Шкаф доктора Кертиса, с которого все и началось

Уверен, что ни я, ни уж, тем более, мистер Кёртис не приняли всерьез пережитую нами вчера довольно интимную сцену. Как я уже сказал, все это было тонко подстроено, чтобы поставить меня в неловкое положение, в процессе которого я вынужден был десять раз написать на доске, что селитра с влажностью более трех процентов не взрывоопасна. Никакого уважения к моему благородному порыву спасти жизнь (ну или, по крайней мере, брови) мистера Кёртиса продемонстрировано не было, так что героические задатки моей личности остались не оцененными. Несмотря на то, что утешаться по поводу моей безответной и, не забываем, не существующей любви на груди Донована было тепло и уютно, я, тем не менее, остался без вознаграждения. Потому что никакого откровения и загадочного душевного контакта у нас с учителем так и не произошло. Наверное, он слишком упоенно наслаждался своим торжеством, а я слишком старался показать, что в шутке доктора Кёртиса нет ни капельки правды. Вдоволь понасмехавшись, Донован выпустил меня и заставил письменно повторить курс практической химии, о котором я уже упомянул ранее. Все это не давало мне покоя. Ведь, находясь в шкафу, я подспудно радовался и предвкушал, что в процессе наших соревнований я и доктор Кёртис сблизимся. Я рассчитывал, что ситуация сыграет в мою пользу, и, с одной стороны, так и вышло: у нас с Донованом выдалось много веселых минут наедине. Но с другой — все это противостояние, азарт и выбранные роли утолщали и без того плотное пространство, разделяющее нас. Временами, правда, мне казалось, что Кёртис действительно выделяет меня из группы и проявляет ко мне больше доброты и участия. Я ведь единственный остался с некрашеными волосами, это со мной велись переговоры, это я был вызван в лаборантскую. Хотя все это, скорее всего, я просто притянул за уши: не так уж популярна моя купальная шапочка, чтобы о ней знал мистер Кёртис, и, хоть мои волосы и источали сияющий девственный блонд, остальное мое тело было таким же синим, как и у товарищей. Всю пятницу я прошатался не в духе, стараясь не признаваться себе в том, что замедляю шаг при переходе из класса в класс в надежде столкнуться с Кёртисом где-нибудь в коридоре. Пусть я и знал наперед — кроме насмешливых искр в его глазах я бы там ничего иного не увидел. Плохие новости нам принес Джастин под конец учебного дня. Тот самый контрольный срез, о котором уже несколько месяцев ходили толки, все-таки был, как оказалось, реальностью. На первом этаже возле расписания вывесили график экзаменов на следующую неделю. И график этот был впечатляющ: шесть экзаменов за пять дней. В пятницу аж целых три подряд. Хоть химии в списке не было, уже хорошо. — Накрылись наши выходные, — ныл Джастин. Это было ясно всем. Вместо запланированных рейдов, поездок и тусовок вся наша группа, кто вместе, а кто — по отдельности, два дня и три ночи проведет в учебниках, в обнимку с вермишелью быстрого приготовления и кофейными фильтрами. Так оно и случилось. Шуршание бесконечных конспектов, зубрежка, изготовление шпор... В понедельник утром мы явились в колледж еще синее, чем были в пятницу. Не выспавшиеся, раздраженные, с оттопыренными карманами, где прятались наши "бомбочки", и легкой неуверенностью на лицах. Первая пара пролетела быстро и мимо нас, потому что по алгебре контрольных не было тоже. В гробовом молчании мы явились в кабинет информатики и расселись по одному. — Вы чего это? — спросил удивленно мистер Хиггинс, заходя в аудиторию. — Ну, так... срез же... того... контрольный, — растерянно объяснил Джастин. — Срез? Какой срез? Ни о каком не знаю. Открывайте тетради, проверяем домашнюю. Как бы ни было это удивительно, но домашняя работа по информатике была последним, о чем мы подумали за выходные. Так что, проучившись два дня до галлюцинаций, половина нашей группы все-таки ухитрилась схлопотать пару. На перемене мы еще раз спустились к расписанию и замерли вокруг него дебиловатой безмолвной толпой. — Э... — робко подал я голос спустя несколько минут созидательного созерцания. — А никому не показалось странным, что наш график занятий по своей форме и размеру очень напоминает крепко возвышающийся, так сказать, фаллический детородный символ из трех букв? В пятницу, вон, три клетки подряд закрашено... — я еще раз пригляделся к листку как следует. — Ну и не знаю, насколько вас это воодушевит и взбодрит... есть две новости. Хорошая и плохая. Хорошая — это то, что никаких контрольных у нас, похоже, на этой неделе не будет. А плохую мы узнаем, если прочитаем заглавные буквы предметов сверху вниз и сложим весьма себе однозначный постулат... Постулат, я говорю, потому, что, раз мы так просто на все это повелись, мы с этим должны по чести согласиться. Все приблизились к листу и буква по букве сложили слово: "IDIOTS". Минутную тишину нарушил Джастин. — Все, он попал. — Ну, тебе не кажется, что все это было справедливо? Мы ведь первые начали. Два-два, — я пытался воззвать к совести, как только мог. — У меня сегодня первая и единственная пара за семестр! И по вине кого? Какого-то старого высокомерного гомосека! Шутки кончились, пора вывести его на чистую воду! И, ребята, я вам обещаю, если все пройдет по моему плану, мистер Стальные Шары навсегда заткнется и не посмеет нам сказать больше ни единого слова! Все выжидающе замолчали, а я ощутил, как в воздухе запахло паленым. Причем, я порядочно сомневался, что этот запах исходит от задницы мистера Кёртиса...