***
Спустя неделю в палату к Свете растрепанным воробьем ворвалась Таня. В привычной энергетике подруги, девушка почувствовала нервозность и страх, столь нетипичные для такого шумного и жизнерадостного существа. — Свет, Свет, как ты?! Звенящий голос выдавал напряжение не хуже синяков под покрасневшими глазами. Плюхнувшись прямо на колени возле кровати, Татьяна Резникова заметалась взглядом по восседавшей на кровати Свете, словно впитывая мельчайшие черточки. — Привет, — Света выдавила из себя натянутую улыбку. Танины брови сошлись к переносице: — Билась с ними всю неделю, они не пускали меня к тебе! День за днем одно и то же — нельзя тревожить, да нельзя тревожить. Прости, если бы могла, я бы в первый же день тебя навестила. Вот, я тут тебе вкусняшек притащила… Из объемного пакета с логотипом «Пятерочки» на свет появилась упаковка крупных рыжих апельсинов. В хмуром свете зимнего дня они светились, словно маленькие солнышки. За ними последовали коробка сока, упаковка сыра, нарезанного тонкими ломтиками, и маленький пакетик конфет. — Твои любимые — «Алёнка». Все это Таня положила на кровать, рядом со Светиными коленками. Светлана ощутила острый укол вины. Видя, как подруга старалась ей помочь, подбодрить ее, и, понимая, что видеть Таню сейчас она не хочет. — Спасибо, — тихо прошептала она в ответ, не притронувшись к гостинцам. — Может, тебе еще чего принести? Танька пересела на краешек кровати, заглядывая в глаза. — А, слушай, совсем забыла, у нас в институте такое было! Лешего помнишь? Как было не помнить заведующего кафедрой культурологии? Лешим ребята прозвали его за фамилию Чащин, за вечный вытянутый свитер болотной расцветки, и длинную спутанную бородищу. Вид, больше соответствующий выпрашивающему милостыню бедняку, чем человеку, первому на кафедре. Лет ему было, должно быть, за восемьдесят, и память начинала потихоньку отказывать. — Он Спицына поднял, тот значит, отвечает ему, отвечает, да не то. Леший его поправил, и дальше пошел, воодушевился, сам совсем в другую степь ушел. Минут двадцать, наверное, лекцию читал, пока про Спицына не вспомнил. А Васька все стоял. Леший ему: «Чего стоите молодой человек? Сидеть устали?» Наверное, в другое время это показалось бы Свете забавным. Леший слыл живым курьезом в институте, но сейчас… — Тань? — А? Если ты что-то… — Тань, спасибо, что навестила. Правда. Но… Я устала. Хочу побыть одна. Лицо Татьяны вытянулось, и словно потеряло в цвете. Одну долгую минуту девушки смотрели друг на друга, пока каждая не отвела взгляд. В карих Танькиных глазах Света прочла боль, равную собственной. Боль за нее, сидевшую в четырех стенах, огородившуюся от всего стеной больничной стерильности. Но думать об этом не хотелось, как и о многом другом. — Ладно, бывай, — натянуто улыбнулась подруга. — Я через денек заскочу. Да, и Вадим рвался. Во взгляде ее скользнула ниточка тревоги иного, чем прежде, рода. — Я думала, он огребет, если честно. Он, как только все узнал, сам не свой сделался. Едва с охранниками не сцепился, еле оттащила. Тон, в половину тише обычного, бил в уши Светланы рокотом извергающегося вулкана. С отчаянным стоном она повалилась на кровать. Это было несправедливо. Почему, кто сказал Вадику?! Уход Тани остался бы незамеченным в итоге, не развернись девушка возле самой двери. — Свет, — нерешительно обратилась она к сжавшемуся на койке телу, — они…сказали тебе? Миновало минут пять, тишины, наконец, прерванных вопросом: — Сказали…что? Все еще топтавшаяся у порога палаты Таня шумно выдохнула. На самом деле, ее раздирали сильные сомнения, стоило ли говорить. С одной стороны, ее подруга имела право знать. Но было ли гуманнее сказать ей сейчас, не отрубая хвост частями? Или, поступить, как сочли нужным врачи. — Свет, ты… С первого раза не вышло, запнулась, не смогла вытолкнуть из себя последнее слово. Сжала кулаки. — Ты…залетела…***
