QWERTY

      Ничего ужасного в тот раз не произошло. Как сказал Юуки, его лишь немного пожурили за то, что он не принял участия в согласовании столь важного материала. Сама статья ни у кого нареканий не вызвала, и выговор плавно перетёк в обсуждение дальнейшего плана публикаций по теме.       А вот о том, где он был ночью, когда с ним не смогли связаться, Юуки говорить не желал. Поначалу Куга надеялся, что тот расскажет ему сам, как бы между прочим, но под конец следующего дня не выдержал и решил всё-таки спросить.       — Забавно. — Юуки повернул ключи, заводя мотор. При этом его губы растянулись в плоском подобии улыбки, а уголок рта нервно дёрнулся. — В понедельник на первом этаже мне задавали тот же вопрос.       — И что ты на него ответил? — отозвался Куга, уже понимая, что попытка провалилась. Автомобиль дёрнулся, резко сдавая назад, и едва не врезался в металлическое ограждение. С земли, громко хлопая крыльями, взлетело несколько голубей, а собака сторожа залилась сиплым лаем, бряцая душащей её цепью. Куга на секунду прикрыл глаза. Ему вдруг очень захотелось, чтобы Юуки не отвечал вовсе.       — Сказал, что я не военный и имею полное право распоряжаться внеслужебным временем так, как мне вздумается.       Автомобиль медленно отъехал от забора, развернувшись блестящим капотом в сторону дороги. Юуки смотрел вперёд, и его лицо не выражало ровным счётом ничего. Он злился, но тихо, продолжая делать вид, будто полностью контролирует ситуацию и поводов для беспокойства не видно даже на горизонте. Что, очевидно, было неправдой, иначе этого разговора просто бы не случилось.       — Ты был у Зеро?       Видеть Юуки в таком состоянии было странно. По крайней мере, Куга не мог припомнить его по-настоящему взбешённым, — раздражение на подчинённых не в счёт. Теперь же это тихое кипение откровенно пугало. Замечание о Зеро вырвалось, как всегда, внезапно и некстати. Куга ожидал взрыва негодования, злых и едких замечаний, был даже готов, что его попросту высадят из машины, но Юуки не сделал ничего из этого. С тем же каменным выражением он как будто всего лишь закончил свою предыдущую мысль:       — И по этому поводу ни перед кем отчитываться не обязан.       Шурша шинами, Wolseley подчёркнуто аккуратно обогнул здание Управления и вырулил на главную дорогу. На какое-то время в салоне повисла тишина, но молчание не казалось давящим. Просто каждый ненадолго задумался о своём. Невидящим взглядом уставившись в окно, Куга размышлял о том, как вообще оказался здесь. Нет, он ни о чём не жалел, не чувствовал себя недовольным или же не в своей тарелке. Вот только он вдруг понял, что никогда раньше не сталкивался с подобным: чужие проблемы, особенно если их пытались сохранить в секрете, не трогали его и уж точно не задевали в той степени, чтобы самому не находить места от волнения.       Время как-то потерялось, Куге даже показалось, что он задремал, но по всему выходило, что они уже должны были подъехать к его дому. Юуки всё так же следил за дорогой, словно забыв о своём пассажире. Он успел закурить и теперь выдыхал крепкий дым через приоткрытое окно, высовывая руку наружу между затяжками. Он больше не злился, это Куга мог сказать наверняка, но вот всё прочее выглядело непроходимой ночной чащей.       — Куда мы едем?       Район за окном был не то чтобы незнакомым, но Куга никак не мог сопоставить его с воображаемой картой города. Во всяком случае, жил он не здесь и даже не поблизости. Да и с Юуки они вроде бы никуда не собирались, — кажется, тот говорил, что будет занят этим вечером. Но то было днём. Теперь же Като давил на педаль газа, слегка щурился от дыма и останавливаться явно не собирался.       — Ко мне домой.       Впрочем, Юуки если и не был напуган, то принял некоторые меры предосторожности. Такой вывод напрашивался сам собой, ведь с тех пор Куга регулярно стал бывать в гостях. У него даже завёлся специальный саквояж из крокодиловой кожи, куда как раз помещались рубашка, пара белья и туалетные принадлежности. Необходимость в нём возникала как правило раз или два в неделю.       Временами Куга думал о том, что вот уж теперь его с полной уверенностью можно было назвать «мальчиком Като». Но эта мысль больше не раздражала. Более того, Юуки никоим образом не пытался скрыть их связь. Его не смущали открытые окна в автомобиле, редкий забор возле дома в Киёмори и множество любопытных глаз в Управлении. Куга мог приходить к нему в кабинет когда вздумается, разумеется, если это не мешало какому-нибудь совещанию, очередному выговору или чему-то в таком роде. Такое хладнокровие первое время очень удивляло. Ровно до тех пор, пока Куга не понял, что ничего, в сущности, не изменилось. Никто не мог знать точно, куда уезжает автомобиль Като после окончания рабочего дня, а прочее было и раньше.       