смех, а наверху жила тишина и бесконечно далёкие звёзды. Головокружение прошло, и Куга вдруг ощутил невероятную потребность в чём-то. Какое-то время он просто стоял и наслаждался этим тянущим чувством, подставляя лицо ветру. Когда такая малость, как возможность просто поговорить с Юуки, стала настолько необходимой? В тот момент Куга точно знал, что, если бы Като был сейчас в городе, он бы не раздумывая сбежал с вечеринки, от Кейко и её похожих на бабочек друзей. Но Юуки был далеко, и Куга с тоской думал о том, что даже не может как следует представить, спит ли тот сейчас на постоялом дворе в Окаяме или любуется ночным морем на одном из сотен пляжей Кумамото.       Около полудня кому-то из гостей пришла замечательная мысль отправиться на скачки. Об этом Куга узнал от Кейко, когда та принялась будить его лёгкими поцелуями. Ночевать пришлось на крохотном диванчике, созданном скорее ради интерьера, чем для удобства. Щурясь от яркого света и сыплющихся на него поцелуев, Куга чувствовал, что у него затекли ноги, а к затылку будто бы приклеили свинцовую пластину. Он бы предпочёл поехать домой, но возможность остаться одному вдруг испугала его. Здесь, пока перед глазами мельтешили чужие лица, за несмолкающим шумом разговоров Куге казалось, что он в безопасности.       Праздник — День учреждения парламента — ещё не наступил, но торговцы, актёры, весёлые кварталы и прочие мероприятия вроде скачек активно использовали перенесённый выходной, чтобы удвоить выручку. По правде говоря, День парламента как праздник не пользовался особой популярностью. Тем более, было не ясно, как его отмечать, а потому каждый проводил лишний красный день в календаре как мог.       На ипподроме было шумно и пёстро. Куга сразу предупредил, что не будет делать ставок, но готов всеми силами болеть за чью-нибудь лошадь. Мест на трибунах оставалось не слишком много, и вся компания расселась кто где. Остановив проходящего мимо лоточника, Куга купил данго для Кейко, и та в благодарность игриво положила голову ему на плечо. Они сидели прямо напротив финиша, но с другой стороны бегового круга. Выгодные места были заняты сплошь чиновниками и прочими богатыми уважаемыми людьми. С этой же стороны собиралась публика попроще: студенты, владельцы магазинов, полицейские или же просто опоздавшие. Вся эта толпа оживлённо шумела в ожидании начала: обсуждали ставки и вообще всё на свете.       — В Японии лошади, конечно, не чета иностранным, но ведь ставить можно и на них, — сзади кто-то булькающе рассмеялся, на что ему возразили гнусавым голосом:       — Вы говорите о японских лошадях? Если так, то в сегодняшнем забеге не участвует ни одной.       — Знаю, знаю. Но ведь мало купить породистого скакуна, с ним надо заниматься и правильно ухаживать, а для нас это дело новое…       — Уж не оттого ли сегодня все ставят на русского рысака? — ехидно заметили на это.       — И то верно, — ничуть не смутился толстяк. Отчего-то Куга решил, что первый голос должен непременно принадлежать толстяку. — Кстати, читал сегодня утром в газете: Россия снова заявила права на Курилы и нашу часть Сахалина.       — Гнилой остров…       В этот момент все вдруг засуетились больше обычного: на дорожки стали выводить лошадей. Кейко поднесла к глазам крошечный бинокль и широко улыбнулась.       — Посмотри, какой красавец! — она передала бинокль Куге и стала показывать куда-то вперёд. — Вон тот, белый, ты обещал за него болеть.       В результате рысак предсказуемо выиграл забег, а Куга оказался дома лишь к ночи. Он неплохо провёл день, но теперь чувствовал себя уставшим и помятым. Мышцы, укрытые тёплым одеялом, постепенно расслаблялись, отчего кости, казалось, начинали глубже проваливаться в матрац. Лёжа на животе, Куга представлял, как его тело превращается в кисель и растекается по кровати. Сладкое предвкушение сна немного спугнул треск мотора за окном. Кто-то возвращался домой на стареньком драндулете из тех, что были больше похожи на телегу, чем на автомобиль. Мотор тарахтел неровно, взрыкивая, совсем не так, как у Wolsley. Потревоженный этим звуком, Куга приоткрыл один глаз и увидел на тумбочке белеющий прямоугольник открытки. Должно быть, он забыл её где-то на кухне или обронил в прихожей, а Када принесла её сюда.       