Зима лютовала уже вторую неделю, оставив почти безлюдными улицы. В детском доме появилась новенькая — совсем малышка, лет шести. Вовсе не привычная к своей новой жизни, она часто плакала, стремясь зажаться в угол, и почти ни с кем не контактировала. Настя не удивлялась, да и не слишком интересовалась по началу. За ее век в этом месте, новеньких она видела не раз. И все они ревели, и втягивались, как и она сама когда-то. Кто-то проходил через это быстрее, у кого-то адаптация размазывалась, как склизкий утренний геркулес по тарелке. Старожилы редко интересовались новичками. Так было, пока они не встретились в столовой. Настя зашла туда в непривычное, неурочное время — темное, душное помещение, в котором располагалась «столовка» не могло вместить в себя всех воспитанников разом. Малышню до десяти лет кормили на час раньше остальных. Но девушке, до надрыва связок спорившей с Димычем — негласным лидером их комнаты, по зарез требовалось глотнуть воды. Вкусно пахло наваристым компотом и сладкой кашей. Повариха Мария Семёновна свое дело знала, и работала на совесть, за что воспитанники, в целом, любили ее. Ходили слухи, что в прошлом, женщина сама была из сиротского дома. И среди всех вкусных запахов, дразнящих ноздри, взвился истошный детский крик. Настя замерла, на половине пути к окну выдачи. Девчонка, в которой она безошибочно опознала новенькую, сжалась в комочек в дальнем конце столовой, под единственным окном. Подле нее валялись в глиняных черепках вывороченный из земли цветок герани и крупный плюшевый заяц, успевший проститься с парой лап. Голова, к которой малышка прижимала руки, была усыпана землей из горшка, а рядом, нацелив на жертву пальцы, ржала пара десятилеток. — Эй! Повинуясь внезапному побуждению, Настя окрикнула сорванцов. Они обернулись к ней воровато, но, вид щуплой девушки не сумел должным образом воззвать к их чувству самосохранения. — Ну и чё? — хихикнул тот из мальчишек, что был повыше. Реакция его сработала, как искра, поднесенная к запалу. Настя вспылила. Размашистым шагом миновав разделявшее их расстояние, она схватила мальчишку за ухо, выкручивая его. — А вот, — она шипела рассерженной кошкой. На руку ей сыграла самоуверенность жертвы — вряд ли в другом случае, кого-то из парочки удалось бы догнать. Как раз сейчас второй мальчишка удрал, оставив своего приятеля. — Ай-айайай! Пусти, ты чё? Ты чё, дура?! — выдирался, пацаненок. — Мелкий еще, борзеть! Разжимая пальцы, Настя от души отпихнула от себя мальчишку, но на ногах тот как-то устоял. — Сука! — выплюнул он, отправляясь вслед скрывшемуся приятелю. Все это время девчонка смотрела на происходящее расширившимися в монетки глазами, не поднимаясь с пола. И сжалась, стоило Насте шагнуть к ней. — Что дрейфишь? Не трону я тебя. Реакция ребенка поразила девушку. У нее было настолько зверское лицо? Или ей так часто доставалось? Сзади слышался тяжелый топот ног тети Маши — Настя, и все, кто жил в приюте дольше полугода без труда узнавали многих по походке. Грузное тело не способно было передвигаться легче и беззвучнее. — Да что вы…ироды…творите, — задыхалась повариха. В руке ее подрагивал половник. — Все в порядке, теть Маш, — отозвалась Настя. — Все уже в порядке. Новенькую, как оказалось, звали Катей. После случая в столовой, она хвостиком ходила за Настей, и скоро весь приют негласно сошелся на том, что девушка Катерине покровительствует. Редко, но так случалось — старшие ребята брали под крыло младших, недавно оказавшихся в приюте. И в любом ином случае, Настя не была бы против, новенькая все больше напоминала ей ее саму. Но эта резвившаяся привязанность, неотступное следование хвостом по пятам, мешали исполнению ее плана. Она должна была попасть к Андрею!***