Это открытие представлялось Куге в высшей степени удивительным. В то время как его мир сделал головокружительный кувырок за какие-то два месяца, со стороны всё продолжало выглядеть примерно так же. Единственным нововведением стал «дорожный» саквояж и жалюзи в кабинете Като. Поначалу они ужасно раздражали. На автомате поднимая взгляд от документов, Куга каждый раз на пару секунд зависал, пытаясь понять, что произошло и почему он не видит чуть согнутую спину в обтягивающем пиджаке напротив. На закономерный вопрос Юуки с самым серьёзным видом ответил, что сделал это, дабы не мешать работе отдела внешней торговли. Правда, при этом на его скулах появился едва заметный румянец, и Куге стоило больших усилии усидеть на месте. Зажимания в собственном кабинете Юуки строго пресекал, но поболтать минут десять был, как правило, не против.       Впрочем, и без занимательного вида из окна Куге хватало пищи для размышлений. Если говорить о его прошлых увлечениях, то до пробуждения в чужой постели дело доходило крайне редко. Не то чтобы в желании приютить симпатичного сына графа у себя под одеялом был недостаток, но каждый раз Куга предпочитал отправиться домой задолго до рассвета. Спать одному, на чистом белье, лениво выползать на завтрак ближе к обеду и даже встречать похмелье было куда приятнее у себя.       Юуки вставал рано и завтракал строго не позже девяти. Перед этим он обязательно делал зарядку, которая начиналась с традиционных дыхательных упражнений и продолжалась чем-то вроде гимнастики на западный манер. В конце Юуки отжимался, иногда стоял на кулаках где-то в районе минуты с небольшим и лишь после этого шёл в уборную. Куга подозревал, что там он в числе прочего обливается холодной водой, но спрашивать об этом не хотел. Он и так каждый раз чувствовал себя ужасным лентяем и рохлей: Юуки занимался своими упражнениями перед панорамным окном второго этажа, как раз напротив открытой двери спальни. Поэтому первым, что видел Куга, просыпаясь, были наклоны или энергичные махи ногами.       На завтрак в доме Като наливали только чай. Чёрный, зелёный, каркаде… Просить кофе было бесполезно. Юуки объяснял это тем, что они и так слишком много пьют его на работе, а чтобы проснуться утром, вполне достаточно зарядки и душа.       — Могу налить тебе молока, — как-то раз выдал он, кивнув на устроившихся рядом котов. От своего хозяина те не отходили ни на шаг. Они завтракали из мисок у стола, прыгали по книжным полкам во время зарядки, и даже засыпая на влажных от пота простынях, Куга нередко чувствовал под локтем чей-то пушистый бок. А при свете дня эти хитрые морды погано улыбались ему в лицо, открыто заявляя, что тягаться с ними бесполезно. Своих котов Юуки разве что не боготворил, и Куга пару раз даже ловил себя на чём-то вроде ревности.       Но то, конечно же, было лишь дурачеством. До недавнего времени Куга вообще мало что знал о ревности. В детстве, как и все, он не любил, если отец уделял слишком много времени другому ребёнку. То есть Кейе. Как ни крути, тот был старшим, а значит, из него следовало воспитать достойного наследника. С Маюми же Куга всегда преспокойно делился игрушками и любовь родителя, предназначенную ей, воспринимал как свою.       Позже ничего подобного уже не происходило. Сколько Куга себя помнил, привлечь чужое внимание для него не составляло никакого труда. Пусть это была не любовь, а лишь интерес, мимолётное увлечение или даже восхищение, похожее на краткий фейерверк, но большего и не требовалось. Наоборот, излишне впечатлившиеся особы со временем могли стать ужасно докучливыми, словно осенние мухи. После каждой такой истории Куга чувствовал легкое омерзение, как будто на дне бокала с хорошим вином оказался гадкий осадок, который никак не убрать с языка.       Что касается Юуки, его любовь к котам была очевидна и, по-видимому, неискоренима. В этом Куга убеждался каждый раз, когда оказывался в Киёмори. Но вот что делал Юуки в остальные дни, оставалось загадкой. Раньше Куга искренне полагал, что тот приезжает домой поздно вечером и сразу ложится спать, а утром снова отправляется по делам. Но инцидент со статьёй про Сахалин доказывал обратное, а реакция руководства говорила о том, что всю ночь Юуки занимался вовсе не служебными делами. Размышляя об этом, Куга не мог не проводить параллель с тем, что сутками ранее Юуки так же не ночевал у себя дома, потому как приехал в гости с бутылкой вина и, судя по всему, неплохо провёл время. Ситуацию усугубляло и его категорическое нежелание говорить, где он был. С одной стороны, это означало, что Като не хочет врать, с другой — что правда была как минимум неприятной.       То отпуская, то наваливаясь с новой силой, все эти подозрения заметно омрачали вроде бы устоявшийся порядок вещей. Возможно, проблема со временем забылась бы и исчезла сама собой, растворившись в череде светлых весенних дней, если бы не стечение обстоятельств.       