Куга вздохнул и повернул голову на другой бок. Подальше от света, пробивающегося с улицы и всяких посторонних звуков. Откровенно говоря, вот уже второй вечер подряд Кугу не покидало странное ощущение. «Что-то не так», — всё, что он мог сказать по этому поводу, не в силах определить конкретнее, потому как далее закономерно шёл вопрос: «Но что именно?» И этот вопрос неизменно ставил в тупик. Куга точно знал, что у него всё хорошо. Наверное, могло бы быть ещё лучше, ну так что с того? Несмотря на временный провал, на службе всё было нормально, а далеко идущих планов Куга не имел. Каждый день его окружали такие же, как и он: молодые, красивые, не нуждающиеся ни в чём кроме развлечений.       И всё же неприятное чувство никуда не пропадало. Оно будто бы тлело где-то глубоко между лёгких — то проявлялось, то почти исчезало, но продолжало беспокоить. Сложись его судьба иначе, Куга, возможно, назвал бы это одиночеством, но так уж вышло, что за всю жизнь ему не приходилось сталкиваться с подобным. Да и о каком одиночестве речь, если вокруг всегда так шумно, весело и людно?       С самого начала Куга понял, что, несмотря на праздник, останется дома. Ещё накануне он не хотел возвращаться, опасаясь остаться наедине с собственными размышлениями, а теперь твёрдо решил, что никуда не пойдёт. Подобные приступы «хочу» и «не хочу» в сопровождении ослиного упрямства периодически случались. В такие моменты Куга отлично понимал, что ведёт себя как ребёнок, но это ничего не давало. Договор о встрече тоже не мог изменить сиюминутного решения, и оставалось лишь радоваться, что ничего по-настоящему серьёзного на День парламента запланировано не было.       Куга с удовольствием позавтракал, краем уха прислушиваясь к звукам всеобщего оживления на улице, когда услышал знакомую мелодию. Када, которая как раз разбирала примус, чтобы заправить его, тихо напевала одну из расхожих городских песенок. На её ни разу не изящные, но умелые и твёрдые руки через окно падало солнце, и даже со спины было видно, что она в прекрасном настроении. Юуки как-то сказал, что у его служанки, Сато-сан, чудесный голос, особенно если та поёт за готовкой. В этом замечании не было ничего такого, но почему-то оно прочно засело в памяти. Куга вдруг представил, как Юуки сидит на краю кухонного стола, а рядом эта худая женщина с умным цепким взглядом моет рис и нарезает овощи. Вроде бы дурацкая картина вышла до того гармоничной, что Куга какое-то время просто задумчиво наблюдал за Кадой со спины, а затем спросил:       — Неделю назад я принёс тонкую книжку. Не видел её с тех пор. Куда ты её положила?       Идея показалась Куге очень удачной. Желание хоть как-то поговорить с Юуки он определял в себе вполне чётко, а так можно было представить, что они как бы обсуждают написанное. По правде говоря, Куга часто так делал: узнавая что-то новое, он тут же начинал представлять, как расскажет об этом Юуки, и пытался предугадать его ответ.       Книжка с незамысловатым, но броским названием «Общество: вчера, сегодня, завтра», как понял Куга, являлась чем-то вроде очень толстой брошюры, целью которой было объединить более серьёзные работы по теме. Язык оказался прост для понимания, но в то же время слишком официален, для бульварного издания. Мягкая обложка, и прежде не слишком качественная, сильно поистрепалась от времени, а на титульном листе стоял 1885 год, потому Куга пришёл к выводу, что издание было малотиражным и не слишком популярным. В качестве автора значился некий доцент Берлинского университета, японского, однако, происхождения. Краткое предисловие поясняло, что после длительного отсутствия он вернулся на родину и, прежде чем взяться за написание докторской работы или другой монументальный труд, решил кратко изложить всё, что привёз с собой из заграницы. Так сказать, сделать анонс.       