Свету выписали из больницы. Ее физическое здоровье восстановилось, да что там, она стала здоровей, чем в жизни до нападения. Еще за день до выписки, ей сообщили, что в другой больнице скончалась ее бабушка. Новость, которая должна была опрокинуть ее мир, не смогла добавить ни капли в переполненную чернильно-черную чашу депрессии, владевшей девушкой. Заботливо засунутый ей в сумку телефонный номер психолога она потеряла на следующий же день, совершенно тем не обеспокоившись. В полумраке комнаты с задернутыми шторами, она, наконец-то, осталась одна. Одна, наедине с разъедающими мыслями, с оглохшими чувствами и ватным безразличием. Времени Света не считала. Ни минут, ни часов, ни суток. Все они слились в единое пространство, где время умерло как таковое, остановив все в гранитной неизменности, менялось только освещение. Темно — светло, и опять темно. Не хотелось есть, не хотелось ничего делать. Существование плавно перетекало из сна в бесцельное хождение по квартире, когда организм уже физически не мог спать. В очередной из дней, или вечеров, различить было сложно, с улицы в комнату почти не проникало света, привычный ход жизни нарушил громкий выкрик с порога. — Светка! Перемешанные в нем ужас и непонимание заставили обитательницу вздрогнуть, задумавшись, сколько уже времени она не виделась с подругой. Да и вовсе, ни с кем не виделась. Выползя из-под одеяла, она высунулась в прихожую, хрипло прошелестев: — Привет. Так уж вышло, что Таня, заходившая, во время пребывания подруги в больнице, навестить ее бабушку, имела запасные ключи. Именно она в свое время вызывала «скорую» старушке. Теперь, не сумев дозвониться до Светы, терзаемая тревогой, она вспомнила о них, и пришла сама, узнать, не произошло ли чего непоправимого. Квартира повергла ее в шок, стоило только порог переступить. В ноздри бил затхлый воздух, навевая ассоциации с погребом и склепом. К давно не мытому полу прилипали подошвы, бардак, царивший на кухне, бросался в глаза уже из коридора. — Ты… Ты вообще живая? Господи! Чего на звонки не отвечаешь? — Звонки? — без тени эмоции переспросила Света. Таня вглядывалась в подругу. Выглядела та страшно: осунувшееся, с запавшими щеками лицо приобрело землисто-серый оттенок, вокруг него безжизненно свисали тусклые, сальные волосы. Светлана Сотникова напоминала если не труп, то что-то очень к нему близкое. — Ты хотя бы ешь что-нибудь? — прозвучал новый вопрос. Света долго молчала, прежде, чем ответить, словно обдумывая слова, которые собиралась произнести. — Ем. — Мыться ты точно не моешься, — Таня почесала кончик носа. — Так, марш в ванну! — Скомандовала она, — а я займусь едой. Уборка кухни отняла добрую половину дня у Татьяны, так что вдвоем девушки не только пообедали, но и поужинали. После ванны, Света выглядела немного лучше, но вид ее в целом продолжал оставаться болезненным. — Я зачем пришла то, — со вздохом начала Таня за едой, — Ты ведь единственная внучка Лидии Петровны? Света молча смотрела в тарелку, пальцем передвигая ее по столешнице. Ловя ее отсутствующий взгляд, Таня мучилась угрызениями совести и рождаемыми ими вопросами. Она чувствовала себя достаточно скверно уже потому, что сболтнула подруге о зачатии. В тот день, покинув больницу, она успела