Как-то раз, проснувшись в Киёмори, Куга открыл глаза и вдруг вспомнил, что апрель вот-вот разменяет свою вторую декаду. Это означало, что пора было озаботиться билетами на поезд и послать Каду в ателье за костюмом. «Свадьба Маюми уже на следующей неделе. Вот это да», — пронеслось в голове, пока Куга смотрел в потолок, пытаясь избавиться от настойчивых объятий сна. К событию готовились далеко не первый месяц, но такой простой факт никак не желал укладываться в голове. «Будет замужней дамой. Маюми. С детьми и мужем», — и так и эдак мысленно повторял Куга, но картинка упорно не складывалась. Признав поражение, он попытался представить собственную свадьбу, но дальше храма на фоне и хаори с гербами дело не шло. «Все женятся», — донёсся из памяти голос Сатоши, и всё вдруг перевернулось с ног на голову.       Куге показалось, что его облили ледяной водой и до кучи ударили в живот. Ещё несколько секунд он неподвижно лежал на кровати, хватая ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба, а затем встал и нарочито медленно, с усилием, подошёл к открытой двери.       Юуки как раз заканчивал зарядку. Он делал что-то вроде наклонов, но в положении сидя, выставив одну ногу вбок, а коты таращились на него из-под стола. Куга заметил всё это вскользь. Он прислонился к дверному косяку, стараясь сделать позу как можно более непринуждённой, и стал смотреть. Но не на Юуки, а как бы на своё представление о нём.       Определённо, Като имел склонность врать и недоговаривать, но по возможности старался этого избегать. Тогда, бесконечно давно, он сам написал о своей невесте, хотя мог бы выбрать любую другую причину для отказа или не приводить её вовсе. И на празднике в честь Дня рождения Тетсу-сама он говорил, что будет не один. Однако Куга так и не заметил никого, кто подходил бы на роль невесты Като. Возможно, она пришла в самом начале, а затем по каким-то причинам покинула торжество? Или же они были вместе, пока Куга не замечал ничего кроме улыбающейся ему Акане?       — Мне кажется, тебя что-то беспокоит. — Юуки успел сделать ещё пару упражнений и теперь стоял на кулаках, глядя куда-то в окно. — Или же ты хочешь что-то спросить.       — Я уже спрашивал, но ты сказал, что не обязан ни перед кем отчитываться. — Голос прозвучал достаточно безразлично-поверхностно, и, чтобы закрепить эффект, Куга чуть пожал плечами. Однако эта крошечная задержка, ушедшая на размышление, сделала жест настолько неестественным и деревянным, что оставалось лишь радоваться полной отвлечённости Юуки.       — Не понимаю, почему тебя это так беспокоит. У меня что, не может быть каких-то своих дел? — Спина начала понемногу прогибаться вниз, но Юуки всё ещё держался, упрямо не замечая слабого дрожания рук и побелевших костяшек. Не дождавшись ответа, он добавил: — Если хочешь обвинить меня в чём-то — скажи прямо. А если нет, то хватит об этом.       — Хорошо. Тогда я спрошу иначе, — Куга сложил руки на груди, стараясь выглядеть спокойным и уверенным в своей правоте, что было, конечно же, блефом. — Почему ты не хочешь рассказать мне о своих делах?       Юуки подтянул колени к груди и встал. Он отряхнул ладони друг о друга и, чуть дёрнув бровью, холодно поинтересовался:       — О чём мы вообще говорим?       Было заметно, что ситуация, при всей абсурдности претензий, не кажется ему забавной или не стоящей внимания. Да Юуки и не пытался ничего скрывать. Прекрасное весеннее утро, обещавшее стать светлым и беззаботным, было безнадёжно испорчено. По этому поводу Куга испытывал тоскливое сожаление, но всё же собирался довести начатое до конца.       — О, у меня есть целых две идеи, — уверенно и даже едко начал он, но тут же осёкся. Язык как будто прилип к нёбу и не желал поворачиваться. Куга вдруг отчётливо понял, что боится узнать правду, и потому выдал старую догадку, надеясь, что та, словно рыболовный крючок, вытащит на поверхность и ответ на вопрос, который заставил буквально вскочить с кровати и теперь отдавался неприятным привкусом во рту и учащённым стуком в груди. — Думаю, ты был либо у Зеро, либо это как-то связано с тем нашим разговором, к которому ты упорно не хочешь возвращаться.       — Разговору? — слегка нахмурившись, искренне удивился Юуки. Куга кивнул:       — Да. О печатной машинке. Я спросил тебя, возможно ли что-то изменить в текущей ситуации, но ты так и не ответил.       — И что с того?       Юуки подошёл к столу, надеясь погладить усевшегося там Куро, но кот спрыгнул на пол и пружинящей рысцой направился вон из комнаты. Наверное, спешил вниз на завтрак. Куга проводил его задумчивым взглядом и заставил себя продолжить:       — То, что даже при тотальном пессимизме своей QWERTY-теории ты считаешь, что всё не так безнадёжно. И наверняка есть другие, которые считают так же. Не будь у тебя тех, с кем можно поделиться, ты бы уже давно свихнулся, — прозвучало неожиданно резко и даже высокомерно. Пытаясь вынудить Юуки на противоречие, Куга вдруг понял, что сам верит в свои слова. Надеясь прояснить вопрос личного характера, он опрометчиво прикрылся суждением на другую животрепещущую тему. Пожалуй, слишком честным, чтобы высказать его нарочно.       