Мы песню моря споём

Холодно. Господи, как же холодно. — …ты тут забыла?! Холодно-холодно-холодно. И темно — хоть глаз выколи. Кроссовки разъезжаются на мокрой траве, по лицу хлещут ветки, но нужно идти. Нужно… — А? Щёку опалило чем-то горячим, и Мелисса вздрогнула, смаргивая влагу. Глянула озадаченно, будто только очнулась от глубокой дрёмы. В голове — пусто, одна лишь вода плещется; с силой барабанит по темечку дождь. — Какого чёрта, говорю, ты тут забыла?! …От Вилли пахло табаком, Гасовой стряпнёй и немного — пивом. Может, ей всё чудится? Уж больно внезапно он появился, такой смешной в этом дождевике, жёлтом-жёлтом, как нелюбимые Хейли одуваны. Налетел коршуном, разогнал мутную взвесь лучом фонаря, схватил в охапку и теперь что-то сердито выговаривает. Если бы не онемевшие губы, Мелисса бы ему ответила. Например, «отстань». Или «не мешай мне об тебя греться». Её встряхнули, несильно, но с чувством. Во рту стало солоно — язык прикусила. Вместе с болью навалилось всё остальное: и озноб, и противное ощущение мокрой одежды, и саднящая боль в ободранных ладонях. Холодно-холодно-холодно. Захотелось свернуться калачиком, впасть в спячку и ожить когда станет наконец тепло и сухо. От холода зуб на зуб не попадал, и вместо ответа выходила какая-то абракадабра на морзянке. Скрюченные до судороги пальцы жили своей жизнью — цеплялись за отвороты чужого дождевика, как за спасательный круг. …Нет, ну какой же он смешной, особенно с этой зюйдвесткой поверх кепки. И борода от воды стала похожа на пеньковую мочалку… — Ш-ш-ш-э… — слово не выговаривалось; его сносило в сторону, швыряло вместе с каплями в реку, где оно лопалось пузырями на воде. В ушах дребезжал ветер, и деревья с рекой ему вторили. Наконец Вилли углядел садок, выпавший из ослабевших Мелиссиных рук. Под капроновой сеткой влажно блестели чешуя и плавники. — Шэда? Шэда удить ходила? — мочку опалило чужим дыханием, и Мелисса усердно закивала. — И с-с-с-сом-м-а. Да, был ещё сом. В общем-то, сом как раз во всём и виноват. Не она. — Дура! Воспаление лёгких подхватить хочешь?! Мелисса вздрогнула от резкого голоса, но продолжала доверчиво жаться к рыбаку, наплевав на собственную гордость — таким родным и теплым он сейчас казался. Вдалеке раскатисто громыхнуло, заставив снова дёрнуться и ещё сильнее прижаться к Вилли; тому пришлось силой разгибать её одеревеневшие пальцы, чтобы можно было подобрать садок. Зашуршало и опустилось на плечи что-то тяжёлое. Мелисса протестующе замычала, ведь это Вилли накинул на неё свой дождевик — его рубаха тут же начала покрываться темными пятнами капель. Но тот только грозно зыркал и не шевелился, пока она не сдалась и не просунула руки в рукава, а потом крепко ухватил за ладонь и потащил за собой. Не оглядываясь, как много лет назад тащила с пляжа в гостиницу мать. Она тогда тоже на Мелиссу кричала. Говорила много обидных, испуганных слов, которые никогда бы не сказала в другое время; и маленькая Мелисса ревела, размазывая свободной ладонью слезы — не понимала своего проступка. Вилли молчал, и от этого становилось только хуже. Её буксировали. По-другому не скажешь. Как хлипкую лодчонку на привязи у ледокола; оставалось разве что семенить следом, щурясь от ветра и спотыкаясь на мокрых кочках, тогда как Вилли широко чеканил шаг и хоть бы хны. А ведь он уже до нитки промок. Дорога растягивалась и петляла, прикрывалась сумерками и щерилась корнями деревьев, но в итоге смилостивилась и выплюнула их на пляж, который как никогда напоминал бранное поле. — Ну, привет, — шепнула Мелисса одними губами, не сводя широко распахнутых глаз с берега. До этого были лишь фамильярные расшаркивания. А это… это, считай, уже знакомство. Самоцветное