Переходя от предисловия к основному тексту, Куга подумал, что из всего многообразия выбора на полке у Юуки вытянул вещицу довольно тоскливую. Поначалу так оно и было: автор начал из самой глубины веков, кратко, но довольно подробно описывая первобытно-общинный строй, рабовладельческое общество и его вариации… Всё это Куга когда-то уже читал и, кажется, даже сдавал на каком-то из экзаменов. По инерции читая про феодализм, он вяло размышлял о том, как такая обыденность могла оказаться у Юуки на полке. Не читал же он её на ночь, в самом деле. Однако случайных вещей у Като в доме попросту не было, Куга как-то сразу отметил это, а потому продолжал переворачивать страницы, пожирая мелкий текст строчка за строчкой. И в этом он оказался прав.       Описывать прелести феодального строя автору наскучило, когда число прочитанных страниц едва перевалило за треть. Куга даже слегка удивился, о чём же учёный доцент из Германии собирается рассказывать оставшееся время. На воображение он никогда не жаловался, поэтому в процессе чтения ему представлялся эдакий полноватый тип с наклёвывающейся лысиной и в очках, который рассказывает, стоя спиной к классной доске. Как раз в промежутке между разделами этот полный тип промокнул носовым платком пот со лба, а затем Куга перевернул страницу.       Затея восполнить недостаток общения лёгким чтением с треском провалилась. За ужином Куга понял, что у него совершенно пропал аппетит, но отчего-то всё равно продолжал ковырять неприлично сильно пахнущее карри. Идеи, которые раскрывал доцент из 85-го года, плохо укладывались в голове. Но что было самое удивительное — Куга, будучи человеком от природы неглупым, видел чёткую логическую цепочку и не мог не согласиться с обоснованностью доводов. В студенческие годы им читали курсы по истории, экономике, философии и даже чего-то вроде психологии. И до определённого момента всё прочитанное отлично согласовалось с тем, что в своё время пытались донести до студентов преподаватели. Но с какого-то момента при равных исходных данных выводы начинали разительно расходиться.       Теперь Куга прекрасно понимал, что эту брошюру, как, должно быть, и многое другое, что он должен был запрещать, Юуки принёс к себе домой не просто так. Впрочем, он не слишком представлял, куда отдел цензуры девает конфискат и занимается ли этим вообще в физическом смысле. Возможно, непосредственно изъятием занималась тайная полиция, а для Юуки это было чем-то вроде хобби, как рыбалка, к примеру? Возможно, он действительно имел право держать у себя что-то запрещённое? Или же…       Куге вдруг пришла отличная мысль. Сатоши продолжал крайне тесно общаться с секретаршей Юуки и, возможно, знал, когда тот собирается вернуться в город. Даже если нет, то можно было попросить его узнать. Тогда, во время выходки с отвлекающим манёвром и проникновением в кабинет Юуки, Куга откровенно наплевал на то, что о нём могут подумать. Он прямо заявил приятелям, что у них с Като возникли некоторые недопонимания и устранить их иначе никак нельзя. Что примечательно, с тех пор ни Сатоши, ни Такаюки больше не тянуло задавать двусмысленные вопросы или как-то иначе подкалывать Шинго на эту тему.       Так или иначе, Куга больше не видел смысла скрывать какие-то очевидные вещи от этих двоих. Как бы это ни звучало, он и сам считал, что их отношения с Като можно было назвать достаточно близкими. Пусть тот и старался держать дистанцию, для чего приходилось часто недоговаривать и, как оказалось, практически постоянно лгать, Куга всё же был уверен, что его заинтересованность взаимна. Сам того не заметив, он фактически закрыл глаза и на странную историю с Юкихиро, и на Зеро, и на факт необъяснимой двуличности Юуки на службе и в повседневном общении.       