Юуки нервно усмехнулся:       — Иногда мне кажется, что это скоро произойдёт. — Ошарашенный и не готовый к такому, он опустил взгляд с тем, чтобы спустя несколько попыток так и не суметь поднять его на собеседника. Куга видел, как болезненно и жутко дёргается уголок красивых губ, будто пытаясь вспомнить, что такое улыбка. Но её больше не выходило: ни грустной, ни снисходительной, ни растерянной. Никакой. Юуки отвернулся к окну, сощурив глаза, словно по-прежнему яркий свет утра вдруг начал слепить его. Кажется, для себя он уже понял, к чему ведёт разговор, и заранее был этим сильно расстроен, если не напуган.       — Тем не менее, — твёрдо начал Куга. Он не отводил взгляда от меняющегося на глазах Като, чувствуя при этом, как сердце сжимается от жалости и ожидания чего-то дурного. Нужно было заканчивать с этим как можно скорее. — Я спрошу ещё раз: Зеро или твои несогласные друзья?       — На самом деле и то, и то. — Юуки закрыл глаза и потёр пальцами переносицу, как нередко делал в конце тяжёлого дня на службе. Голос его звучал глухо, как из-за стены: — Давай я расскажу тебе всё сам. Только не перебивай, а сначала дослушай.       С каждой секундой происходящее нравилось Куге всё меньше. Он уже почти забыл о загадочной девушке и о своей глупой ревности. Судя по реакции Юуки, в настоящий момент речь шла вовсе не о его личной жизни. По крайней мере, не о её интимном аспекте.       Тяжело выдохнув, будто перед прыжком в воду, Куга кивнул.       — Мне было девятнадцать, когда я приехал в Эдо, — Юуки замолчал, собираясь с мыслями, чего обычно не бывало, а Куга подумал о том, что тот, как всегда, начал издалека. Эта простая и, даже можно сказать, обыденная мысль на мгновение отозвалась в душе приятным теплом. Тем удивительнее было смотреть на Юуки и видеть, как мрачное выражение на время уходит с его лица — казалось бы, совершенно неуместно.       — Я был совсем ребёнком, и мне казалось, стоит захотеть, и можно перевернуть весь мир с ног на голову, — внезапно вспыхнувшая улыбка из прошлого погасла. Что-то окончательно решив, Юуки кивнул сам себе и продолжил, глядя расфокусированным взглядом куда-то в стол.       — Здесь, в столице, я встретил Рито. Он многому меня научил. Мы быстро нашли общий язык и решили, что пора действовать: начали искать единомышленников, устраивали индивидуальную пропаганду для тех, кто был не в курсе, но мог бы оказаться нам полезен. Всё это было довольно опасно — действовать следовало очень осторожно, но мы справились. За два года собрали что-то вроде меленького тайного общества. Человек двадцать, может, чуть больше, но тут-то всё и началось.       Солнце скрылось за облаками, и теперь комнату наполнял свет столь же яркий, но невыразительный, в нём всё казалось каким-то белёсым и выцветшим. Юуки молчал, полностью уйдя в свои воспоминания. Глядя на то, как он механически постукивает указательным пальцем о стол, Куга чувствовал, что его собственное сердце начинает биться в такт. Пока всё услышанное более-менее согласовывалось с его смутными представлениями о внеслужебной деятельности Като. Шутка ли — быть слугой двух господ, находясь на столь высоком посту! «Хотя почему слугой?» — тут же одёрнул себя Куга.       Пусть Юуки назвал Зеро своим учителем, из опыта личной встречи можно было с уверенностью сказать, что в настоящем ничего подобного больше нет. Они общались на равных, да и кем стал Юуки, а кем — его старый приятель? Думать об этом было приятно. В воображении Куги история стремительно становилась похожей на сказание о подвиге какого-нибудь самурая или даже шиноби. Юуки, имея далеко идущие планы, поступил на службу в отдел, главной задачей которого как раз и было пресекать любое инакомыслие, а затем, ничего не боясь, много лет водил за нос всё Управление во главе с тайной полицией, в свободное время помогая своим ученикам-последователям.       Однако реальный Юуки отчего-то продолжал молчать, уставившись в прошлое с каким-то нечитаемым выражением лица. Помня о том, что обещал не перебивать, Куга всё же рискнул спросить:       — Началось что?       Юуки вздрогнул, словно и правда задремал. Он поднял руку к виску, но тут же опустил её обратно, вспомнив, что не успел надеть очки.       — Споры. Все были согласны, что со сложившейся ситуацией нужно что-то делать. Вот только что? — он коротко взглянул на собеседника, боязливо желая увидеть реакцию на свои слова. Куга попытался изобразить дружелюбную заинтересованность, однако Юуки это уверенности не прибавило. Вновь опустив взгляд, он продолжил уже быстрее, словно оправдываясь: — Видишь ли, глобальные изменения становятся необходимы тогда, когда жить по-старому уже невозможно. Но парадокс в том, что после этих самых изменений на какое-то время становится ещё хуже. Другими словами, есть только одна попытка, и в случае ошибки переиграть будет уже нельзя.       