море вычернело, взвилось всё на дыбы; как зверь, с утробным воем бросалось на скалы, чтобы разбиться на облако пены и снова вгрызться в скалу, взлететь и снова разбиться. То ли гневалось, то ли показывало, кто здесь хозяин. На берегу ветер совсем разбушевался — заливисто присвистывал, кидался в лицо песком и брызгами. Да меня же сейчас в Готоро сдует, подумала Мелисса заполошно, и крепче сжала шершавую рыбацкую ладонь. Мокрые доски пристани гнулись под тяжестью воды; пирс был пустой, торчали только кнехт и голые сваи, наверняка Вилли подсуетился и убрал всё перед штормом. И казалось, что набеги волна чуть выше, чуть свирепей — и магазинчика не будет. Слизнет его в море, как один из голышей на песке, уж больно ничтожно он смотрелся на фоне чернильных волн и белых пенных шапок. Долго разглядывать эту красоту не получилось — брызги добрались до них, и по причалу Мелисса шла почти наощупь, отфыркиваясь от солёной, щипавшей нос воды. На пороге Мелисса начала неловко переминаться. Хлюпали кеды и коврик под ногами. Было всё так же темно, только часто и дробно вспыхивали молнии за окном. Дверь за спиной то и дело сотрясала дрожь — будто кто-то большой и страшный ломился внутрь. Хотя, разве море сейчас не большое и страшное? — Чего встала? — буркнул рыбак, отряхиваясь как большой шерстистый пёс. На половицах за ним тянулись мокрые отпечатки ботинок. Он аккуратно уложил рюкзак с Мелиссиными снастями и садок, пока она стаскивала с себя дождевик. — Пошли. Мелисса замешкалась. — А р-р-рыба? — проблеяла неуверенно. — Пусть лежит. Чай, до утра не протухнет. Или ты с ней чего-то делать собралась? — Н-н-ичего. — То-то же. И исчез в потолочном люке — том самом, к которому вела лестница у дальней стены и где Мелисса ещё не бывала. Она всё стояла, задрав голову, и пялилась в открытый тёмный зев, будто тот мог её проглотить. Внутри зашуршало; зажёгся свет, и на краю появилось Виллино лицо, всё ещё непривычно суровое. — Мне тебя за шкирку втащить? — обманчиво ласково поинтересовалось лицо. — Н-н-е-не н-н-ад-до. Пальцы, всё ещё не особо гнущиеся, едва не сорвались, когда Мелисса попыталась взобраться, и внутрь её после тяжёлого вздоха всё-таки втянули, как беспомощного котёнка. Она частенько задумывалась, что из себя представляет чердачная обитель рыбака. Какая она будет? Похожая на магазин или, наоборот, совсем другая? Но магазин — это всё-таки магазин. Внизу Вилли не ночевал. И — почему-то это казалось очень важным, почти жизненно необходимым — будет ли там гамак? Гамак был, но оказался запружен каким-то хламом. Много чего было: и низенькая тахта, укрытая вылинявшим шерстяным пледом, и грубо сколоченный стол, заваленный всякой всячиной, и накрытые брезентом ящики в углу. Бусы сушёной рыбы растянулись на покатом потолке, а на одной из стен скалил зубья угрожающего вида гарпун. На столе стоял разгоняющий тьму керосиновый фонарь. Тот самый, как будто прямиком из фильмов про море и маяки. Отчаянно скрипела крыша, дождь с ветром барабанили по окошку-иллюминатору. Вздрагивал под ногами пол — волны бились о сваи, и вместе с ними вздрагивал пирс с домом, будто они давно уже в море и их кидает туда-сюда по волнам. Вилли, сидя на корточках, скармливал дрова пухлой буржуйке с чёрной лапой-трубой. Электричество в магазине было — питалось от маленького дизельного генератора, который фырчал и громко гудел, когда работал. Логично, что рыбак не захотел с ним возиться, в такую-то погоду. При взгляде на фонарь в голову пришла давнишняя мысль — вот Вилли поднимается по винтовой лестнице наверх, и лампа покачивается у него в руке… Смотрителей маяков иногда называют маячниками. А их жёны тогда кто — маячницы? Маячки?.. — Ну, чего опять