QWERTY

      Необходимость извиниться Куга принял практически сразу. Даже если он и был прав, Юуки не заслуживал такого отношения и той отвратительной формы, в которой оно было высказано. За свою несдержанность, переходящую в жестокость, Куга действительно чувствовал себя виноватым. Но всё же этого было недостаточно. Идти извиняться лишь за то, что высказал свои мысли в неподобающем тоне, казалось глупым, а надеяться после этого на возобновление хоть каких-то отношений — и подавно. Юуки не собирался оправдываться, а потому — осознанно или нет — Куга сам начинал искать доводы, которые могли бы представить того в более выгодном свете.       Первой, как ни удивительно, на ум пришла история с семьёй. Едва ли родные сами отказались от него в столь юном возрасте, а значит, Юуки оттолкнул их сам. Поначалу Куга решил, что тот не захотел носить фамилию человека, втянувшего свою страну в войну не на той стороне. Однако всё могло быть не так просто. Куге вспомнилось, как Като пытался сохранить дистанцию с ним, и его слова, когда эта дистанция исчезла: «Я так боялся и хотел этого». Он боялся, и боялся отнюдь не за себя, Куга был практически уверен в этом. Юуки не хотел, чтобы у человека, далеко ему не безразличного, появились проблемы.       Маюми была прекрасна. Глядя на неё, Куга ловил себя на том, что начинает улыбаться почти как его тётушка. Все трудоёмкие приготовления определённо того стоили: наряды гостей, цветы, священник с расторопными помощницами; всё это празднично пестрело под ярким весенним солнцем, превращая самый обычный день в настоящее торжество. Прежде Куге не доводилось видеть одежду невесты столь близко. Больше снежно-белого кимоно и богато вышитого золотом, наверняка ужасно тяжёлого учикаке ему нравились «рожки» Маюми.* Куге они казались естественным продолжением озорной натуры сестры, а вовсе не символом ревности в будущем браке.       Сразу после церемонии Маюми приколола на пояс подаренную брошь с пионами. Выходя из храма, она улыбнулась брату и прошла дальше, стараясь успевать за своим теперь уже мужем, а Куга почувствовал, как под сердцем тревожно ёкнуло. Маюми устала или, скорее, ей было нехорошо. Разумеется, она держалась, ведь все вокруг выглядели такими довольными и радостными… Обернувшись на родителей, Куга увидел, как отец нежно поддерживает под локоть мать и что-то негромко говорит ей, сжимая ломкие пальцы в своей широкой ладони. Кажется, привести её сюда было не такой уж плохой идеей. Куга не помнил, когда мать в последний раз выходила из дома, и на этот счёт было немало опасений. Однако теперь та выглядела несколько лучше, чем обычно, и вроде бы даже с интересом наблюдала за происходящим вокруг.       Итак, по-видимому, с семьёй Фудзивара произошло примерно то же самое, что едва не случилось с Кугой. Юуки постоянно ходил по краю: в случае, если бы его двойная игра раскрылась, последствий действительно было бы не избежать, а для одного из прославленных родов Империи это и вовсе могло обернуться ужасным позором. Куга не знал наверняка, но полагал, что, попадись Юуки тайной полиции теперь, предъявить его семье будет действительно нечего. Мало того, что в официальных документах Юкихиро Фудзивары больше не существовало, так и личные контакты с родственниками за последние десять лет Като постарался свести к минимуму.       Правда, во всей этой истории было кое-что странное. Как Юуки приходит на ковёр к императору и просит сменить ему фамилию, имея в запасе выдуманную, но вполне весомую причину для этого, Куга ещё мог представить. Но вот зачем императору Тетсу убирать одного из наследников столь древнего рода? Пусть влияние Фудзивара стало несколько меньше за последние десятилетия, они вовсе не были в опале. По крайней мере, Куга не слышал об этом. Кроме того, Юуки тогда ещё не был наследником — его старший брат умер уже после. Вероятность взятки в таком деле стремилась к нулю, но каких-либо политических причин Куга тоже не видел в упор.       Как бы то ни было, в те времена Юуки обладал недюжинной смелостью, раз решился на такое. Куга даже подумал о том, как здорово было бы познакомиться с ним прошлым, образца десятилетней давности или даже чуть раньше.       