В этом определённо был смысл. Но насколько такая позиция была верной, Куга поразмыслить не успел. Гораздо больше его поразило другое, а именно — столкновение теории с практикой. Раньше ему не приходило в голову, что какие-то кардинальные перемены могут произойти уже в ближайшем будущем.       — Мне кажется, ты забегаешь сильно вперёд, — осторожно заметил он.       — Пусть так, но в чём смысл сеять, если не хочешь увидеть всходы? — уверенно возразил Юуки, вскинув голову. Но его уверенности хватило ненадолго. — В любом случае, это огромная ответственность. До какого-то момента я не понимал этого. Всё казалось таким далёким… Эдакое абстрактное светлое будущее для всех, представляешь? — он горько усмехнулся. — А потом я вдруг ясно понял, что не готов. Не готов взять на себя ответственность, если что-то пойдёт не так, ответственность за жертвы, которых не избежать в любом случае…       — Постой, — остановил поток болезненных откровений Куга. — Ты сказал, что вас было всего два десятка. Неужели такая горстка могла бы что-то сделать?       Внешний вид Юуки оставлял желать лучшего: плечи выступали вперёд, из-за чего спина сутулилась ещё больше, потерянный взгляд бессмысленно скользил по комнате, а на обыкновенно бледных скулах разгорался нездоровый румянец.       — Ну, это было только начало. — Заметив, что нервно барабанит по столу пальцами, Юуки спрятал руки за спину. — К тому же мы подбирали людей из расчёта, что через несколько лет у каждого из них будет достаточно влияния или денег, и они смогут оказать не только моральную поддержку. А теперь прошло уже десять лет. Кто знает, сколько их сейчас…       — Кто знает?! — Куга даже не успел понять, из-за чего так разозлился. Наверное, переход оказался слишком резким: только что перед ним стоял едва ли не предводитель сорока семи ронинов, а теперь от него не осталось даже тени — лишь пустая дрожащая оболочка. Ослеплённый собственными переживаниями Куга не заметил, как Юуки дёрнулся, будто от хлёсткого удара, ещё больше вжав голову в плечи. — Но вы же были организаторами! Ты и Зеро.       Со двора донёсся радостный возглас Макото. Он часто ловил там птиц, и сегодня, судя по всему, в силки угодил соловей или щегол.       — Не совсем так, — через силу выдавил Юуки. — К тому времени я уже работал в отделе цензуры и мне следовало быть особенно осторожным. Я появлялся на самых первых собраниях, но после всем занимался Рито. Да и сейчас занимается.       — А ты? — спросил Куга, сам удивившись, насколько холодно прозвучал его голос.       — А я ушёл.       В повисшем молчании было слышно, как Макото продолжает хвастаться матери: это был всё-таки щегол. Куга смотрел на сгорбленный силуэт у окна и недоумевал. Как он мог восхищаться этим человеком? Тот едва дышал от страха, убегал от собственного прошлого, одновременно не в силах порвать с ним окончательно. Он постоянно врал, чужим и своим, но такая игра больше не казалась овеянной романтической дымкой. С глаз будто бы упала пелена, и Куга увидел этого человека совершенно другим: маленьким, бестолково запутавшимся в собственных желаниях и страхах, слишком трусливым для того, чтобы окончательно принять чью-то сторону. «Да как его самого от себя не тошнит?» — подумалось ему, прежде чем Юуки, глубоко вздохнув, поднял голову и сказал:       — Я могу научить выживать в настоящем, но не чувствую в себе права указывать, как жить в будущем.       Было ли это попыткой оправдаться? Так или иначе, Куге было уже всё равно.       — Другими словами, ты разгребаешь дерьмо за Зеро и его компанией, — выплюнул он и даже не удивился, лишь брезгливо поморщившись, когда Юуки не стал спорить:       — Или не даю ему случиться, — он криво улыбнулся, что больше напоминало судорогу. В ненормально огромных чёрных глазах Куге почудилась тень сумасшествия: тихого помешательства, какое случается с людьми от долгой непрекращающейся боли, и… нежность? Столь странная, иррациональная эмоция заставила неприятно сжаться что-то в районе солнечного сплетения. Пытаясь уйти от этого чувства, Куга оттолкнулся от стены и медленно двинулся вперёд.       — Да с чего бы?       — С того, что я всё это начал! — внезапно крикнул Юуки, так громко, что наверняка было слышно внизу. — Я буду виноват, если случится что-то! И…       — Ты струсил, — перебил Куга, подходя ближе. Он только теперь заметил, как тяжело дышит Юуки, но сочувствие затерялось где-то под толстым слоем разочарования. — Тогда и теперь — всё ещё боишься последствий.       — Ты не понимаешь, — еле слышно прошептал тот, и Куга не стал с ним спорить:       — Не понимаю. — Он остановился на расстоянии полушага и теперь смотрел на Юуки сверху вниз. Совсем как тогда, когда впервые решился поцеловать его. — Что ты собирался делать со мной?       — Я… — Юуки открыл рот, но не произнёс больше ни звука: огорошенный вопросом, он буквально задохнулся. Даже если ему и было что сказать, Куга не дал сделать этого. В тот момент ему было всё ясно и без слов.       — А знаешь, очень похоже, что я всё-таки был прав: тебе захотелось поиграть. Вспомнить молодость, а? Так ты вёл свою «тихую пропаганду»?       Кажется, это задело Юуки за живое, заставив прийти в себя и вновь обрести дар речи.       — Что ты несёшь?! — зло прошипел он.       — Что я несу? — неожиданно для себя хохотнул Куга. — То, на что тебе, как видно, нечего возразить.       Какое-то время они стояли в тишине, так близко, глядя глаза в глаза. Сквозь злость и разочарование Куга понимал: он ждёт лишь одного — чтобы Юуки сказал, что всё не так, захотел бы оправдаться. У него ведь столько лет получалось оборачивать ситуацию в свою пользу, получится и сейчас. Куга постарается поверить. Но Юуки продолжал молчать, а затем и вовсе отвёл глаза.       — Какой же я идиот.       Не дожидаясь ответа, Куга развернулся и скрылся в спальне. На то, чтобы переодеться, ушло не более двух минут, в течение которых в голове поселилась какая-то пугающая ясность. Аккуратно застегнув сорочку на все пуговицы, Куга подхватил свой саквояж и направился к выходу. Юуки всё так же стоял у стола, будто превратившись в каменное изваяние. Он не сказал ни слова и не сделал попытки остановить уходящего гостя, оставшись в бледной пустоте кабинета наедине с молчанием книг.       Объяснять Ичиро ничего не пришлось. Тот уже знал о намечающемся торжестве и отпустил Кугу без лишних вопросов, щедро дав не четыре дня отгула, а целую неделю. Оказывается, Шинго-старший приглашал его посетить родные места, а заодно и присоединиться к празднованию. Ичиро отказался, сославшись на дела в столице, но написал длинное поздравительное письмо-свиток, которое вручил Куге, сказав передавать пожелания счастья и процветания молодожёнам и привет — отцу.       Пользуясь случаем, Куга взял билеты на полтора дня раньше, чем планировал изначально, тем самым прибавив себе хлопот на месте. Следовало окончательно разобраться с подарками и собственным багажом, а также кое-что доделать по работе. Дела хорошо отвлекали от лишних мыслей. За всё время Куга лишь пару раз взглянул в окно, да и то больше по привычке. Впрочем, ничего кроме бежевых жалюзи там не показывали. Та удивительная ясность ума, что посетила его утром в Киёмори, по-прежнему пусто звенела в голове. Куга чувствовал себя каким-то диковинным часовым механизмом, который точно знает, на чём нужно сосредоточиться, и делает это, не отвлекаясь ни на что другое.       Сложно сказать, чем всё это время занимался Юуки. До своего отъезда домой Куга его не видел, даже случайно и издалека. Их последний разговор он вспоминал довольно часто, но, что удивительно, не испытывал при этом никаких эмоций. Он мог повторить его слово в слово, но больше не чувствовал ни негодования, ни презрения. Слабое разочарование — всё, чем отдавало это воспоминание, а потому Куге оно казалось не заслуживающим внимания. Впрочем, как и все предыдущие полгода.       В этот раз Када ехала вместе с ним. Она очень давно не была дома, и Куга решил, что будет правильно взять её с собой. Ко всем детям Шинго та относилась с непередаваемой нежность и безграничной любовью, а потому начала заливаться слезами ещё по дороге. Когда Куга поинтересовался, в чём дело, она лишь в очередной раз всхлипнула и пробубнила что-то насчёт Маюми. Рада она или переживает об участи госпожи, было неясно, и Куга не стал углубляться в дальнейшие расспросы. Он отвернулся к окну и стал смотреть на молодо зеленеющие рисовые поля. Те находились чуть поодаль от железной дороги, и с такого расстояния крестьяне, работающие на них, напоминали грибы со светлой конусовидной шляпкой.       Дома царило деятельное оживление. На время подготовки к свадьбе отец взял в дом пару новых служанок, а всех, что были раньше, отдал в распоряжение тёте Кавасэ. Та приехала из Вакаямы, чтобы помочь брату с предстоящими делами, в которых была необходима женская рука. Тётя Кавасэ бывала в гостях нечасто, и в воспоминаниях Куги её образ был нечётким, но живым и тёплым. Так и теперь, стоило зайти в дом, как со второго этажа, перебирая короткими ножками, буквально скатилась кругленькая женщина. От улыбки её узкие глаза совершенно исчезли, превратившись в две щёлочки, в то время как руки пребывали в хаотическом беспокойстве. Подкатившись ко вновь прибывшим, она на секунду остановилась, придирчиво оглядела Кугу с головы до ног, а затем ударила его какой-то тряпкой, что держала в руках. От неожиданности Куга вздрогнул, но не успел испугаться, что чем-то не угодил родственнице, как та рассмеялась:        — А, какой вырос! — тётя Кавасэ оглянулась на спешащую к ней Маюми и добавила: — Всегда хорошеньким был, а теперь — вообще глаз не оторвать!       — Тётя Кавасэ… — немного укоризненно начал Куга, но та лишь отмахнулась.       — Маюми, иди обними брата, а то скоро в очередь становиться надо будет, — тётя отошла в сторону, тут же начав отчитывать за что-то подвернувшуюся служанку, а Маюми и просить было не нужно. Когда её тёплые руки обвили шею, Куга шепнул ей на ухо:       — Никакой очереди. Ты всегда будешь первой.       Маюми отошла на шаг и лучисто улыбнулась, отчего удивительным образом стала похожа на тётю. При взгляде на неё Кугу посетила какая-то смутная мысль о том, как бы он жил без всех этих людей, если бы поссорился и больше не захотел общаться с ними. «Да нет, такое просто невозможно!» — тут же возразил он сам себе. Тряхнув головой, чтобы выбросить из неё подобные глупости, он улыбнулся, приветствуя вышедшего на общий шум отца, и начал размышлять, когда лучше достать привезённые подарки. Пусть это был подарок на свадьбу, показать Маюми брошь хотелось заранее, чтобы увидеть её реакцию…       Несмотря на то, что приготовления к свадьбе велись давно, хлопоты с этим связанные заканчиваться не собирались. Наоборот — их становилось всё больше и больше, так что даже Куге нашли дело. Его приспособили считать деньги: каждую йену, ушедшую на цветы, украшения, наряд Маюми и прочие приготовления. Разгребая кучу счетов, Куга не переставал поражаться, как же это всё сложно. Особенно его шокировал чек от синтоистского священника. Если бы за каждый сданный проект в Управлении доплачивали столько же, жить стало бы куда веселее.*       Ужин проходил без отца, ему пришлось срочно уехать, чтобы обсудить что-то с родственниками жениха. Тётя Кавасэ, сидя за столом на месте главы семьи, отлично справлялась с этой ролью. Когда она хотела что-то сказать, то непременно начинала фразу с обращения «дети мои», но это не раздражало, а лишь добавляло особого, по-женски тёплого ощущения уюта. Даже вечно безразличный ко всему Кейя под взглядом этой женщины как будто расцветал, начиная улыбаться и даже шутить по ходу разговора.       Маюми ушла спать рано. На следующий день ей должны были делать причёску, после чего далеко не всем девушкам удавалось заснуть на специальной подушке.** Ей действительно следовало хорошо отдохнуть, и для Куги стало полнейшей неожиданностью, когда поздно вечером дверь в его комнату приоткрылась с тем, чтобы впустить внутрь недовольную сестру. Маюми плюхнулась на пол рядом с разложенным футоном и смешно упёрла кулачки в бока. Гадая, что случилось, Куга осторожно подобрался, приняв сидячее положение, и закрыл книжку, которую собирался почитать перед сном.       — Что-то не так? — попробовал наладить контакт он, на что получил полную негодования отповедь:       — Что-то?! Ладно — тётя, но ты! Ты! Это моя последняя ночь до замужества, последний раз, когда мы с тобой можем вот так посидеть! А ты шатаешься где-то допоздна, а теперь ещё и с книжкой засел — совсем про меня забыл?! — Маюми наклонилась вперёд, буравя Кугу горящими глазами, отчего тому захотелось залезть под одеяло и переждать бурю там.       — Так, подожди, — как можно дружелюбнее начал он. — Почему эта ночь — последняя? Завтра же…       — Завтра мне сделают на голове журавлиный замок и до рассвета не выпустят из комнаты — будут жечь благовония, пока все мозги ими не пропахнут!       — Вот как, — не нашёлся, что ещё сказать Куга. Видимо, традиционные обряды, которые со скрупулёзной точностью продолжали чтить за пределами больших городов, успели надоесть Маюми до чёртиков.       — Ладно, — вздохнула Маюми. Она пересела на футон и уставилась на брата с каким-то умыслом в глазах. — Я прощу тебя, если… — она запнулась, отвела взгляд и принялась грызть ноготь большого пальца, так и не договорив.       — Если?.. — попробовал помочь ей Куга. Перспектива быть прощённым радовала, тем более он действительно чувствовал себя виноватым.       Маюми снова развернулась лицом и, не переставая грызть ноготь, выдала:       — Если ты расскажешь мне про своих девушек! — выпалила она и, тут же стушевавшись, тихо закончила: — Ну… Как ты с ними спишь.       Куга хотел что-то ответить, но вместо этого издал звук, похожий на карканье умирающей вороны. Он не успел придумать, что может потребовать Маюми, но такого поворота точно не ожидал. Впрочем, судя по всему, та не шутила. Она чуть нахмурила круглые бровки и сосредоточенно смотрела на брата, видимо, в ожидании разъяснений.       — Ну… Дай мне минутку.       