встала? Раздевайся давай. Чиркнула спичка; буржуйка вздохнула — довольно и гулко, совсем как живая, и принялась с треском жевать поленья. Ей послышалось? — Р-раздеваться? В-в смыс-сле?! — В прямом, — в руки прилетела горсть прищепок и застиранное полотенце, бывшее когда-то небесно-голубым, но теперь практически серое. — Снимай всё. — В-с-сё?! С-совсем?! Ей, несмотря на усталое отупение, навалившееся на плечи, вдруг стало мучительно неловко. Глаза-жуки снова страшно сверкнули в полутьме; Мелисса пискнула, убедилась, что Вилли точно-точно не подглядывает (тот отвернулся и начал вытирать голову вторым полотенцем) и только после этого принялась скидывать одежду. Не без удовольствия — ткань липла к телу и была ледяной. На лифчик и трусы прищепок не хватило; пришлось устроить их на подлокотнике тахты — лифчик на нём расползся, как вытащенная на берег медуза, а за трусы внезапно стало стыдно. Смешные они у неё были. Бежевые, леопардовой раскраски и с фиолетовым бантиком. О трусах-то она, когда в спешке собиралась в новую деревенскую жизнь, не особо думала. Не положено в такие моменты думать о таких приземлённых мелочах. Не будь она сейчас чуть теплее трупа, то Мелисса обязательно бы пылала ярче редьки. А так — только шустро вытерлась, поочерёдно поджимая босые ноги, завернула полотенцем волосы в «тюрбан», а потом юркнула под жестковатый плед и завернулась в него почти по макушку. Грубая ткань тёрла кожу, но какая разница, если наконец начинаешь чувствовать конечности? — Всё, что ль? Мелисса кивнула; спохватилась, что её не видят, и тихо угукнула. Вилли повернулся, дотирая полотенцем бороду… и скинул через голову рубаху. А потом — потянулся к ремню на штанах. Мелисса выпучилась на него из-под пледа и прижала коленки к груди. Страшно не было, только ступор и стучащая в ушах кровь. …До неё не сразу дошло, что Вилли просто-напросто тоже промок и ему нужно переодеться в сухое. Рыбак не особо смущался, да и в полутьме чердака ничего толком и не видно, но Мелисса всё равно отвела взгляд, больше пристыженная собственными мыслями. Почему ей первым делом в голову пришло именно это? Что Вилли собирается… что он… Озабоченная. Печка, прищёлкивая, с размеренным гулом разносила по чердачку блаженное тепло. Вилли, на которого Мелисса упорно не желала смотреть, неожиданно сунул ей под нос жестяную флягу с чем-то резко пахнущим. Пришлось отхлебнуть под его требовательным взором — и тут же закашляться. — Водка?! — просипела Мелисса, вытирая тыльной стороной ладони невольные слёзы. — Ты меня споить хочешь? — Дура, — и уже мягче: — Это для согреву. А потом взял её за подбородок, заставил поднять лицо; она зашипела, пытаясь вывернуться, но Вилли только крепче сжал пальцы и процедил сквозь зубы: — Не елозь. И прижал ватку, пахнущую зеленкой, к ямке под губой. Кожу защипало, и до Мелиссы с опозданием дошло, что у неё там, наверное, ссадина. Как и на ладонях. И она даже знает, откуда. Засвистел поставленный на буржуйку чайник. Кроме чая рыбак накидал туда трав из льняного мешочка, долил что-то из ещё одной фляжки. Чёрт знает, что это было, но от исходящей паром жестяной кружки пахло одуряще вкусно; она попыталась сделать глоток и, естественно, обожглась. Принялась дуть на горячее варево, а Вилли уселся на колченогий табурет у стола, видимо решив не терять времени зря — начал натачивать напильником рыболовные крючки, изредка поднося их к лампе. Щурился, оценивая работу. И спросил, как бы между делом: — И какого рожна тебя сегодня понесло шэда ловить, а, малая? Вилли звал её «малая» — вроде пренебрежительное такое слово, но в его исполнении оно звучало даже ласково. Мелисса вздрогнула. Вопрос прозвучал неожиданно — от тепла и горячего