Ashes and dust

      Алек плохо спит: ворочается, бормочет бессвязный бред и мечтает о Магнусе. Когда-то давно Ходж сказал, что все люди — книги. По их толщине, корешку, возможно определить, чего можно ожидать от содержания. Алек тогда про себя назвал Ходжа чокнутым, однако сейчас до него дошел истинный смысл.       Будь Магнус книгой, то непременно в твердом переплете, обитом переливающимся атласом, и с золотистыми сверкающими буквами, с красной шелковой закладкой внутри. Без жанра, с бесконечным количеством ветхих страниц. Притягательной, со стершейся позолотой по краям листов. С неповторимым запахом. Живой.       А Алек был другим. С невзрачной обложкой, надломленным корешком, бессмысленным текстом, прочитанным лишь до третьей страницы. Тонкой, книжицей, забытой где-то на заброшенном чердаке или в отделе библиотеки, в который никто никогда не заходит.       Алек плачет, закрыв руками лицо: не навзрыд, но горько. Белые страницы желтеют, гниют. Черные пятна все сильнее расплываются по страницам, буквы сливаются, слова теряют свой смысл. И книгу выбрасывают к чертям, а на ее место ставят другую, часто похожую на выброшенную, только не испорченную временем. Алек искренне страдает. Любовь, прежде гревшая сердце, заносит кинжал над ним, еле трепещущим и вздрагивающим, и наносит смертельный удар. Алек мечется по кровати словно раненый зверь, сминая простыню. Чернила в книге темнеют, густеют и отравляют страницы: Лайтвуд напуган будущим без Магнуса.