сотню раз проклясть свой длинный язык. Теперь перед ней стояла дилемма. По закону, являясь единственной кровной родней своей бабушки, Света должна была вступить в наследство. Формально, законы эти не менялись, предоставляя девушке шесть долгих месяцев, в течении которых та могла прийти в себя. На практике же, ситуация могла получиться неожиданно иной. Ходили слухи, вполне обоснованные, как полагала студентка, о чиновниках, не отличавшихся терпением. Особо мрачные пересуды сходились на том, что не все наследники успевают вступить в свои права, порой, таинственно исчезая. Квартира, пускай даже в Подмосковье, весьма лакомый кусок для разного рода нечистоплотных хищников. — Нужно скорее собрать документы и обратиться к нотариусу. Таня надеялась, Света не станет задавать вопросов о бабушке. Было ли справедливо держать ее в неведении о прошедших похоронах? Может и нет, но страх окончательно сломать подругу вгрызался в сердце стальными клещами. Потому, она занималась организацией тайно. Потому же, теперь опять мучилась виной. — Свет? Света кивнула, с видом настолько безучастным, что было трудно понять, слушала ли она, понимала ли о чем речь? — Часть я беру на себя. С тебя паспорт и свидетельство о рождении. Завтра за тобой зайду, получим выписку из домовой книги, гуд? Света опять кивнула. Не зная, о чем говорить с подругой, и как еще ей помочь, Таня вымыла посуду, и засобиралась обратно, наставив девушку, питаться, как следует.***
— Неплохо тут у тебя, — Маргарита оглядывала уютную прихожую, залитую теплым желтым светом. В первую очередь поражала функциональность. Ничего лишнего не стояло, не лежало и не висело, загромождая пространство, рисуя привычные обывательскому взгляду образы. Оригинальное, полумесяцем зеркало скрывало за собой нишу врезанного в стену шкафа, куда удобно помещались одежда и обувь. Все, что служило человеку лишь своим функционалом, было убрано с глаз в закрывающиеся стенные ниши. На виду присутствовали дизайнерский кондиционер и пара статуэток. При этом пространство не приобретало холодной отчужденности нежилого помещения, присущего офисам и казенным учреждениям. — И не скажешь, что только прихожая. — Не люблю загромождать пространство излишествами, — Степан остался безучастен к похвале своему дому. Галантно оказав девушке помощь с пальто, он слегка кивнул вперед: — Гостиная там. Проходи и располагайся. Сам он вошел в комнату минутой позже, застав гостью за разглядыванием коллекции черных статуэток, чьи уменьшенные копии встречали их в коридоре. — Это из Африки, — пояснил он. — Ты бывал в Африке? Ну-и-ну! Охотился на львов? Слова Маргариты сопровождал хитрый прищур глаз, а в голосе затаилась подначка. — Нет. Охотник из меня скверный, трофеев можешь не искать. Я просто люблю путешествовать по саванне. Совершенно особенное место. Там ярче чувствуется жизнь. — И как там было у Гумилева? «… далёко, на озере Чад изысканный бродит жираф»? — пропела девушка. — В тему. — Он помедлил, прежде, чем задать вопрос, — ты не разочарована? — задавая свой вопрос, Степан оглянулся через плечо, склоняясь над низким баром. — Нет. Девушка грациозно опустилась на кожаный, укрытый светлым покрывалом диван, закидывая ногу на ногу. — А должна? — спросила она, оправляя складки юбки на коленях. — Ты похожа на женщину, которая ценит в мужчине силу и престиж, сколько бы усилий не прилагала к тому, чтобы выглядеть независимой. Будешь сладкое, полусладкое, сухое? — Большой запас. Я буду коньяк, — температура ее тона опустилась на десяток градусов, утратив игривую легкость. — И я не «пытаюсь казаться». Я вполне независима. Степан