питья её слегка развезло и теперь клонило в сон. Но мозги немного оттаяли и наконец-то могли думать не только о том, как согреться. Она невольно начала припоминать, как всё было. …Этого сома Мелисса заметила давно — он обитался в рукаве реки, прижатым к восточному берегу самым крупным из множества островков, избороздивших дельту. Течение там было медленное, а сам рукав превратился в омут, окружённый зарослями рогоза и осоки. Сом облюбовал себе яму под невысоким обрывом, вымытую когда-то течением. Мелисса видела порой его крупный силуэт под водой, когда тот начал вылезать на кормёжку, только стало потеплее и в воздухе запахло скорым летом. Сомнений, что это сом, не было — усищи и хвост ни с чем не спутаешь. Сом был небольшой, полметра в длину, может. Упитанный, но не слишком матёрый. Не бог весть какая добыча, явно не Легенда, особенно если сравнивать с уловом Вилли, но для салаги в самый раз; она, конечно, видела пару раз в горном озере что-то… большое. Страшно большое. И такой монстр точно не её уровень. А поднявшись сегодня утром, Мелисса поняла, что снаружи пасмурно и прохладно — самое то для ловли. Тем более что шэд пришёл из моря на нерест, и джунимо как раз его просили… Долина, до этого пугающая только ленивой короткой моросью, разбаловала её. Потому Мелисса собралась и бесстрашно пошла на излюбленное место рядом с сомовой ямой — губа у сома была не дура, и кормиться сюда приплывало много рыбы. Заморосил слабенький дождик, который даже сквозь листья не пробивался, поэтому внимания удостоен не был. Когда по ощущениям перевалило за полдень, дождь усилился, но не достаточно, чтобы прогнать её. Она ведь себя опытной считала. Стоило бы поднять голову, оглядеться и увидеть тёмное, почти чёрное пятно, наползающее со стороны моря, но у Мелиссы имелись занятия поинтересней, так как начал клевать шэд. А потом ей пришла в голову мысль — а может попытать сома? Тот обычно поднимался ближе к вечеру, но сейчас было темно из-за туч, будто уже смеркалось. Так чего ходить вокруг да около? В дело вступил азарт; сначала она долго выбирала наживку, примеривалась, выглядывала свою добычу, прикармливала мелочь в относительно безопасном, безо всяких коряг месте. Сом выполз, но не брался. Сытый, что ли, зараза? Мелисса не отчаивалась. Дождь к тому времени стал почти ливнем, но тут уже взыграло упрямство. Что она, дождика какого-то испугается? Переждёт, сильные ливни всегда короткие. Но штормы — не ливни. И уж точно не проходят быстро. Когда потемнело так, что дальше метров десяти ни зги не разглядишь, а ветер чуть ли не выдергивал из рук удочку, то до Мелиссы начало доходить, что она, похоже, влипла. И надо поскорее возвращаться домой. …А потом, когда она переходила по деревянному мостку с острова на берег, сильный порыв ветра едва не сбил её с ног; подошвы заскользили по мокрым доскам, и Мелисса ухнула в воду, больно приложившись подбородком о край мостка. Повезло, что упала она близко к берегу; вода едва доставала до бедер, и потому она больше глупо барахталась, плохо соображающая от звона в ушах и цветных мушек перед глазами, чем по-настоящему тонула. Вывалилась на берег, цепляясь за траву, вырывая её вместе с комьями земли. Садок валялся поперек мостка — рыба внутри вяло трепыхалась, будто почуяв близкую воду, — и Мелисса поползла к нему обратно, судорожно выкашливая воду. «Без улова останусь, садок посею — засмеют», — сейчас это кажется такой глупостью, но в тот момент необходимость остаться с добычей раскалённой иглой впивалась в мысли. Мозгов хватило понять, что через лес до фермы она не дойдёт. И вообще никуда не дойдёт, а заблудится к чёрту. Единственно разумным казалось идти вдоль реки к Пеликану. К тому