Должно быть, на общем фото с молодожёнами и их ближайшей роднёй с той и другой стороны Куга, как и всегда, получился просто замечательно. Но узнать об этом можно было только несколько дней спустя. Пока фотограф ставил свою камеру, раскрывая треногу, Куга думал лишь о том, как ободрить сестру. Если в первой половине дня он не спускал с неё глаз, то после церемонии в храме частично переключил своё внимание на Утагаву-младшего, которого теперь с полным правом мог считать своим родственником. В традиционном кимоно с гербами тот смотрелся солидно и, в общем, гораздо лучше, чем в европейской одежде. Из заурядного человека не самой привлекательной наружности он вдруг превратился в полноправного наследника небедной и весьма уважаемой фамилии.       Казалось бы, всё в порядке, да и чего ещё желать? Но, глядя на Маюми, Куга понимал, что та не будет счастлива. Сложно сказать, откуда взялась эта уверенность, она просто возникла, сразу став столь основательной, словно иначе и быть не могло.       Чересчур яркая вспышка отдалась разноцветной рябью в глазах и мгновениями слепоты. Проморгавшись, Куга хотел подойти к Маюми и уже сделал пару шагов, когда заметил, что молодожёнов обступили многочисленные и не в меру разговорчивые тётушки Утагава. Оттеснять их было как-то неловко, да и что он мог сказать? На секунду ему подумалось, как было бы здорово жениться на Маюми самому: увезти её в город, показать воочию всё, что ему дорого, разговаривать с ней и слышать её звонкий смех каждый день… Но Куга был лишь гостем на этом торжестве начала новой жизни. Всё, что ему оставалось, это из последних сил надеяться на то, что всё будет хорошо и сестра найдёт преданного друга если не в муже, то в ком-то из его родни и уже не будет так одинока в чужом доме.       Что касается подпольного общества, которое про себя Куга называл «Группой Зеро», то здесь работала та же схема. Только если раньше от повышенного чувства ответственности Юуки страдали другие люди, то в данном случае жертвой стал он сам. Идея иметь своего человека в Управлении, да не где-нибудь, а в самом отделе цензуры, наверняка представлялась Группе Зеро очень заманчивой. Однако перспектива стать этим самым человеком едва ли вызывала у кого-то восторг. Непроизвольно сжимая кулаки, Куга думал о том, что тот же Рито вполне мог бы отправиться перелопачивать дерьмо вместо Юуки. Но этого не случилось.       Судя по их последнему разговору, который Куга мог воспроизвести слово в слово, в какой-то момент происходящее в Группе Зеро перестало совпадать с тем, что хотел бы видеть Юуки. Просто так и вдруг оставить службу он не мог, равно как и повлиять на ситуацию в целом. Сложно сказать, сколько людей было в курсе его истинных причин поступления на службу, но судя по тому, как долго продолжалась эта игра, их было не так уж много. Другими словами, Като уже не мог действовать в открытую, чтобы как-то повлиять на своё детище.       «Я могу научить выживать в настоящем, но не чувствую в себе права указывать, как жить в будущем».       А потом он просто сдался.       Бросив ленивый взгляд в окно, Куга слегка удивился: поезд уже подъезжал к Эдо. Када спала, запрокинув голову на мягкую спинку сиденья, и тихонько всхрапывала время от времени. Яркие лучи солнца, переместившегося за время пути от Осаки до столицы, совершенно не мешали ей, равно как и нарастающее оживление в коридоре. Кто-то готовился выходить на полустанке у границы города, задевая тяжёлыми чемоданами стены прохода, а из-за тонкой стены купе слышался звонкий детский голос. Ребёнок то спрашивал, скоро ли окажется дома, чтобы погладить любимого пса, то начинал капризничать и канючить сладкое.       «Интересно, а маленький Юкихиро тоже выпрашивал конфеты или уже тогда не любил их?» — с этой мыслью Куга наклонился и чуть тронул Каду за руку. Та удивлённо захлопала глазами и вслух удивилась, до чего же быстро они доехали. Впрочем, поражалась она этому каждый раз, даже когда не спала. Куга на это ничего не ответил. Он вновь отвернулся к окну, за которым уже проносились окраины Эдо, убогие трущобы, утопающие в зелёных облаках молодой листвы.       «Благими намерениями выстлана дорога в ад», — эта фраза наиболее точно описывала то, во что и как Юуки превратил свою жизнь. С одной стороны, его убеждения, смелость и самоотверженность не могли не восхищать, но с другой — маниакальность, с которой он взваливал на себя буквально всё, действительно пугала. Поначалу Куга решил, что тот помогает Зеро и его компании из страха и из страха же не хочет участвовать в их делах как раньше — в качестве полноправного участника и лидера. Быть может, отчасти так оно и было, но теперь Куге представлялся наиболее вероятным другой вариант. Он был практически уверен, что Юуки помогает «старым друзьям» не из-за чьего-либо шантажа, а потому что считает себя ответственным за созданного монстра.       Инцидент на Сахалине так и остался инцидентом. Несколько русских военных заплутали в тумане и случайно перешли границу, так что их внезапное появление вызвало немалый переполох среди японских дозорных. Пока ситуация прояснилась, новость успела долететь до столицы и поднять на уши редакцию газеты, представители которой всю ночь отчаянно пытались вызвонить Като. Происшествие мусолили ещё с неделю, но, несмотря на постоянное напряжение в северном регионе, поводов для истерии больше не возникало, и газетчикам пришлось переключиться на другие темы.       В свежем номере читать было откровенно нечего. Единственным, что хоть как-то смогло заинтересовать Кугу, была небольшая статья о судебных прениях двух гигантов судопроизводства. Всё же флот имел к внешней торговле самое прямое отношение, да и с людьми из отдела транспорта на всякий случай следовало поддерживать добрососедские отношения.       И всё же Куга, пусть не очень внимательно, но просмотрел газету от начала до конца, словно пытаясь найти там какую-то подсказку. Ему вдруг пришло в голову, что Юуки наверняка тоже читал большую её часть, а может, даже вносил какие-то правки. На прямой вопрос о нём Сатоши только развёл руками. За неделю, которую Куга провёл дома, ничего как будто и не случилось. Управление всё так же кипело своей суетной жизнью: гудело сотнями голосов, звенело трелями служебных телефонов, шуршало бесконечными бумагами, стучало клавишами печатных машинок. Одну из них Куга явно видел за бежевыми жалюзи напротив собственного окна. Сам он сколько угодно мог размышлять о правильности поступков Като, но правда была в том, что ни одного хоть сколько-нибудь разумного решения, как распутать сложившуюся ситуацию, на ум не приходило.       Гипнотизируя взглядом окно напротив, Куга вдруг вспомнил, как примерно так же сидел, ломая голову, как поговорить с Юуки после их прогулки под снегопадом. Казалось, это было так давно, а между тем прошло всего четыре месяца — удивительно малый срок. Однако на этот раз Куга не сомневался. У него даже была идея, как донести свою позицию предельно ясно, но план всё ещё требовал существенных доработок.       Поначалу Куга хотел задержаться после рабочего дня, как делал это уже не раз, но затем отмёл этот вариант. Ему живо представилось, как он бежит по опустевшему тёмному коридору, а Юуки, неуютно ёжась, ныряет от него в лифт. Стальные дверцы хлопают у самого носа, и в тишине раздаётся отвратительно безысходное поскрипывание спускового механизма. Куга плохо представлял, как при встрече отреагирует Юуки. Возможно, ему тоже есть что сказать и за прошедшее время он смог подобрать для этого нужные слова… Однако, опираясь на весь опыт общения с этим человеком, вероятность побега списывать со счетов было никак нельзя. В итоге Куга решил действовать несколько нагло, но зато наверняка.       Wolsley стоял на своём привычном месте, у самой стены, по которой скользили последние лучи заходящего солнца. Куга вышел немного заранее, опасаясь, что может разминуться с Като, и теперь в его распоряжении было несколько минут. Вскоре внутренний двор должен был наполниться людьми, пришедшими кто за лошадью, кто за велосипедом, кто за кашляющей тарантайкой без боковых стёкол.       