хмыкнул в ответ, и тут же, на низкий столик темного дерева опустился широкий коньячный бокал, в котором плескался теплого цвета ароматный напиток. Прежде, чем отпить, Маргарита лениво покрутила его в пальцах, наслаждаясь игрой света. Она долго искала ответ на этот вопрос, но он не находился. Почти любая их беседа заканчивалась если не откровенной руганью, то взаимным раздражением. Степан был из тех людей, что свято верили — женское призвание это быт, семья, дети. И только в них она может найти себя и быть счастливой. Ее отрицание подобных убеждений, стремление к независимости, желание самой прокладывать себе дорогу, стать в мире кем-то, а не еще одной безымянной труженицей семейно-бытового фронта, вызывало в Степане недоумение. И все же ее тянуло к нему. Самой себе она напоминала кошку из сказки Киплинга, и у той, отчаянная декларация независимости сменялась походами за молоком, чтобы потом вернуть статус-кво словами «Но все же я кошка…» Почти месяц они вдвоем циркулировали по одному и тому же кругу: брань, сменяющаяся периодами подчеркнутого стремления не замечать друг друга, перерождающаяся в сводящий с ума голод. Голод, который гнал девушку к Степану вновь. Не видясь, она теряла способность концентрироваться, мыслить ясно, роняла все, что находилось в руках. Их прошлая встреча случилась на зимней даче, которую снял Степан, отказавшись даже слушать предложения оплатить все в складчину. Заселились в пятницу, впереди рисовались морозные, ясные выходные. Вечер, прошедший у камина за игрой в карты и чтением стихов прошел мирно, завершившись бурной ночью — они могли бы напомнить счастливую пару из голливудских фильмов, реши, кто, понаблюдать за ними со стороны. С утра катались на лыжах. Марго никогда не была умелой лыжницей, частенько заваливаясь в сугробы, и Стёпа получал явное удовольствие, поучая девушку. Мужчины, по ее наблюдению, часто ловили от этого кайф. Кому бы ни понравилось ощущать себя мудрым знатоком на фоне другого, что говорить о том, кто радел за дискриминирующие патриархальные порядки? Ее это раздражало. И к вечеру, злая, с синяками, она твердо заявила, что не собирается заниматься стряпней на кухне. Степан помрачнел. Оказалось, он не потреблял пищу на заказ, не имея возможности знать, кто и где ее готовил. — В кафе ты, однако, обедаешь! — Маргарита озвучила первое же возражение, пришедшее ей на ум. — Только в проверенных, — отрезал парень. — А как проверяешь?! Слово за слово, и поехало. Скандалили так громко, что из соседнего коттеджа примчались перепуганные насмерть соседи. К ночи они не желали разговаривать и видеть друг друга. Марго перекусила бананом, Степан пожарил себе яичницу. И ни один не смог уснуть. На утро, оба уехали в город, наплевав на остававшийся оплаченный день. Словно подслушав воспоминания и мысли подруги, Степан внезапно предложил: — Давай о чем-нибудь спокойном поговорим. А лучше фильм посмотрим. — Только не любовный. Девушка на дух не переносила мелодрамы, да и любые другие произведения с упором на любовные отношения. Начиная со знаменитых «Ромео и Джульетты», и включая «Поющих в терновнике» и «Унесенных ветром», проблематика их казалась ей надуманной и преувеличенной. — Предпочтешь тупой боевик? — хмыкнул, подзуживая гостью хозяин. — Ну уж нет. Не поверю, будто у тебя нет нормальной видеотеки. — Наслаждайся! Маргарита не сумела сдержать удивления и радости, стоило зажечься громадному плазменному экрану на стене. Она не запрыгала как девчонка, но глаза, и глубокий восторженный вдох могли сказать многое. Она обожала творчество Кустурицы. — Ты раньше не видела «Подполье»? — Дважды. Но это можно смотреть десятками раз! Всякий раз найдешь что-то новое. Пристроив голову на Степаново плечо, Марго погрузилась в смакование киноленты.***
