QWERTY

      Вторая половина апреля выдалась жаркой. С непривычки после зимы работать в такой духоте было тяжело вдвойне, и Куга, мучительно поглядывая на календарь, считал дни до отпуска, который, к слову, приходился на конец Золотой недели. Её Куга собирался провести дома, где наконец должно было собраться всё семейство Шинго, включая Маюми с детьми и тётушку Кавасэ. Даже Кейя обещал привезти свою загадочную — теперь уже невесту — из Кобе, а такое событие пропустить было никак нельзя. После Куга планировал, не заезжая в столицу, отправиться на западное побережье, а затем южнее, ориентируясь по ситуации и собственным желаниям до тех пор, пока не найдёт подходящий пляж для самого безмятежного и комфортного отдыха.       В сумме отсутствовать в Эдо Куга собирался почти три недели, что существенно превышало установленные десять дней, а значит, об этом следовало заранее сообщить. Они с Юуки договорились встретиться возле Отделения утром в последнюю субботу месяца. Переехав, тот не пропал окончательно, но ограничивался короткими письмами, которые приходили раз от раза всё реже. И дело было, конечно же, не в том, что Куга на них не отвечал. Просто жизнь наконец-то шла своим чередом, и это было главным. В периоды сомнений Куга бесхитростно напоминал себе, что Като мирно живёт совсем недалеко — всего в получасе езды, ни в чём не нуждается, и, если что-то из этого вдруг изменится, Шинго сообщат об этом незамедлительно. Не важно кто.       Но пока в столице цвела душная весна, куда более нежная и приветливая за пределами города, а бесконечно длинный год без отпуска, наполненный самыми разными событиями, подходил к концу. И, оглянувшись назад, Куга с удивлением обнаружил, что сумел вернуться почти в ту же точку. Почти и не без некоторой помощи: следовало отдать должное Като — сам Куга ещё долго не смог бы решиться на этот шаг, даже понимая его необходимость. Теперь, по прошествии нескольких месяцев, о предстоящей встрече он думал скорее как о рабочем визите, поездке по делам, последнем поручении, чтобы отбыть на заслуженный отдых с лёгкой душой и больше ни о чём не беспокоиться.       Като он заметил издалека, хотя тот был одет в самую обыкновенную юкату невнятного синего цвета и стоял спиной. Он изучал объявления на доске у входа, но его знакомо чуть ссутуленная поза, выдающая некоторую заинтересованность, узнавалась без труда даже с другой стороны проспекта. На затылке волосы отросли чуть длиннее положенного, но в остальном главред Ничи-Ничи выглядел как опрятный горожанин среднего достатка. Задержаться в Отделении не пришлось — нужно было всего лишь заполнить типовые бланки и ответить на пару дежурных вопросов уставшего работника канцелярии. Като пребывал в хорошем настроении: выйдя из гнетуще-серого здания, он лучисто сощурился, подставляя лицо солнцу, и предложил немного пройтись с тем, чтобы после посидеть в кафе, отдавая дань традиции второго завтрака. Пусть у Куги были запланированы ещё кое-какие дела на день, он решил, что время терпит.       Пройдя центр города насквозь, они осели в крошечном заведении, хозяин которого так и не смог определиться между традиционным и европейским стилем. Като рассказал, что вскоре снова планирует переезд: сосед снизу положил глаз на Ино-чан, и с каждым днём это доставляло всё больше неудобств. В Ничи-Ничи тоже продолжались перемены. Директора удалось убедить взять на постоянную ставку ещё троих репортёров, и, лишённый возможности ездить сам, Като нещадно отсылал их в короткие командировки по всем направлениям. Между прочим, по ходу разговора Куга постарался рассказать и о собственных делах за последние три месяца. Намеренно лишённый обратной связи, Като не стал бы спрашивать об этом напрямую, но слушал с интересом. Он не обмолвился и словом о том, что за столько времени можно было бы и черкнуть пару строк старому другу, просто так, хотя бы для разнообразия. А Куга сделал вид, что последний разговор с Ивом перед отъездом не достиг его ушей.       Время близилось к полудню, улицы заполнял по-летнему душный зной, а Като сделал первый глоток яблочного сока, когда дверь в кафе распахнулась настежь и внутрь почти ввалился мужчина лет сорока. Выглядел он вполне заурядно, если не считать раскрасневшееся, словно от спешки, лицо и общее встревоженно-всклокоченное состояние, которое искоркой безумия проглядывало в ошалело выпученных глазах.       — Включи радио!       Человек широким шагом подошёл к стойке, за которой мальчишка-повар что-то резал, глухо стуча ножом. Окинув меланхоличным взглядом посетителя, тот лишь кивнул на приёмник, стоявший здесь же, у стены, после чего продолжил своё занятие.       Приёмник зашумел, неприятно взвизгнул, переваливаясь между волнами радиостанций. Мужчина зло цыкнул. Куге, который сидел совсем рядом, показалось, что его пальцы нервно подрагивают.       — …стало известно пару часов назад, — вырвалось наконец из эфира. Голос диктора вновь утонул в помехах, но громкость была выкручена на максимум, и теперь уже все немногочисленные посетители кафе настороженно прислушивались к неровному радиошуму.       —…плановый визит в Корею, — поймав волну, мужчина сделал от приёмника шаг назад, всё тем же безумным взглядом продолжая сверлить динамик. — Тело было обнаружено в запертой каюте. Смерть наступила ночью от остановки дыхания, но причина до сих пор не установлена. По одной из версий, император Тетсу…       Приёмник продолжал говорить что-то ещё, но Куга уже не слушал. Перед ним было только лицо Като, его сжатые до побелевших костяшек руки и огромные, полные ужаса глаза, из которых в один момент пропали все краски. Больше не было живого человека, который шутил и наслаждался погожим летним днём в приятном обществе ещё минуту назад. Был лишь чёрно-белый схематичный рисунок, жалкая тень подобия, неясный отголосок образа, сжавшийся под давлением реальности, настолько зыбкий, что Куге до боли захотелось протянуть руку, схватить, чтобы не упустить окончательно.       Но Като больше некуда было деться.       С видимым усилием заставив себя дышать, он отчаянно уцепился чернильным взглядом в ответ, и его голос, вылезший сквозь мертвенно-бледные губы, словно бабочка-монарх из кокона, напоминал шелест погребальной бумаги:       — Началось.