***
Ада металась во сне. Ей снился долгий путь по пыльной дороге, в белом мареве, что не было туманом. Ей дико хотелось есть, но все, что было с собой у женщины — горсть мелких семян, которые она сажала вдоль этой же дороги. Но семена не прорастали, не давали плодов, а голод женщины все усиливался. Когда же она, решив не тратить оставшиеся на посадку в бесплодной земле, попыталась просто съесть оставшиеся — они сгнили в ее ладонях, утекая сквозь пальцы мерзкой вонючей жижей. Ада в отчаянии опустилась на колени. «Боже!» — хотела обратиться она, но голос подвел ее, и изо рта не раздалось ни звука. Проснувшись, она долго не могла отойти. На часах было всего пять утра, за окнами еще стоял сумрак ранней весны. Не одеваясь, женщина пошла к кресту, желая молиться, и страхом в груди, что как и во сне, ей будет отказано. Сон напомнил ей библейские притчи, вот только смысл в нем она видела один: Бог указывает ей на свое недовольство. Растревоженная не на шутку, женщина лихорадочно жонглировала мыслями о дальнейших действиях и тех возможных местах, где она оступилась. Со внутренним содроганием вспоминались сцены с заброшенной стройки, кричавшая на нее девушка. Злоба с ненавистью, плескавшиеся в ее глазах. Спустя неделю все помнилось, как вчера, и как говорила ей знакомая из службы психологической поддержки, настаивая на встречах, «само лучше не станет». Ада же думала иначе. Слова неизвестной девушки не шли из ее головы — не просто так она встретилась на Адином пути. Взгляд на портрет сына подарил женщине мысль: она давно не навещала то место. То проклят проклятый Всевышним переулок, лишивший ее, годы назад, куска собственного сердца.***
В больнице никогда не было весело, но на этот раз, Настя корила себя особенно сильно. В отделении, где Жанна оставила ее наедине с собой дожидаться псевдо родни, девушка просто-напросто выпрыгнула в окно, раскрыть которое не составило для нее труда. Ее даже удивило, что на окне не было ожидаемых решеток. Через забор Настя перелезла так же без особых затруднений, уже мало беспокоясь о том, видят ли ее камеры наблюдения. Блуждания по улицам Москвы закончились палатой, и это был действительно конец. Меланхолично позволив сделать себе укол, весьма болезненный, юная путешественница почти не ощутила его жжения. Медсестра пошла к следующей, стоявшей возле окна кровати, а Настя закуталась в одеяло, подтянув колени к груди. Ее бил озноб. Но это было не самое худшее. Стоило только прикрыть глаза, как перед ней возникала следователь по делам несовершеннолетних, с победоносной улыбочкой «я так и знала» широко цветущей на лице. Теперь, ее точно вернут в Углич. Настя уже представляла, как на нее будут смотреть. Чего она не представляла, это как будет жить там дальше, без Андрея. Прошла неделя, успокоив терзавшую девушку, порожденную пневмонией, лихорадку. Приятно было встать с койки, покинуть переполненную палату детского педиатрического отделения, но дальше бесконечных, однообразных коридоров ее нога не ступала. За этим пристально следили: врачи, медсестры, охрана больницы. Настя не знала, куда деться от их взглядов, и чувствовала себя заключенной. Как-то так ей представлялись жизнь в тюрьмах, на зонах, и в концентрационных лагерях. Некоторые из «надзирателей» были ничего — вроде медицинской сестры Клавдии, раскопавшей где-то одежду для девушки. Сбегая из детского дома, Настя не прихватила с собой ничего, кроме того, что было на ней и умещалось в карманах. Внутренний же распорядок в больнице, и конкретно в палатах, напоминал ей оставленный за спиной, но поджидающий впереди приют. Подъемы и отбои, обеды по расписанию. К ним даже учитель заниматься приходил. На его уроки Настя ходила от нечего делать и съедавшей ее дни и часы напролет тоски. Занятия собирали детей со всего отделения, там то девушка и познакомилась с Вовкой и Димкой. Началось с