Куга почесал затылок, пытаясь припомнить какой-нибудь более-менее приличный эпизод. Ему никогда не приходилось говорить на такие темы, разве что в шутку, с приятелями, когда все уже были далеки от трезвости. Откровенно говоря, Куга даже сомневался, сможет ли подобрать правильные слова. Он уже хотел начать, когда в голову вдруг пришла простая до очевидности мысль: Маюми боится. Раньше Куга полагал, что для этого есть мамы, тёти и подруги, но теперь вдруг почувствовал нечто вроде ответственности. Поговорить с матерью Маюми не могла, а тётю Кавасэ, по-видимому, стеснялась. На самом деле всё, что требовалось от Куги — это успокоить её. Так задача переставала казаться невыполнимой.       — Хорошо. Ты готова? — Куга коварно улыбнулся, чем вызвал удивлённый вздох. — Можешь начинать краснеть, потому что я собираюсь быть с тобой предельно откровенным.       Ничего конкретного пересказывать Куга, конечно же, не стал, включив воображение и нарисовав относительно романтическую картину происходящего. Под конец Маюми сидела красная как рак, но выглядела вполне бодро, из чего Куга вынес, что сделал всё правильно. А дальше, слово за слово, разговор потёк о жизни в столице, о том, что происходило дома, о книгах, о моде и обо всём на свете. Когда Куга опомнился, было уже около трёх ночи. Маюми клевала носом, но уходить не хотела ни в какую.       — Слышал, тебе завтра рано вставать, — попробовал уговорить её Куга. Ему и самому не хотелось прекращать их посиделки, но он по собственному опыту знал, насколько плохо может быть наутро после бессонной ночи.       — Ничего страшного. И я вовсе не устала, — она вдруг и правда вся как будто встрепенулась и, похлопав своими большими глазами, выдала: — К тому же ты мне до сих пор не рассказал про своего друга!       Куга прикрыл глаза и тихо выдохнул. Он героически старался не вспоминать о Като весь их полуночный разговор, в котором каждая, абсолютно каждая тема так или иначе касалась этого человека. Его вообще было слишком много. Везде: в любом воспоминании, в обрывках фраз, которые Куга теперь использовал сам, в вещах и ассоциациях. Теперь он был даже здесь, в этой комнате, потому что в прошлый свой визит домой Куга лежал на том же самом футоне, представляя, как снимает чёртовы очки, и бесился из-за Зеро.       Уже отвечая сестре, Куга чувствовал, что его накрывает. Необратимо и сильно. Так сильно, что лучше бы Маюми действительно пойти спать прямо сейчас.       — Боюсь, мы поссорились, — Куга развёл руками и неуверенно улыбнулся. По крайней мере, так показалось ему самому. — Он оказался не тем человеком, каким я его себе представлял, так что, выходит, ещё и тебя обманул.       — Вот как… — Маюми ненадолго задумалась, прижимая кулачок к подбородку. Глядя на неё, Куга отчаянно цеплялся за любую мелочь: родинку на щеке, тонкий браслет на запястье, выбившуюся из-за уха прядь… Что угодно, лишь бы продолжать держаться на плаву. Хотя бы до тех пор, пока не останется один.       — А ты уверен, что тот, другой человек, которым оказался твой друг, он тебе неприятен?       В глазах Маюми сквозил невинный, почти детский интерес. Её вопрос был логичен и прост, а потому Куга, не задумываясь, ответил на него:       — Да, уверен.       И тут же что-то внутри отчаянно воспротивилось. Это не было ложью, в конце концов, тем утром он покидал Киёмори именно с чувством разочарования и отторжения. Однако теперь Куга почти с ужасом ощущал, как от этого «да, уверен» ему становится физически плохо.       Ещё какое-то время Маюми сидела, вглядываясь в застывшее лицо брата, после чего встала и, пожелав спокойной ночи, ушла. Куга очень надеялся, что пожелал приятных снов в ответ; как только за сестрой закрылась дверь, он упал на спину, смотря перед собой широко распахнутыми глазами. Потолок странно кружился и плыл, а сердце ухало так тяжело, словно вдруг стало больше раза в два. Никаких мыслей не было: Куга знал только то, что ему плохо. Неизвестно, сколько он пролежал так, десять минут или час, но постепенно способность мыслить связанно начала возвращаться, и он наконец понял, что произошло.       Уезжая из Киёмори, Куга был разочарован, зол и, возможно, даже хотел, чтобы ничего этого не было. Однако, ответив на вопрос Маюми, он как бы подвёл черту и лишь затем понял, что больше ничего и не будет. С момента их «ссоры» прошло чуть меньше недели, и за такое короткое время разница ещё не ощущалась в полной мере. Но теперь Куга представлял будущее, хотя бы то, как он вернётся обратно в столицу, обнаружив её в жарких объятьях мая, и понимал, что не хочет так. Не хочет снова кружиться в водовороте жизни один, словно щепка в потоке. Ведь всё это время, пока не встретил Юуки, он был по сути один. Просто не замечал этого.       Небо за окном начало едва заметно светлеть. Теперь можно было видеть, как далеко за оградой дома, по полям медленно ползёт плотный туман. В комнате стало прохладно, и, переведя взгляд на жаровню, Куга увидел, что угли в ней давно погасли. Он завернулся в одеяло, чуть отодвинул оконную створку и стал смотреть вдаль, туда, откуда должен был родиться новый день.