моменту, когда на неё наткнулся Вилли, Мелисса уже ничего не соображала от холода и переставляла ноги из чистого упрямства. Сам же рыбак слушал её сбивчивый рассказ молча, только изредка хмурился, а под конец тяжко вздохнул: — Слушать меня надо внимательней, а не ушами хлопать. Когда дождь шибко холодный — рыба на дно уходит, где теплее. А сома тебе так не поймать, проще донки расставить — а то он скорее тебя на дно утянет, мелкую такую, чем ты его возьмешь. Если только сомёныша какого, но нерест у них летом… Хорошо я тоже догадался вдоль реки идти, а то б так и плутала дальше, если б от охлаждения не слегла в ближайший куст. И потом ищи тебя, свищи… Хоть бы одела что по погоде. — Так я это… в толстовке. — «В толстовке», — передразнил он. — Тут штормовка минимум нужна, глупая. Ты прогноз хоть слушала? Мелисса только сейчас поняла, что во время её рассказа к шуму печки и ливню за окном прибавилось ещё и приглушенное бормотание, говорящее что-то о скорости ветра, штормовом предупреждении и циклонах — оно исходило от небольшого радио на столе. Стало стыдно. Потому что из тех двух каналов, что ловил её телевизор, на одном постоянно крутили прогноз, и она умудрилась как-то прохлопать его ушами. — Ой. — Вот тебе и «ой». Горе ты пока луковое, а не рыбак. А вот это было обидно. За «дуру» — не обидно, а вот за «горе луковое» — почему-то да. Выговаривает ей, как маленькой — и сразу хочется съежиться и покаянно вперить взгляд в пол. Интересно, сколько ему всё-таки лет?.. — Могла бы и не стоять до последнего. Мозги дождём отшибло, что ль? Мелисса вздохнула. Ответ она знала, и знала ещё, что Вилли он сильно не понравится. …Из сомика этого, думала она, выйдет хороший гостинец джунимо. Что забавные пищалки делали с подарками-подношениями — есть великая тайна. Но Мелиссе было проще думать, что они их съедали. А что съесть нельзя — использовали по хозяйству, какое бы оно у них там ни было. Кто этих лесных духов знает, в самом деле. Была ещё одна причина. Главная, по правде говоря. Но озвучивать её Мелисса не согласится ни за какие коврижки. Не будет же она признаваться Вилли, что повела себя так глупо, потому что хотела потом похвастаться перед ним уловом? — Так это… джунимо. Они сома просили. А весна ведь уже заканчивается, я их потом только осенью поймать смогу! На нерест уйдут — ты сам сказал… Взгляд у рыбака был страшный — потемневший, будто жуки-бронзовки упали лапками кверху и притворились мёртвыми. — Ой дура-а-а, — зазвучало ещё раз, как приговор. Окончательный и обжалованию не подлежащий. — Ты ради своих джунимо в лепешку расшибёшься, если они попросят? Вопрос был риторический. Вилли отвернулся к столу и принялся за очередной крючок. А ей захотелось вдруг встать; скинуть плед, чтоб тот упал с тихим шорохом на половицы. Тронуть Вилли за плечо, заставить обернуться — и раскинуть по плечам влажные ещё, как у русалки, волосы, кокетливо повертеться. Спросить — нравится? Но Мелисса только шмыгнула носом, ощущая себя мокрой мышью на паперти. Подавила этот странный, ненужный порыв. Она сейчас хороша — бледная, вся в пупырках гусиной кожи, с синюшными губами — утопленница, ни дать ни взять. Такую только жалеть. И тут её как по темечку стукнуло. — Погоди… Ты меня искал? Вилли обернулся и смерил её удивленным взглядом. — Конечно. Зашёл к тебе на ферму, узнать, всё ли в порядке — Долинские штормы ты не видела ещё, может тебе рассаду надо помочь прикрыть или ещё чего… Света нет, на стук не открываешь. В Салун вернулся на всякий случай, но из наших никто тебя сегодня не видал. Чего ж мне делать-то ещё? Не сидеть же сиднем. По лесу бродить, конечно, так себе идея в такую погоду, но мне, как видишь, повезло. В груди