малого — учебников, которых, у нее, конечно, не было. Потом была подготовка домашних заданий. Потом мало значащая болтовня. Вовке родители привезли, ни много ни мало — ноутбук — парень был заядлым компьютерщиком, и на досуге пытался писать собственные программки, в отличие от Димы, больше любившего поиграть. Неожиданно для себя Настя поняла, что ее тоже влечет программирование. Ей виделся мир, в котором она сама сможет создать все, что пожелает. Немного напоминало магию из сказок и игр Димки, но реальную и практичную. Каверзное время ускорило ход, уловив тот факт, что подопытная меньше скучает. Миновало воскресенье, и девушку «обрадовали» — понедельник–вторник - выписка. — Меня выписывают, — заявила Настя на вопрос Димки о причине дурного настроя. — Не понял, — опешил приятель, — Ты чё, тебе в больнице что ли нравится? — Нет. Я не местная. И вообще из детдома, — призналась девушка, мрачно разглядывая мельтешащие вдали, за окном, машины. — Теперь меня отправят обратно. Она тяжело, протяжно выдохнула, промолчав про Андрея — главную причину своего расстройство. Как можно, жить в одной стране с человеком, находиться в одном с ним городе и не знать где он, не суметь найти? Правда, отправляясь в свой путь, девушка не представляла себе, насколько столица огромна. — А я бы позанималась еще, — Настя постаралась выдавить из себя улыбку, когда обернулась к Вове, — из тебя классный учитель. Не то, что Глист. «Глистом» ребята прозвали приходящего к ним преподавателя, за его немалый, при изрядной худобе рост, и чрезмерную бледность. Парень кивнул, смутившись. — Да, жаль. Больше, он не знал, что сказать. Они сидели в палате, занимаемой парнями, полупустой, покинутой еще двумя несовершеннолетними пациентами в пятницу, на кануне выходных. Палата Насти была забита детьми преимущественно до года, сильно действующими временной обитательнице на нервы. Открылась дверь, впуская даму инспектора при полном параде, один взгляд на которую, заставил Настю еще сильнее насупиться. — Иглина, она же Метельникова, — обратилась к Насте женщина, — тебе везет, как утопленнице! Следом вошла еще дама, в деловом, с иголочки костюме, и сумкой-портфелем в руках. На носу ее красовались очки в старомодной оправе. — Это представительница органов опеки и попечительства. А это,. В палате оказалась еще одна, весьма пожилая дама, тоже в костюме и со строгой прической. Лицо ее показалось Насте смутно знакомым, хотя она и не смогла вспомнить, откуда. — Депутат Законодательного собрания, Аделаида Эдуардовна Березина, — представила женщину инспектор, заставив глаза всех троих подростков удивленно расшириться.***
Ада смотрела на девчонку — подростка, о которой ей рассказали, и вспоминала «Настю» Данелии. Из-за имени? Та смотрела на гостей волчонком, насторожено и недружелюбно, в осознании, что деваться ей отсюда некуда. И все же, она была не такой дикой, как те, другие, и выглядела не такой озлобленной, как девушка, желавшая отобрать у Ады жизнь. — Здравствуй, — сказала женщина, впервые в своей жизни осознавая, что не знает, как повести диалог дальше. А девчонка все так же смотрела на нее. Решение пришло к Аде парой дней ранее. До этого, она успела исколесить изрядную часть Московских окраин, глухих спальных районов и неблагополучных мест. Знакомые по партии, по приходу, и те немногие, что остались с институтских лет, все как один сочли ее свихнувшейся. Кто, избежавший смерти станет лезть в ее сети опять? Но с каждым днем, женщина все больше убеждалась, чего желал от нее Всевышний. Что хотел ей показать. С ней соглашался и Отец Иеримей, призывая исправить ошибку. Она видела их во множестве. Ютящихся на вокзалах, близ занюханных рынков, в подворотнях домов, в которых только шею мылить и в петлю совать, у свалок. Они сбивались в стаи, подобно диким зверям, и вели себя не лучше, часто устраивая побоища, деля