Миновав пост сторожа, Куга уверенным шагом прошёл до самого конца треугольного двора и как ни в чём ни бывало сел на переднее сидение автомобиля. Выждав с минуту, он развернул зеркало заднего вида и с облегчением откинулся на приятно прогнувшуюся спинку. Сторож всё так же сидел на своей трёхногой табуретке и трепал свою собаку за ухом. Обвинить в халатности его можно было едва ли: каждый раз Куга садился именно в эту машину, и было бы странно заподозрить что-то неладное теперь.       Когда поблизости остались только сторож да чья-то рыжая кляча, Куга позволил себе закурить. Он опустил стекло и высунул руку наружу, больше не опасаясь, что его заметят. Судя по всему, Юуки решил не изменять себе и сидеть в Управлении до упора. Оно и неудивительно: Куга был практически уверен, что тот не то что переживает — жрёт сам себя изнутри. В такой ситуации самым лучшим выходом было отвлечься на дело, и то, что подчинённые и даже собственный секретарь не заметили разницы, говорило лишь о том, что Като по праву занимает своё место.       Небо постепенно темнело, под окнами Управления начали зажигаться фонари, а Куга всё сидел и курил уже неизвестно какую по счёту сигарету. Нельзя сказать, чтобы он нервничал — скорее, им овладело какое-то странное оцепенение. Он весь превратился в это самое ожидание, даже не пытаясь продумать свои следующие действия или представить, что скажет при встрече. Откуда-то он точно знал, что всё будет если не хорошо, то нормально. Вся эта история не могла оборваться просто так, глупо и в одночасье: Куга чувствовал, что это ещё не конец, а потому просто ждал продолжения, словно пришёл в зрительный зал кинотеатра за пять минут до показа. Когда сзади послышались знакомые шаги, он даже не обернулся.       Подойдя, Юуки остановился в паре шагов от багажника: в зеркале были видны лишь его ноги, но Куга живо представил, как тот в замешательстве покусывает губу. Здесь было достаточно светло, и это казалось очень кстати. Пугать Юуки своим внезапным появлением теперь было бы слишком жестоко. Кроме того, тот имел возможность хотя бы немного настроиться, пока находился за пределами салона автомобиля, и в то же время уже не мог просто развернуться и уйти.       Заминка длилась совсем недолго, но стоило Юуки сесть в машину, как в салоне повисло почти осязаемое мрачное напряжение. Даже клацанье закрывающейся дверцы вышло каким-то угнетающе-обречённым, словно кто-то закрыл последний выход из пустой тёмной комнаты. Только теперь Куга понял, что всё это время медитировал в стену, но поворачиваться не стал. Смотреть на Юуки не хотелось. Его молчаливое присутствие рядом уже вызывало эмоции настолько противоречивые, что это легко могло сбить с толку. К примеру, Куга явно чувствовал радость от встречи и в то же время начинал беситься от того, что вообще оказался в подобной ситуации. Ему вдруг захотелось, чтобы Юуки поставил его на место, указав на хамство, неосведомлённость, склонность к поспешным выводам… Да на что угодно. Но тот продолжал молчать, и это раздражало всё больше. Докурив, Куга выбросил бычок в окно и будто бы между прочим сказал:       — Я хотел извиниться. За свой тон — это было очень некрасиво, — сделав небольшую паузу, он всё же добавил: — И ты не заслуживаешь таких слов.       Краем глаза он заметил, как Юуки вцепился в руль, хотя никуда ехать, очевидно, не собирался. В груди шевельнулось чувство жалости, и Куга уже подумывал прекратить своё небольшое представление, когда Юуки вдруг всё испортил.       — Заслуживаю. Ещё и не таких. — Каким-то образом по звуку Куга понял, что тот усмехнулся, едко и зло, как мог только человек, искренне себя ненавидящий. — Ты был абсолютно прав. Тебе не за что просить прощения.       На этот раз молчание было по-настоящему давящим. В висках шумела кровь, и Куга уже не понимал, мигают ли фонари вокруг или это темнеет у него в глазах: от злости на Юуки за его покорность, но скорее — от осознания собственной вины перед ним. Теперь Куга ясно видел это. Его поступок был столь же отвратительным, как если бы он доказывал горбуну, что тот уродлив, или упрекал умирающего в бессилии. Пусть его слова и были правдой, они не имели права быть произнесёнными. Юуки знал о своих слабостях и ошибках и без сторонних упрёков. Он жил с ними уже много лет, видел их каждый день в зеркале и засыпал с ними в одной постели.       — Я правда хотел казаться тебе лучше, — вновь заговорил Юуки. Его голос звучал тихо и глухо, словно речь шла о чём-то далёком и безвозвратно ушедшем. — Я не пытаюсь оправдаться… Но с самого начала ты видел кого-то другого, кого-то, кто тебе нравился. Не меня, но ощущать себя на месте этого кого-то было так приятно и…       — Я не хочу об этом слышать, — едва не заорал Куга, лишь каким-то чудом успев остановить себя. Вышло жёстко и почти безразлично. «У тебя плохо получается лгать», — пронеслось воспоминанием, и Куга нервно улыбнулся, думая о том, что теперь Юуки мог бы гордиться им. На что тот рассчитывал, говоря такие вещи? Куга не знал и, откровенно говоря, уже не хотел разбираться. Он просто сидел, слушая тишину под внезапно опустившимся на него стеклянным колпаком, и понимал, что это и есть предел. Формально он выиграл: Юуки раскрыл перед ним все карты, в то время как он сам теперь мог просто развернуться и уйти.       Но победа не радовала, и уходить Куга никуда не собирался.       — Это всё?       Кажется, очередная пауза успела порядком затянуться. Смотреть на Юуки было по-прежнему страшно, но, судя по голосу, тот более-менее взял себя в руки и теперь пытался поставить в разговоре точку. Подумав о том, что тот, должно быть, устал после службы и «сюрприза» после неё, Куга вскинул руку и посмотрел на часы.       — Я прождал тебя здесь больше часа. Отвези меня домой. Думаю, это будет честно.       Юуки кивнул, молча и слегка заторможено. Куге показалось, что он услышал всхлип, но не был в этом уверен, потому как именно в этот момент мотор под капотом ожил и зарычал, а фары ярко вспыхнули, заставляя прищурить глаза.       Поездка ожидаемо прошла в молчании, но промелькнула будто бы в один миг. Гнал Юуки или нет — Куга не смог бы ответить точно. Мыслями он был уже дома и происходящее вокруг воспринимал в качестве размытого фона. Можно даже сказать, что он временно потерял всякий интерес к Като. До окончания поездки тот всё равно не мог никуда деться, да и разговор, по-видимому, считал оконченным, зарёкшись говорить на ближайшую вечность. О чём он думал в эти минуты? Куге это было глубоко неинтересно. Когда автомобиль остановился возле подъезда, он выбрался наружу и ненадолго замер, продолжая придерживать рукой дверцу.       На улице пахло уже почти летним вечером, и этот дивный влажный и пропитанный запахом цветов аромат вызывал лёгкое негодование. В такое время хотелось бродить где-нибудь, где свет фонарей не мешает разглядеть звёзды, или сидеть на деревянной веранде, неторопливо попивая саке. Но ничего из этого не предвиделось, и Куга даже знал, кто был тому виною. Вновь заглянув в салон, он с плохо скрываемым раздражением сказал:       — Оставляй машину и поднимайся.       Юуки выглядел бледнее обычного и уже, казалось, вообще плохо понимал, что происходит. Услышав реплику, он едва заметно вздрогнул всем телом и недоверчиво обернулся.       — Что? — сипло выдохнул он, тут же закашлявшись.       Юуки не выглядел простуженным, и Куге вдруг подумалось, что тот слишком много курит. Это было не новостью, но в данный момент Като выглядел действительно плохо. Даже стёкла очков блестели как-то тускло. Ещё несколько мгновений Куга с откровенно мазохистским удовольствием продолжал разглядывать этого человека, после чего холодно сказал:       — Не заставляй меня ждать тебя снова.       Чтобы закрепить успех, он схватил стоящий между сиденьями портфель Юуки и быстрым шагом направился к подъезду. Идея пришла спонтанно, но показалась до того удачной, что Куга даже едва заметно улыбнулся сам себе. В тот день он без сомнений побил все рекорды по наглости и теперь чувствовал, как его несёт всё дальше и дальше.       