Она бежала. Под ногами, покрытый пушистым снегом, прятался предательский лед, заставляя часто оскальзываться. В горло бил ледяной ветер. Дыхание, сбитое кварталы назад, колючей болью обжигало грудную клетку, но бегунья не останавливалась и не замедлялась. Она знала — времени у нее крайне мало. Ее уже должны были хватиться, и вызвать органы. Это было даже удивительно, что стремительно полнившиеся сумраком улицы оставались пусты и тихи. Воображение всегда рисовало ей побег, сопровождаемый, как в голливудских фильмах: огнями, сиренами, поджидающими за каждым углом агентами спецслужб. Конечно, она не была преступницей мирового уровня, террористкой, или иностранной шпионкой, а всего-навсего воспитанницей захудалого детского дома из захудалого городка. И все же… На станции, Настя оказалась, когда ночь уже окончательно вступила в свои права. К тому времени повалил густой снег, сильнее размывая и без того скудный свет всего двух фонарей на высоченных столбах. Остановившись напротив темного, уснувшего здания вокзала, девушка, наконец, уперла кулачки в колени, с трудом втягивая в себя воздух. В таком положении она провела минут пять, прежде чем, выпрямившись, оглядеться. За спиной и вокруг нее не было заметно ни души, а слышался лишь бешеный стук собственного сердца в груди. Совсем пустой станция быть не могла, Настя не раз слышала, что ночью через нее идут грузовые составы. Терять бдительность было недопустимо, тем более, что на этом знании и стоял ее дальнейший план. Перебравшись через два полотна путей, обойдя полустанок, девушка разглядела то, что ей было нужно. Состав. В дали смутно угадывались переговаривающиеся голоса, испугавшись, что не успеет пристроиться, Настя мышкой шмыгнула вдоль вагонов, в надежде отыскать подходящий. Времени это отняло не мало. Большинство вагонов представляли собой цистерны для перевозки жидких продуктов вроде нефти, бензина, сжиженного газа. И все же, беглянке наконец, повезло. Нашелся открытый, полупустой вагон, содержимым которого оказались бревна. Ждать внутри, прижимаясь к промерзшей древесине, пришлось не мало. Девушке казалось, прошла вечность, прежде чем состав медленно, вальяжно тронулся в путь. Поезда отсюда ходили на Москву, так что, хотя бы в выборе направления она была уверена. Чего Настя не учла, так это ночного зимнего мороза, пробиравшего до костей даже сквозь куртку и поддетые под джинсы рейтузы. Еще холоднее становилось от находившихся под ней бревен и вынужденной неподвижности. К утру, когда небо сменило черный наряд на сизый с примесью свинца, состав остановился на промежуточном узле, который нельзя было, даже назвать поселением. Его присутствие на пути к столице у кого-то могло вызвать удивление, но удивительного, на самом деле, было мало. Это был один из вымерших в последние годы малых городков, опустевший благодаря миграции населения в Москву, а то и за кордон, на «вольные» хлеба, в просвещённую Европу. К моменту остановки, Настя успела закоченеть, привыкнуть, подумав, что не так уж оно и страшно, и замерзнуть вновь. Она задремала, очнувшись только от резкого рывка, сопровождающего торможение вагона, и не рискнув подниматься на ноги. Но ей не повезло. Вагон, в котором пристроилась девушка стали отцеплять, сразу же обнаружив нежданную пассажирку. Вскоре, она стояла перед парой мужиков, видимо, машинистом и его сменщиком, так как из-под распахнутого пуховика одного из них — коренастого бородача — выглядывала железнодорожная