промысел с воронами и крысами. Тощие, грязные, оборванные, в прыщах и язвах, от совсем крохотных до вполне взрослых. Это был какой-то иной мир, не знакомый Аде и ее кругу, незнакомый многим. Они видели подобное только по телевизору и на большом экране, в фантастических фильмах, где режиссеру и сценаристам требовалось показать Страну Зла, или недееспособное правительство. В отражениях чужих глаз, Ада с ужасом узнавала это самое правительство в себе, на дорогой машине, в хорошей одежде, чистой и сытой… Выйдя в одном из переулков из авто, она пешком по бурому, подтаявшему снегу, усеянному обертками и ошметками сгнившей овощной кожуры подошла к одной такой маленькой группе. Старший мальчик болезненно напомнил ей сыночка Ивашку. Мог ли Творец отпустить душу из Рая? Поставив перед ними мешок с едой, купленный перед этим в магазине, Ада удалилась под хохот и свист сменившие молчание. Эти дети так же приняли ее за полоумную. Ночью тех же суток Ада размышляла, вспоминая. Когда Господь забрал к себе Ивашку, она не поняла Его намерений. Она стенала, вспоминая как годом ранее собственноручно убила во чреве свою не рожденную дочь. Дни были для нее бритвенно острыми, оставляя свои кровоточившие следы. День за днем, день за днем. Оказалось, больше Ада детей иметь не способна. Только искусственным богопротивным путем, из пробирки. Рядом с ней, в светлом медицинском центре сидела совсем молоденькая девушка. С капризно поджатыми губками, она возмущенно, на повышенных тонах говорила кому-то по телефону, что от врача ей нужно только направление на аборт, и никаких детей, ни за какие сокровища мира она рожать не станет. Пускай «овуляшки» этой дурью маются. Ада до сих пор помнила как вскипела тогда. Чудом не набросилась на молодую дурочку с кулаками. Пытаться убить собственное дитя, дарованное от Бога? Когда другие этой благодати навеки лишены? Да и вымереть так недолго, если рожать детей станет выше женского достоинства… И Ада объявила войну. Этой девице и ей подобным, считая, что не просто так Господь послал ей ее испытания, и направил в клинику именно в тот день. Ее руками Он восстановить попранные законы морали и древнего мудрого порядка — семья и дети — высшая ценность в жизни женщины. Но вот, в лицо ей усмехался Ад, поднявшийся по выложенной ею райскими кирпичами дороге. В ту ночь Аде пришел другой ответ. Отныне, она посвятит себя беспризорникам и сиротам. Сделает лучше жизнь как можно большего их числа. Быть может, этого хватит, чтобы пекло с его демонами отступило, а душа ее очистилась?***
Чертовски трудно было приходить в себя. Трудно разлепить свинцовые веки, осознать, кто ты, что ты, и где находишься. По ту сторону закрытых век танцевали, складываясь в узорчатые пазлы, яркие цветные пятна. — Девушка, вы пьяны?! — сердитый резкий голос исказился, прозвучав оглушительным колокольным гулом. «Пьяна? Да, я пьяна», — у нее не было причин возражать. — Когда вас всех по обезьянникам рассадят? — продолжал тот же голос, или, может, другой. Сложно было сказать наверняка, теперь он походил на раздражающе тонкий писк телевизора, прекратившего вещание. Новая попытка раскрыть глаза не привела к успеху. Голос удалялся, продолжая брань в ее сторону, что-то про «синяков», детальнее уже было не разобрать. Калейдоскопы остановили свою карусель не скоро, к тому моменту, Маргарита уже начала вспоминать события, предшествующие ее постыдному, бедственному положению. Ребенок, аборт, бабка на окраине одного из спальных районов… Ха! От бабки, должно быть, уже след простыл! Открыв глаза, Марго немало удивилась. Не восстановившееся в полной мере зрение давало ей картинку плоскую, как на неумелом рисунке. Сновавшие мимо люди-чертежи, обращая на нее внимание смотрели презрительно и гадливо, стремясь скорее отвести глаза. Ей вспомнился далекий случай в садике, мальчишка наделавший ночью в штаны, и