Остаток вечера прошёл как в тумане. Куга попросил Каду принести её любимый радиоприёмник наверх, и часов до десяти они просто сидели за столом, слушая обрывки новостей вперемешку с энка и радиопостановками маленьких пьесок. Служанка принесла с собой шитьё, а Куга просто сидел, положив подбородок на локти, и думал о Юуки, о книжке, которую стащил у него, и, в конечном счёте, о себе. Када, поначалу с тревогой посматривавшая на него, вскоре начала улыбаться, как улыбаются старухи, подставляя лицо лучам весеннего солнца. Или женщины, глядя на чужих детей, когда свои уже выросли.       Ворочаясь перед сном, Куга думал о том, что зря не рассказал сестре о Юуки. Пусть та была далеко, приятно было бы осознавать, что есть кто-то, с кем можно посоветоваться или просто разделить всё, что не давало покоя. Куга практически никогда не обсуждал с Маюми дела личного характера, но, по большому счёту, секретов от неё у него тоже никогда не было. Просто каждый раз как-то само собой выходило, что сестра оказывалась в курсе или же события не стоили того, чтобы говорить о них.       Светлое пятно вело себя очень странно: то засиживалось на месте, то взлетало вверх или принималось выписывать круги по гладкой поверхности стола. Оно было столь близко, что особенно длинные ворсинки чудесно мягкого белого меха щекотали нос и подушечки пальцев. Куга всё пытался поймать этот дразнящий комок света, но каждый раз оставался ни с чем. Стоило ему замереть, как тот подходил чуть ближе, а затем стремительно уносился прочь, не давая даже прикоснуться к себе. Бывало и так, что он начинал играть в прятки совсем близко, и в один из таких моментов Куга не смог устоять и упал, запутавшись в собственных ногах, которых у него почему-то оказалось четыре.       Падение слегка остудило пыл погони, да и комок меха уже куда-то подевался. Сев, Куга решил оглядеться. С одной стороны из огромного окна лился яркий свет, белый, словно ранней весной. Отражаясь бликами буквально во всём вокруг, он слепил глаза, и, зажмурившись, Куга отвернулся. Он не успел увидеть лица человека, что сидел за столом, лишь прикосновение тёплой ладони, скользнувшей по спине, отдалось удовольствием во всём теле. Глубоко в горле что-то сладко завибрировало, а глаза стали закрываться сами собой, но уже от тёплой неги.       Сатоши сообщил, что Юуки вернётся не раньше четверга. Поначалу Куга решил, что это довольно скоро, но уже через два дня успел извести себя настолько, что не находил места ни дома, ни на службе. Обычное общество клубных приятелей и вовсе начало тяготить. Как с усмешкой констатировал Куга, на него внезапно обрушилась вся лёгкость бытия. Если говорить конкретнее, он вдруг понял: с самого рождения до настоящего момента ему было вполне комфортно жить в окружающем мире. А потому не было ничего удивительного в том, что всё происходящее воспринималось как должное, а установленный порядок вещей виделся единственно верным. Но что думали об этом другие люди?       Впервые задавшись этим вопросом после прочтения брошюры, Куга стал воображать, как бы ему жилось, родись он под менее счастливой звездой. В семье рыбака или бастардом от кухарки, а может быть — сыном ростовщика, что обирает людей до нитки, рискуя однажды быть задушенным в подворотне? Крестьяне, городские рабочие, бедные солдаты, девушки из весёлых кварталов — в каждом из них вдруг ярко и честно обозначился человек. Такой же в сущности, как, например, Сатоши с Такаюки или Кейко. Это открытие не потрясло Кугу: оно проявлялось и доходило постепенно, с каждым прохожим на улице, с каждой незначительной ранее бытовой ситуацией.       «Пожалуй, все они хотели бы что-то изменить, — думал Куга, наблюдая за тем, как уличный торговец лапшой тянет по грязи свою тележку. — Но они просто не знают, как и что именно. Они вообще не знают, что может быть по-другому. А таким, как я, это просто не нужно». Пропасть между желанием и возможностями действительно выглядела непреодолимой. Так размышлял Куга, пока не вспомнил, с чего всё началось, и тогда ему стало страшно. Он даже не смог бы сказать, чего именно испугался, но эта абсурдная на первый взгляд мысль заставила вздрогнуть всё его существо.       «А что думал на этот счёт Юуки?»       Сам Куга не мог определиться, понравилось бы ему, если бы в один прекрасный день разница между его сестрой и ребёнком Сато-сан вдруг исчезла. С одной стороны, возможно, тогда он оказался бы лишён многих радостей жизни. С другой — не было бы стольких печальных историй о любви принцесс и простолюдинов, бессмысленного насилия и недопонимания, не было бы роковой предопределённости, по которой сын садовника обязательно должен был стать садовником, дочь куртизанки — куртизанкой, а наследник рода министров и советников…       Итак, будучи главой цензуры, Юуки определённо должен был радеть за сохранение авторитета Императора и системы в целом. Но, совершив открытие, которое вдруг настигло Кугу, не вчера и не год назад, как мог он продолжать в том же духе? Такой вопрос мог бы показаться странным, но Куга вдруг понял, что начинает злиться. Всё это время, осознанно или нет, он считал Юуки гораздо лучше себя, что бы о нём ни говорили другие. Юуки, которого он знал и считал своим другом, сделал бы выбор не в пользу своего эгоизма и лени. Теперь же выходило, что он всё это время притворялся, разыгрывая перед Шинго невесть кого: то ли невинную овечку, то ли Будду.       Стоило предположить такое, как Куга будто бы наяву увидел всю ситуацию целиком. Вот страшный и ужасный Като общается с ним как с равным, всячески демонстрируя особое отношение на фоне деспотизма и нелицеприятных слухов, а он, Куга, как дурак млеет и вот уже ходит, как приклеенный хвостом, чуть ли не гордясь таким знакомством. Всё это было бы неприятно, но просто и логично, если бы не одно «но».       Зачем он тогда оттолкнул? Взять с Шинго по большому счёту было нечего, и, если ни какая-нибудь выгода, ни он сам были Юуки не нужны, зачем тот продолжал… игру? Прикидывая и так, и эдак, к четвергу Куга уже действительно чувствовал себя глупым котом, с которым решили поиграть от нечего делать. Так что, когда Юуки не появился на службе к полудню, он всё же написал ему в Киёмори, а когда вернулся, Када выбежала с ответом прямо в прихожую.       «Приятно получить от тебя привет сразу по возвращению. Я всё-таки заболел в дороге, но к завтрашнему дню постараюсь прийти в себя. Надеюсь, ничего плохого не случилось, но, в любом случае, если хочешь поговорить, можем встретиться после шести…»       Далее значился какой-то незнакомый адрес, но Куге было решительно всё равно. Ещё немного, и он был бы готов отправиться в вояж по стране вслед за этим человеком.       Как оказалось, всё это время Када продолжала стоять в прихожей. Куга успел забыть о ней и, когда поднял взгляд от записки, то немало удивился. Видимо, в этот раз по его лицу было не ясно, рад он или нет, и служанка с настороженностью вглядывалась, пытаясь уловить настроение хозяина. Чтобы прекратить глупое стояние у дверей, Куга сунул записку в карман и поинтересовался:       — Ты теперь всегда будешь вручать мне почту вот так, с порога? Дай в следующий раз хоть ботинки снять.       На это Када, как обычно, всплеснула руками и, не находя им и себе места, сложила ладони, будто молясь, после чего запричитала:       — Виновата, господин! Да только это же опять оно. Вы, как такие письма приходят, сразу сам не свой делаетесь, гоняли меня за ними несколько раз, чтобы прочитать побыстрее-то. Вот я как сегодня увидела, так решила, что лучше вам сразу отдать будет. Простите, если сглупила!       