почему-то вдруг стало очень-очень тепло, почти жарко. — С-спасибо. — Просто головой думай в следующий раз, а не задницей, — проворчал рыбак. Она хотела было обидеться, но тут кто-то тяпнул её за большой палец на ноге. Мелисса заорала (больше от испуга, чем от боли) и с ногами забралась на тахту; ошалело уставилась вниз, на щель между полом и тахтой — оттуда с королевской медлительностью выползла сначала морщинистая голова, потом панцирь… — Ядрёна кочерыжка, Бак, я кому говорил не кусаться? Большая черепаха по имени Бак на грозный тон не отреагировала вовсе. Только прикрыла на секунду глаза и медленно поползла куда-то по своим черепашьим делам; Мелисса любопытно опустила ногу, чтобы дотронуться до панциря — тот оказался шершавым на ощупь и тёплым. Бак обернулся, и Мелисса с коротким ойканьем отдернула ступню обратно. — Ты уж не серчай на него, — немного смущённо пробормотал Вилли, когда она уселась обратно. — Кусачая тварина, своенравная. Умудрился однажды попасться в крабью ловушку. Не знаю, зачем его держу. А выгнать жалко — далеко не уплывёт. Не знай даже, как он вообще так долго умудрился протянуть. Мелисса заметила, что она из передних лап у черепахи была заметно короче другой, считай что обрубок. И потому двигался Бак довольно неуклюже и медленно, даже по черепашьим меркам. — А как он… — Я его сюда поднял. Он шторма боится, чует заранее. Мелисса понаблюдала-понаблюдала за Баком, а потом перевела взгляд на окошко под крышей — в него всё без устали стучал ветер, будто надеясь, что его впустят. Вспомнилось, что их с морем разделяет лишь десяток-другой морёной древесины. Стало немного неуютно. — Ты-то, наверное, привык? Мозги соображали все ещё слишком медленно, чтобы связно выражать мысли, а выразить их хотелось всё равно. — Ась? — Ну, ко всему… всему этому, — она уставилась на собственные руки. На ногти, забитые грязью — и не поймешь, это она их так умудрилась уделать, когда выбиралась из реки, или они у неё от работы на грядках такими стали. — Подумаешь, шторм, ураган. Эка невидаль. Он крякнул. Задумчиво почесал костяшками пальцев щёку. — Я вообще-то, то самое… на островах родился. И прожил там прилично. Море мне, считай, дом родной, со всеми его выкрутасами. Конечно ж я привык, — и тут он сам себя прервал: — Но к кой чему привыкнуть нельзя. И знаешь, завораживает всё равно порой. Вроде тыщу раз уже видел, казалось бы, а ты ж поди… Мелисса понимающе кивнула, но будто самой себе. С ней тоже такое случалось — к каменным джунглям Зузу она привыкла с детства, но иногда… Как когда они хмельной компанией умудрились пробраться на крышу многоэтажки. Стоило глянуть на Зузу сверху вниз, и её охватило какое-то щемящее, до кишок пробирающее чувство — всё это, широкое, раскинувшееся до горизонта и стремящееся в небо, шумное и яркое, построили они, люди, каким бы безликим и давящим оно с порой не казалось там, на земле. — Согрелась немного? — уже теплее спросил рыбак и потянулся, чтобы забрать у неё пустую кружку. Свободной ладонью, сухой и мозолистой, дотронулся до её лба. — Жара вроде нету. А то бы пришлось обтирать тебя уксусом, — он озорно сверкнул глазами, а Мелисса чуть не ляпнула, что совсем не прочь, чтоб он её обтёр. Едва успела вовремя прикусить язык. — Голодная? У меня со вчерась немного похлёбки осталось — наваристая получилась, вкусная, з-зараза… За окном стало совсем-совсем темно, да и дождь не особо хотел прекращаться. А это значит, что до утра Вилли её точно не выгонит. В такую погоду и собаку жалко выгнать, верно? Зря он её, что ли, спасал? Заболели от широкой улыбки оттаявшие губы; Мелисса поглубже завернулась в плед и счастливо кивнула. Сегодня ночью она услышит ещё много-много рыбацких баек.