форма. Оба разглядывали ее круглыми, в копеечку глазами, шокированные, мало представляющие, что им делать дальше. В ответ, Настя сверлила их мрачным взглядом, хотя душа ее в этот самый момент трепетала где-то в районе отмороженных пяток. — Ты кем будешь? — наконец спросил ее бородач. — Настя. — А по батюшке как? Отчества своего девушка не знала. Ей говорили, у нее в соответствующей графе, при рождении, прочерк поставили. Вопрос мужика загонял ее в тупик. — Ю-Юрьевна, — выдавила она спустя приличное время, вспомнив вдруг, что отца Андрея звали Юрием. В тот же миг в перепуганном разуме девушки заворочалась шальная идея. — И что же вы, Настасья Юрьевна, делаете одна, в вагоне с лесом, м? Настя вздохнула, собираясь с мыслями. Сейчас терять все равно было нечего. Либо ее план удачно завершится, либо она снова окажется в приюте. Быть может, не в своем, но какая, по сути, разница? Все они должны быть похожи. — Я потерялась. У отца был контракт в Угличе, мы с мамой с ним приехали. Два дня назад нужно было назад ехать, но… — она стыдливо потупила глазки. — Что? — спросил второй мужик, все еще смотревший на девушку так, словно она была привидением. — Я на поезд опоздала… — То есть, это как? Теперь, девушка попыталась казаться расстроенной. — У меня пес был — чихуахуа — знаете? Оба переглянулись, затем бородач пожал плечами, как бы отвечая: «кто его знает». — Так Чапа удрал! Он поездов боится, а тут поводок порвался, и он сбежал, прямо перед отправлением. Я за ним побежала! Думала, наружу не выскочит, забьется где-нибудь, а он выскочил, а поезд двери закрыл и ушел! — А твои родители что?! — Уехали. Мужчины снова переглянулись. Выглядели они шокированными и не очень доверяющими услышанному. Представить, чтобы родители девушки, спокойно уехали в поезде, зная, что дочь осталась одна в чужом городе, и без средств к существованию? Существовал же стоп-кран, в конце концов. Однако девушка стояла перед ними, одна одинешенька, и казалось, вот-вот разрыдается. — И что дальше? — спросил, наконец, второй, во второй раз, подав голос. — Денег у меня нет. Я решила поехать так. — Слова сопровождало пожатие плеч. — Эх-эхэх! И что теперь с тобой делать? Нужно органы вызывать. Ты Вань, как думаешь? — обратился бородач к напарнику. — Да что тут думать… — Нет! — испугалась Настя. Органы точно поняли бы кто она, и вернули по нужному адресу, как посылку. А сбежать второй раз ей уже вряд ли удастся. — Не надо органы, пожалуйста! — Почему? Они смогут доставить тебя домой. Родители твои наверняка уже в розыск обратились, — тот, кого назвали Васей, сильно удивился ее реакции. — Никуда они не обратились. Я им вообще не очень-то нужна… В глазах мужчин мелькнуло было, сомнение, но потом его сменила жалость. В новый век, когда семьям часто было не прокормить своих детей, находились те, кто поступали как в сказке про «Мальчика с пальчик» — бросали своих детей. Ни одному не хотелось так думать, но это могло бы быть причиной, почему поезд не остановили. Пара просто вздохнула с облегчением, подумав, что в маленьком городке дочь их скоро найдут, и либо определят в местный детский дом, либо вернут им же и они ничего не потеряют. Возможно, девочка права — нехотя думали оба. — А куда тебе нужно-то? — поинтересовался бородач. — В Москву. — Что ж, поехали с нами. В кабине, — решил мужчина, и улыбнулся, — Там-то дом свой отыщешь? Настя просияла от радости. Она буквально разве что не подпрыгивала на месте и едва не забыла кивнуть, соглашаясь. Ее план таки удастся. Нет, ее план удался! — Спасибо! «Жди меня, Андрей!» Впервые в жизни она благодарила кого-то от всей души.