Куга наконец разулся, повесил на вешалку пальто и мрачно уставился сверху вниз, отчего Када, кажется, даже слегка побледнела.       — Какие «такие»?       — Да такие, ну как сказать? Красивые. А то, бывает, пишут, словно сороконожка пробежала, мелко, убористо, или крупно да неказисто, как ворота старые, а тут…       Ещё недавно Куга бы просто разозлился и послал с такими выводами куда подальше. Но в тот раз он лишь вздохнул и сказал заварить чай покрепче. Получив поручение, Када поспешила скрыться на кухне, а Куга ещё пару мгновений стоял возле вешалки с каким-то нечитаемым выражением лица.       На место встречи Куга примчался так рано, как только смог. День на службе прошёл как в аду. Отвлечься и сосредоточиться на делах не получалось, в то же время Куга понимал, что, если примется за работу, потом придётся всё переделывать. Промаявшись так до шести, он вылетел из Управления со скоростью артиллерийского снаряда, а после ещё бежал за извозчиком, словно тот был единственным во всём городе. От спешки и нервов Куга почувствовал, что даже немного вспотел, хотя на улице было отнюдь не жарко. Сердце билось тяжело и глухо. Куга не знал, как выглядит место, куда он едет, а потому каждый раз, когда экипаж останавливался на перекрёстке или у перехода, с трудом удерживал себя, чтобы не выпрыгнуть наружу.       Небольшой одноэтажный ресторанчик имел фасад неяркий, но простой и оформленный со вкусом: коричневые тона и медные вставки вроде дверной ручки и длинных карнизов за безукоризненно чистыми окнами. По сути, ничего кроме цветовой гаммы заметить Куга не успел, так как, рассчитавшись с извозчиком, на миг взглянул на тротуар. Здесь дорога уходила несколько в гору. Влажно блестящие камни мостовой ловили свет фонарей и витрин, превращаясь в мерцающую реку, по которой плавно спускался закутанный в чёрное и такой знакомый силуэт.       Юуки шёл будто бы налегке, уверенно и без своего извечного портфеля с бумагами, но с тростью. Когда он подошёл ближе, Куга увидел, что та выглядит совсем невзрачно: просто дерево, покрытое чёрным лаком, и такой же чёрный набалдашник. Сам Юуки не производил впечатление больного человека: красиво изогнутая улыбка, довольно прищуренные глаза и вечернее освещение делали его похожим на какого-то персонажа из сказки со страшным концом. Лишь когда он остановился в паре шагов, Куга понял, что всё это время стоял посередине улицы, уставившись, как истукан. Разве что рот не открыл.       — Рад тебя видеть. Правда, не думал, что ты появишься здесь так рано, — Юуки смотрел тепло, но в то же время лукаво, будто знал или даже сам видел, как Куга сломя голову нёсся на встречу с ним. На нём была новая шляпа с неприметным чёрным бантом на ленте, а тонкий синий шарф настолько плотно облегал шею, что лишь подчёркивал её изящность. Без преграды очков глаза выглядели необычайно живыми, и от этого взгляда Куге было немного страшно. Страшно от того, что он сам слишком очевидно любовался этим человеком.       — С возвращением.       Внутри каждый столик отделялся от других тонкими перегородками, так что снаружи увидеть, кто там сидит, было практически невозможно. В первый момент Куга подумал, что такая приватность очень кстати: вопросы, которые он собирался задать, были не для посторонних ушей. Однако, стоило им оказаться наедине в этом маленьком пространстве, как в голову начали лезть неуместные мысли. Например, о том, что, если протянуть руку, можно свободно коснуться тонкой, немного покрасневшей от колючего шарфа кожи шеи, не боясь любопытных взглядов, а дальнейшее будет зависеть лишь от желания самого Юуки. Куга уже практически свыкся с мыслью, что несколько искажённо воспринимает этого человека и то, что тот говорит. Однако столь же ясно Шинго видел, что эти полторы недели скучал не он один.       — Как твоё здоровье? — вопрос не был простой формальностью. Куге вдруг подумалось, что за один день, да ещё после поездки, нельзя как следует вылечить простуду. Кажется, в записке, отправленной в Киёмори, было что-то вроде «Мне необходимо с тобой поговорить» или «Мне необходимо срочно поговорить с тобой».       — Терпимо, — Юуки привычно махнул ладонью, показывая, что всё нормально. — Простыл немного, но сейчас уже лучше.       — А трость?       В результате Куга пришёл к выводу, что слово «срочно» он всё же написал, и теперь чувствовал себя законченным эгоистом.       — Потянул ногу, — Юуки чуть поморщился, будто вспоминая инцидент. — Под коленом временами стреляет — очень неприятно, так что на всякий случай хожу теперь с третьей ногой.       Видимо, такой способ передвижения ассоциировался у него исключительно с пожилым возрастом, тогда как Куга был иного мнения. С тростью Юуки выглядел не то чтобы солиднее, но определённо лучше. Возможно, та была несколько великовата и Юуки приходилось держать спину прямо, что добавляло ему роста и меняло походку.       — Чем же ты там занимался? Гонялся за кем-нибудь?       На этих словах в узком проёме между перегородками появилась девушка в строгом чёрном переднике. Она поставила на стол два кофе и тарелку с бисквитами, после чего всё так же молча удалилась. Куга не мог припомнить, чтобы они успели что-то заказать, но Юуки как ни в чём ни бывало забрал себе кофе и ответил:       — Всего лишь поскользнулся. Могу потом рассказать подробнее, а сейчас лучше скажи, о чём хотел поговорить ты. Я вижу, тебя что-то сильно беспокоит, — не выпуская из рук чашки, он откинулся на спинку дивана, всем своим видом показывая, что готов слушать.       — Да не то чтобы… — начал было Куга, но тут же замолчал, опомнившись: идти на попятную было поздно. По пути на встречу, как и все предыдущие дни, он был в некотором смысле зол на Юуки. И это по сути иррациональное чувство лишь усиливалось каждый раз, стоило ему представить Като с его извечно полулукавым взглядом и подчёркнутой дистанцированностью, с его красивыми руками и неприятной усмешкой невероятно мягких губ. Но, увидев его теперь, Куга больше не чувствовал той злости. Ему даже стало жаль, что придётся прервать радость встречи своими нападками и как бы не претензиями, на которые он, в общем-то, не имел никакого права.       — Хорошо.       Книжка легко поместилась во внутреннем кармане пиджака, и, доставая её, Куга почувствовал себя кем-то вроде фокусника. Вот только улыбок и оваций ждать не приходилось. Он положил книжку на стол, ближе к противоположному краю, и лишь затем рискнул посмотреть на Юуки. Пару мгновений тот смотрел на брошюру каким-то совершенно стеклянным взглядом, продолжая сжимать в руках свой кофе. Отстранённо Куга подумал, что тот, должно быть, замёрз, пока неизвестно сколько шёл сюда пешком.       — И? — поднял глаза Юуки, уставившись на собеседника в ожидании дальнейших объяснений. Это было откровенным притворством и явной ошибкой. Куга вновь почувствовал, как внутри начинает медленно закипать злость и — если уж быть честным до конца — обида.       — Что это такое?       — Ну, — Юуки наклонился к столу, поставил кружку, а затем, крутанув одним пальцем, развернул брошюру так, чтобы не смотреть на неё вверх ногами. — Думаю, чем бы это ни было, ты стащил это у меня.       Он проделал это со столь невозмутимым видом, что Куге пришлось собрать всё своё терпение, чтобы самому сохранить спокойствие.       — Я спрошу по-другому. Почему это было у тебя дома?       — А что такого? — деланно удивлённо распахнул глаза Юуки. Вдоволь налюбовавшись обложкой издания, он взял с тарелки кусочек бисквита и положил его в рот. Это было уже слишком.       — Что такого?! — воскликнул Куга. Вспомнив, что они всё же в общественном месте, он продолжил уже тише, тоном, звенящим от напряжения: — Судя по содержанию, это как раз по твоей части. Хотя бы как призыв к свержению Императора. А чего только стоят характеристики стран коалиции?! «Германия и Франция — передовые страны, на которые следует равняться»! И…       — То есть, тебя смущает, что я храню у себя запрещённую литературу? — дожевав бисквит, прервал Юуки. Он отхлебнул ещё кофе и, не дождавшись ответа на свой вопрос в эту короткую паузу, заметил: — Но ведь я и так читаю её.       — Так ты имеешь на это право, держать всё это у себя? — на автомате спросил Куга, чувствуя при этом, что разговор сворачивает куда-то не туда. Впрочем, в этом направлении он раньше особенно и не думал.       — Нет. Но какая разница? — пожал плечами Юуки с беззаботной улыбкой, словно в этом и правда не было и быть не могло ничего опасного. Похоже, ситуация откровенно забавляла его. — Гостей у меня не бывает: не дом, а настоящий сейф. Так что до недавнего времени проблем не возникало.       Он склонил голову чуть набок, так, что волосы скрыли левый глаз, а правый продолжал лукаво смотреть на собеседника, будто бы говоря: «Это всё из-за тебя и твоего любопытства». И это было, в сущности, правдой.       Куга тряхнул головой, прогоняя лишнее.       — Пусть. Но я хотел спросить не об этом, — он замолчал, пытаясь подобрать слова так, чтобы на этот раз Юуки не смог уйти от ответа, но тот не дал ему этой паузы. Случайно или нарочно, он, всегда безукоризненно вежливый и тактичный, уже в который раз за недолгий разговор сделал то, чего делать не стоило. Ухмыльнувшись, он сказал:       — Тогда тебе следует правильно задавать вопросы.       Несмотря на то, что секундой ранее Куга и сам думал о том же самом, эта фраза, брошенная небрежно, словно с высоты какого-то запредельного опыта и мудрости, стала настоящим детонатором. Едва осознавая, что делает, Куга резко подался вперёд, схватив за руку вздрогнувшего от неожиданности Юуки. Тот даже не попытался освободиться, но Куга всё равно держал столь крепко, что мог отчётливо ощущать выступающие косточки запястья и гладкую, почти горячую кожу под пальцами. Всю ладонь сразу будто бы прошило током, и, злясь на самого себя за это и за всё остальное, Куга буквально выплюнул:       — Тебе нравится это? — уже ощущая, как тепло от чужой руки распространяется нервной дрожью по всему телу, он, тем не менее, не мог остановиться, сжимая пальцы всё крепче. — Забавно, наверное. Намекать, подталкивать, а потом делать вид, что сам ни при чём. Нравится так играть?       За собственной злостью он не заметил, как вышло так, что Юуки, вместо того чтобы попытаться отстраниться, наклонился через стол, сократив дистанцию до минимума. Чёрные глаза в каких-то дюймах блестели ненормально и страшно, а на губах появился привкус чужого дыхания. Когда Юуки заговорил, голос его звучал непривычно низко и без тени иронии.       — С тобой — очень.       Моргнув, Куга от удивления разжал пальцы, а в следующий миг Юуки уже сидел, откинувшись на диване, и с каким-то безнадёжным и усталым видом смотрел из-под полуопущенных век.       — Что ты хочешь услышать от меня, Шинго-кун?       Повисла небольшая пауза. Куга сделал глубокий вдох, пытаясь собраться и успокоиться. Должно быть, он совсем тронулся головой и теперь ему мерещился всякий бред, тогда как на самом деле Юуки просто попросил отпустить его или что-то в этом роде.       Перед тем как продолжить, Куга положил руки на стол и сцепил пальцы в замок, как любил делать его собеседник.       — Помнишь, как я в шутку пытался сдать тебе экзамен по истории? — не слишком уверенно начал он. — Тогда, в парке. Я хочу услышать твою версию того, что на самом деле произошло до начала войны и что происходит сейчас.       — Шинго-кун…       — И называй меня по имени, — совсем обнаглев и явно невпопад ляпнул Куга.       — Не многовато ли за один вечер? — показательно растирая запястье, хмыкнул Юуки. Он улыбался, но как-то совсем слабо, будто бы вымученно, и Куга вдруг подумал, что ещё тогда, осенью, пригласив этого человека на кофе, сделал что-то непоправимое и ужасно фатальное.