Када как раз вышла в коридор, должно быть, услышав знакомые шаги на лестнице. Едва увидев хозяина, она оторопело застыла на месте, а затем опрометью кинулась вон ещё до того, как Куга успел сказать «уйди». Он даже не стал расшнуровывать ботинки, варварски наступив им на задники и стряхнув как попало под вешалку. Стоило ему зайти в спальню, как в прихожей тихо лязгнул замок и всё окончательно стихло.       Какое-то время ничего не происходило. Куга успел пристроить портфель на пуф и ослабить галстук, когда дверь медленно отворилась, издав короткий скрип. Юуки зашёл крадучись, будто кот в новый дом. Переступив порог, он настороженно остановился, не сразу заметив хозяина квартиры, который стоял в углу, у ближней стены, и едва заметно выдохнул. Ничего ужасного делать Куга не планировал, но Юуки, очевидно, был сбит с толку и, быть может, даже где-то напуган таким непредсказуемым поведением. Видеть, как он нервничает, опасаясь неизвестно чего, было почему-то приятно, и, чтобы продлить эту иллюзию опасности, Куга изо всех сил старался сохранять непроницаемое выражение лица. Хотя весело ему не было, — отнюдь, впереди ждал серьёзный разговор, но чтобы его начать, следовало сменить диспозицию.       Юуки безропотно опустился на кровать. Кажется, он сделал для себя какие-то выводы и теперь немного успокоился, думая, что знает, чего ждать дальше. Глядя на него сверху вниз, Куга понял, что ошибся: в глазах напротив не было и тени страха. Юуки смотрел открыто, со спокойным ожиданием и тенью надежды, и Куга не смог устоять перед тем, чтобы провести по линии челюсти от уха до подбородка, мягко, но настойчиво приподнимая его. Юуки тяжело сглотнул, на миг прикрыв глаза, а затем потянулся к ремню.       На улице стало чуть светлее, должно быть, починили фонарь под окном. С секундной задержкой Куга несильно ударил по рукам и сам принялся расстёгивать пуговицы на чужой рубашке. Для этого ему пришлось наклониться, отчего по скуле прошлось знакомое, чуть отдающее табаком горячее дыхание. Юуки сидел не шевелясь, будто кукла, но Куга был готов поклясться, что слышит его участившееся сердцебиение. Расстегнув рубашку, он заставил его лечь и некоторое время просто смотрел, как тускло мерцает в полумраке кожа груди, почти не отличимая по цвету от ткани рубашки. Тёмные соски, такие крошечные сейчас от ночной прохлады и ожидания прикосновения, часто поднимались и опускались вверх-вниз, и всё это в полной тишине. Время стало вязким настолько, что в нём застревали даже звуки, почти как в тягучем полуночном сне.       Ткани как раз хватило на то, чтобы завязать на два узла за изголовьем кровати. Запутавшись в узких рукавах, скованный жёсткими манжетами, Юуки почти не мог пошевелить руками. Ему оставалось лишь подвинуться чуть выше, чтобы уменьшить напряжение в локтях, и ждать. Куга сидел здесь же, боком на краю кровати. Он зажал ладони между коленей, но не в попытке унять нервную дрожь, а для того, чтобы не отвлекаться. Даже там, возле дома, ему до зуда хотелось коснуться Като, невзирая на сложную гамму эмоций, которую теперь вызывало его имя и откровенно паршивый вид.       — А теперь послушай меня…       — Ты уверен, что хочешь поговорить? — Юуки спрашивал предельно серьезно, но в то же время… участливо? Он ни на что не намекал, ему действительно было важно дать ещё один шанс на отступление. Отчасти Куга был с ним согласен. Просто переспать и забыть было бы куда проще, в то время как разговор мог снова закончиться чем-нибудь неприятным.       — Уверен в том, что хочу сказать. — Проведя взглядом от ремня брюк до чётко обрисованных тенями ключиц и поймав чужой взгляд, Куга добавил: — Именно сейчас и именно так.       Уголок губ напротив чуть дёрнулся, кажется, непроизвольно. Юуки как будто хотел что-то сказать, но так и не решился. Он отвёл глаза, уставившись в потолок, а его грудь, с проступающими при вдохе рёбрами, стала вздыматься чуть чаще. Упершись локтями в колени, Куга сцепил пальцы в замок, как любил делать его гость, и начал, глядя куда-то в темноту комнаты:       — Ты вроде бы умный человек, но кое-чего до сих пор не понимаешь, — он тяжело вздохнул, думая о том, что вот уж точно никогда не предполагал оказаться в подобной ситуации. Учить Като жизни было как минимум странно, особенно в столь необычном формате, однако в тот момент Куга был целиком и полностью уверен в своей правоте. — Мир не вертится вокруг тебя.       — Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил Юуки. Видимо, ничего подобного он не ожидал услышать. Он весь как-то мигом подобрался и теперь больше походил на себя, перестав напоминать покорную жертву на заклание, что, несомненно, радовало.       — То, что ты берёшь на себя слишком много, — прямо высказал основную свою мысль Куга. — Некоторые вещи просто случаются, и ты не в силах что-то изменить. Равно как и не обязан нести вину за последствия. Этим ты никого не сделаешь счастливее. Как не сделаешь счастливее, отталкивая тех, кто хочет быть на твоей стороне.       — Я не хочу, чтобы у кого-то были из-за меня проблемы, — жёстко возразил Юуки. Всё это время его лицо становилось мрачнее и мрачнее, а возражение и вовсе прозвучало как контратака, хотя Куга говорил предельно спокойно. Это не могло не воодушевлять: пусть Юуки не спешил признавать свою неправоту, но Куга точно знал, что со временем тот вернётся к этому вопросу. Человек, который на сто процентов уверен в правильности своего решения, не будет реагировать на критику столь остро.       — Надеялся, что в этот-то раз я от тебя точно отстану, да? — усмехнулся Куга. — А что насчёт семьи? Я почти уверен, что это не они «не хотят тебя больше видеть».       — Хватит! — почти рявкнул Юуки. Шумно втянув воздух, он отвернулся к окну и уже тише, но со звенящим напряжением в голосе добавил: — Ты ничего не понимаешь.       — Хорошо, пусть так, — согласно пожал плечами Куга. — Я просто хочу, чтобы ты знал: мне всё равно.       Слова давались легко. Куга не думал заранее, что именно скажет, просто все обрывочные рассуждения и эмоции последних дней вдруг обрели форму. Он не частил и не задыхался от волнения, с неспешной уверенностью продолжая:       — Всё равно, чем ты занимаешься, когда я не ночую у тебя дома, всё равно, ведёшь ты двойную, тройную игру или же давно отчаялся и плывёшь по течению. Всё равно, хочешь ли устроить переворот или работаешь на благо существующего порядка. Всё равно, спишь ты с кем-то кроме меня или нет.       Здесь Куга немного покривил душой, но в тот момент это было не важно. Он сделал небольшую паузу, чтобы собраться с духом, и, с удивлением обнаружив внутри не сомнения, а крайнюю необходимость, добавил:       — Я хочу, чтобы ты знал, насколько мне это безразлично. Потому что прямо сейчас я сижу здесь, привязав тебя к собственной кровати на случай, если ты снова захочешь сбежать или как-то помешать сказать мне, что…       — Постой, — мягко прервал Юуки. — Я всё понял, не стоит.       Он перекатился на бок, насколько позволяли заломленные наверх руки, и согнул ноги так, чтобы касаться чужого бедра коленями. Теперь он будто бы обнимал сзади, пытаясь заглянуть в глаза, и, чувствуя тепло его тела, Куга невольно проглотил остаток фразы. Впрочем, Юуки наверняка услышал его и так.       — Развяжи меня.       На плече Юуки засыпать было не слишком удобно, но Куге отчего-то нравилось это делать. В такие минуты он ощущал себя как никогда на своём месте. Иногда он специально напоминал себе о том, кого обнимает: о разнице в возрасте и статусе. Со временем это стало ещё одним фетишем. Но чаще Куга не думал ни о чём. Особенно если Юуки начинал перебирать его волосы, несильно и до ломоты приятно оттягивая пряди. Именно этим он занимался и теперь, а потому Куга не сразу понял, что тот то ли говорит с ним, не особо рассчитывая на ответ, то ли просто рассуждает в слух.       — Такой яркий, такой честный и смелый… Веришь, я чувствую себя дряхлым стариком рядом с тобой. Пообещай, что не станешь таким же. Ни через десять, ни через сорок лет. Что бы ни случилось.       — Мне начинает казаться, что воспитательная работа прошла зря, — недовольно пробурчал Куга, на что Юуки лишь весело рассмеялся.       — Не беспокойся — я всё понял. Просто не могу так… сразу, — он замолчал, не в состоянии или не желая подбирать слова, после чего вздохнул и переложил чужую руку так, чтобы было удобнее. — Давай спать.