***

      Сон запускает свои грязные лапы в голову Алека крадучись, не спрашивая разрешения. Нефилим бредёт по Идрису, ступая босыми ногами по промерзлой почве. Озеро Лин покрыто тонкой коркой льда. Алек касается ее нежно и осторожно, словно боясь повредить. В некоторых местах лед кажется плотнее: застывшие от холода потоки воды завиваются в причудливом танце. Алек обожает Идрис ранней весной. Ледяные узоры скручиваются в тугие узлы — озеро Лин будто расцветает белыми, почти раскрывшимися бутонами. Незаметно восходит солнце, его лучи не обжигают, как летом, а нежно гладят застывшую природу. И Алека. Он щурится, разглядывая розоватый диск, касающийся небосклона. Время здесь идет быстро, считая минуты за секунды. Лучи солнца становятся прямее и наливаются золотом, скользя по поверхности. Алек щурится и довольно смеется, прикрывая глаза ладонью. Смех разносится все дальше и дальше, гонимый эхом, и замирает где-то около дальних холмов, тускло зеленеющих под покровом подтаявшего снега. Солнце оказывается в зените, безжалостно растапливая тонкую ледяную кромку на воде: лед трескается с противным хрустом, обнажая водяную гладь. Замерзшая пожухлая трава выравнивает свои тонкие стебельки и поворачивается к свету. Алек поднимает голову вверх: солнце будто становится ближе к земле, золотой круг увеличивается в размерах и яркими вспышками озаряет небо.       Алек зажмуривается, стискивая руки в кулаки, но любопытство одерживает над ним верх. Он широко распахивает глаза и замирает. Гладкая поверхность озера разбивается на осколки, они летят во все стороны, задевают Алека, но не ранят. Осколки серебрятся, сверкают и ложатся на землю. Лайтвуд наклоняется и подбирает один из них. Стекло. Алек бережно держит его в ладонях, словно боится разбить, и осколок вдруг становится алым. Не ярко-красным, а с нежно-розоватой дымкой, вихрящейся по краям. Алек медленно моргает и подносит стекляшку ближе. Определенно портал. Резким движением он прижимает ладони к груди. Жаркое тепло разливается от сердца по всему телу. Алек начинает дрожать. Он открывает глаза. Осколок на секунду становится алым и меркнет, превращаясь в безжизненную стекляшку. Алек поднимает взгляд. Он в самом сердце Аликанте. Площадь Соглашений пуста. Лайтвуд отбрасывает кусок портала прочь, вспоминая, как Магнус рассказывал о таких воронках. Обычно они были заключены в зеркала и ждали, пока хоть кто-то коснется прохладной стеклянной поверхности. Алек однажды нашел такой осколок под кроватью Изабель. Один Бог ведает, откуда тот там взялся, а Алеку было на это абсолютно наплевать. Тогда он, долго не раздумывая, развернул шелковый платок, скрывавший воронку, и коснулся ее почти невесомо, прикрывая глаза. Крошечный портал задрожал, нагрелся и засиял алым пламенем. Когда Алек распахнул глаза, то понял, что портал перенес его к Магнусу: в благоухавшую черным пряным перцем гостиную, искусственно увеличенную стараниями мага. Магнус тогда резко вскочил и привлек Алека к себе. Осколок портала выскользнул из ладоней Лайтвуда. И он понял: осколок перенес его туда, где он больше всего хотел оказаться. Но здесь не пахло пряностями, и Магнус не появился словно по взмаху волшебной палочки. Алек был в Аликанте; город словно пропитан солнцем, безмолвный и ледяной, он оставался таким же, как и глубокой зимой — солнце дарило свет, но не грело. Алек знал — что-то не так, башни города больше не защищали его, клинки серафимов в оружейной больше никогда бы не засияли от прикосновения сумеречного охотника, поместья разрушились.       Оказавшись на Площади Соглашений, Алек ахает. Прямо посередине на пересечении четырех дорожек, вымощенных мозаичной плиткой, на мраморном постаменте стоит гроб. Он выделяется на фоне серости Аликанте. Лайтвуд шагает быстрее. За каких-то пару минут солнце садится, касаясь огненным ореолом бархатистого горизонта. Алек сидит, не двигаясь, и глядит на гроб. Начинает идти снег. Легкие хлопья медленно опускаются на землю, кружась поземкой, и вновь взметаются вверх, гонимые ледяным ветром. Алек не чувствует холода, лишь страх, разливающийся от гулко бьющегося сердца до периферии. Кажется, что весь мир в одночасье рухнет, если он подойдет ближе. Но он подходит. У покойника иссиня-черные волосы и до ужаса бледное лицо. Алек становится почти вплотную: он то открывает, то закрывает рот, силится что-то произнести, но из горла вылетает лишь хрип. У мертвеца поблекшие синие глаза, похожие на январский лед. Алека начинает тошнить. Он отшатывается, словно прокаженный, и быстро моргает, силясь стереть образ из мыслей. При мысли о том, что это действительно он сам, его начинает тошнить еще сильнее. Просто похож, ничего более. Снег усиливается, вокруг заметно холодает. Лайтвуд ежится и наконец открывает глаза. Это не снег. Черные птичьи перья. Они, будто микроскопические иглы, царапают руки, безжалостно хлещут по лицу, словно пытаются проникнуть под кожу. Они шуршат, а Алек готов поклясться на мече Смерти, что они что-то шепчут. Тихо, монотонно и в унисон, но Алек не может разобрать их слов. Их шепот становится громче, бессмысленнее. Алек закрывает лицо руками и сгибается пополам. Перья умолкают, и все разом загораются, искрясь чистым золотистым пламенем; они кружат все яростнее, но не касаются Алека. Лайтвуд протягивает руку и ловит одно из них. Оно, живое и трепещущее, догорает и тускнеет, превращаясь в пепел. Огненный вихрь гаснет, в воздухе стоит горелый смрад. Помнится, Магнус рассказывал что-то об этом. О фениксе, самовоспламеняющемся на закате и восстающем из пепла к утру. Алек хлопает глазами, поднимается с колен и, прихрамывая, идет обратно к постаменту. Лайтвуд касается рун, выточенных из мрамора, и прикрывает глаза. Все вокруг шепчет о смерти, тихо, невнятно, но добираясь монотонным ритмом до сердца. Алек смотрит в глаза самого себя и, не понимая, что делает, касается бледного лица мертвеца. Все метки на коже Алека выгорают, и он падает навзничь, потеряв сознание.