Неправильный день

      Краем глаза Микеланджело видел, что дверь в комнату Донни, в которой он находился, приоткрылась и, чуть помедлив, в нее вошла Эйприл, а следом — и учитель. Какое-то время он чувствовал их присутствие, но потом просто перестал его замечать. Пусть смотрят, если хотят. Может, тогда они тоже смогут увидеть то, что пока оставалось для них закрытым. По крайней мере, для Эйприл. То, что сенсей знает о присутствии в этой комнате еще одного своего сына, Майки почти не сомневался.       Впрочем, сейчас это его мало волновало. Слишком мало времени у него оставалось, чтобы успеть... Слишком много еще надо сказать, спросить... сделать.       Ледяная дрожь, колотившая молодую черепашку еще некоторое время назад, почти сошла на нет, уступив место раздирающей все внутри пустоте. Ему казалось, что еще чуть-чуть, и эта пустота сожрет его, утащит в мир тьмы и разнесет на мелкие кусочки, почти в пыль. И чем больше он об этом думал, тем более желал этого.       Потому что жить в мире, где больше нет братьев — все равно, что не жить вовсе. Это как, проснувшись однажды утром, понять, что у тебя без твоего ведома ампутировали все конечности, оставив лишь голову с парализованным торсом. И то, судя по всему, лишь для того, чтобы заставить хорошенько помучиться, ежедневно все больше сходя с ума. Потому что единственно нетронутый орган — сердце - как назло, работает безотказно, не позволяя его хозяину сдохнуть, избавив уже, наконец, от мучений себя и весь мир.       Микеланджело на минуту закрыл глаза, словно чтобы потом, досчитав до десяти и открыв их снова, понять, что все это ему снится. И что стоявший рядом с ним Донателло — вовсе не плод его воображения, не призрак, не галлюцинация или сон, а самый что ни на есть живой и невредимый, и такой... настоящий. - Майки, - голос Лео заставил его слегка вздрогнуть.       Не спеша, словно не веря самому себе, черепашка приоткрыл сначала один глаз, а затем — второй, не сдержав искренней улыбки.       Напротив него, ровно на том месте, где только что стоял Донателло, сейчас был Лео. Его голубые глаза были полны тепла и нежности, а уголки губ едва заметно приподняты, даря младшему брату спокойную и добрую ответную улыбку. - Лео, - на выдохе произнес младший, вскочив со своего места и бросившись в объятия старшему брату. - Лео!       Тот поспешил раскрыть широкие объятия, принимая в них младшего брата. - Я тоже рад тебя видеть, - произнес он, всматриваясь в глаза солнечной черепашки, словно пытаясь запомнить их необыкновенный цвет утреннего неба с чуть заметным васильковым отливом.       Они стояли так, прижавшись друг к другу, словно своеобразный монумент, символизирующий братскую любовь, каждый беря от этих минут что-то, до дрожи необходимое только им двоим. Именно сейчас, ибо более никогда...       Микеланджело отдал бы все на свете, лишь бы эти минуты не кончались. Он готов был уйти вслед за братьями, если бы это позволило ему еще и еще вот так ощущать их рядом с собой, прижавшись к ним душой и разговаривая не с помощью слов, а сердцем. Только сейчас, поняв, что теряет их, Майки особенно остро ощутил, насколько братья нужны ему.       Они словно воздух, которым, по какой-то неведомой для него причине, вдруг запретили дышать. Будто его поместили в вакуум с прозрачными стенами и заставили смотреть, как уходят старшие. - Пожалуйста..., не уходи, Лео, - шепчет младший из братьев, наконец, осмелившись нарушить тишину и слегка отстранившись от Леонардо, заглянув тому в глаза. А затем, вновь прижавшись к нему сильно-сильно, будто боясь, что тот сейчас испарится, как облако, затараторил, - Или забери меня с собой. Я не смогу жить без вас… Я сделаю все, что ты скажешь: буду каждый день оставаться на дополнительные тренировки, перестану доставать Рафа и врываться без спросу в лабораторию Донни... А еще я буду каждый день готовить ваши с парнями самые любимые блюда, убираться по дому и займусь тоже чем-то полезным...       Он говорил и говорил, словно в бреду повторяя по нескольку раз одно и то же, будто надеясь уломать Всевышнего или Судьбу уступить его просьбам не разлучать их с братьями. Но чем больше он это повторял, тем тоскливее становилось на душе и больнее в сердце. Ничего уже не изменить. Если бы Всевышний существовал на самом деле, он просто не допустил бы смерти его братьев или не стал бы спасать кого-то одного из них, обрекая на жизнь с бесконечной болью в сердце и раздирающим на части чувством вины. - Майки, - словно услышав его мысли, перебил «оранжевую» черепашку Лео, - если бы я мог, то сделал бы все от меня возможное, лишь бы ты не страдал. Никто из нас не хочет этого, ты же знаешь. Но жизнь не идет на сделки ни с нами, ни с Богом, ни с кем-либо еще. Не вини никого в случившемся, и уж тем более себя. - Не могу, Лео, - шепчет в ответ тот, крепко зажмурившись, - Ведь это все несправедливо! Вы не должны были погибнуть, только не вы... Зачем... Зачем Раф отправил меня караулить тот выход? Если бы я был рядом с вами в тот момент... может быть, все было бы по-другом? Я должен был оставаться с вами, Лео! - Да, все могло быть по-другому, - кивает в ответ лидер, как-то по-особому горько произнося слова, - И на сердце Мастера было бы на одну глубокую рану больше. Пойми, Майки. Ты ему нужен, он не переживет уход еще одного своего сына. Не терзай ни себя, ни его, ни нас. Ты же знаешь, что мы всегда будем рядом, что бы ни случилось. - Знаю, - соглашается младший, понурив голову и шмыгнув влажным носом, - но это совсем не то, Лео. - Ничего не бойся, - словно сквозь дрему доносится до него голос лидера, заставляя Майки поднять на того глаза, - Даже если будет невыносимо страшно, не бойся идти вперед.       Разговор братьев прервал звук шагов, доносящийся из коридора и стремительно приближающихся к двери комнаты, в которой они были. - Сейчас ты нужен отцу, - произнес Леонардо, обернувшись на звук открывающейся двери, и, едва Микеланджело успел что-либо произнести, исчез, заставив младшего замереть в растерянности. - Майки! - голос Эйприл (именно она вошла, нет, буквально влетела в комнату к черепашке) был полон неподдельного страха, - Сплинтеру плохо!