то, как смотрела на него вся группа, особенно после того, как воспитательница решила сделать из него пример. Девушка осмотрелась. Она сидела, привалившись к грязной, в непонятных потеках, стене, без сумки, вместо собственной одежды одетая в растянутое, проеденное молью шерстяное пальто и сапоги, что могли застать Октябрьскую революцию. Низ живота мерзко тянуло, подташнивало, в руках и ногах ощущалась слабость, знобило. Разумно решив, что нужно бы домой, она привычным жестом потянулась к отсутствующей сумке за телефоном, и замерла. Только теперь осознание пришло к ней полностью. Она неизвестно где, без денег и средства связи, никто не знает, куда она направилась, и искать будет еще не скоро. Раньше всего хватятся на работе, позвонят, разумеется не дозвонятся, и спустя пару дней оставят попытки. Мать хватится ее где-то через месяц, не раньше. Степан… искать будет. Вот только к его возвращению уже будет поздно. От такой несправедливости, и безысходности, Маргарита разрыдалась, скрыв лицо в ладонях. Издали до нее донесся иглой пронзивший уши свист, с издевкой, как кость бросая маленькую подсказку о местоположении — вокзал. — Девушка? — обратились к ней некоторое время спустя. Человек склонялся над ней, стоя близко. Она видела его длинную тень. — Вы меня слышите? Где-то, фоном объявляли посадку на скорый поезд «Москва — Берлин». Маргарита подняла голову, разглядывая человека. Мужичок, невысокий, в круглых очках и коричневой, старомодного вида, или «винтажной» по-новому, кепке, опрятном бежевом пальто. Он чем-то напоминал интеллигента из старых Советских фильмов, любимых ее матерью. — Вам плохо? — участливо поинтересовался мужчина. Первым ее порывом было сказать: «Нет, нет, все хорошо». Вторым — солгать про «ногу подвернула». Не говорить же правду незнакомому человеку, не зная даже, что с тобой сделали? В его глазах она должна была выглядеть пьяной бомжихой, если не изнасилованной подзаборной шлюхой. Но в то же время, это был ее, может единственный шанс. — Не очень. — Вставайте, — он подал ей руку. Опираясь на нее, Маргарита поднялась на трясущиеся ноги, ощущая, как что-то влажное струится по внутренней поверхности бедра, повергая в панику. — Куда подбросить? Маргарита уставилась на него непонимающе. — Вы не похожи на уличную пьянчужку, — улыбнулся мужичок, словно прочитав девушкины мысли. — Смотрите иначе, выглядите не так, как они. Из дома ушли? Маргарита медленно кивнула, вглядываясь в лицо своего спасителя. Нет, не похоже, чтобы шутил. — Так куда вас? Опираясь на мужичка, Маргарита добралась до старенькой «Лады», сейчас показавшейся ей едва не золоченой каретой из сказки про Золушку. Вскоре, они уже ехали по стремительно темнеющим улицам, пробираясь через потоки автомобилей. Водитель добродушно болтал, рассказывая что-то о дочери примерно Маргаритиных лет, о том, как хочет внуков, а та все учится, и учится, усвистела за рубеж. — У вас есть дети? — спросил он девушку. — Нет, — глухо ответила Марго. Обычно подобные вопросы и разговоры утомляли и злили ее, заставляя фыркать и огрызаться, исходя ядом. Сейчас она просто вздохнула. Она была слишком слаба, глаза снова стремились закрыться, сочащаяся между ног влага изводила нервной дрожью. Было не до того. Добросердечный мужичок проводил Маргариту до самой двери квартиры, по пути отмахиваясь от предложенной девушкой финансовой благодарности. Но все равно, попав внутрь, она всучила ему пару соток «на бензин», после чего заперла дверь, и сбросив с себя тряпье, в которое ее вырядили, потащилась в ванную, отмывать кровь с ног. Желудок подал недовольный голос, напоминая, что девушка давно не ела, но после ванны она просто упала на кровать, едва сумев до нее добраться. На следующее утро у нее открылось еще более сильное кровотечение, разом расставившее точки над «и» в вопросе с работой. Идти куда-то так было подобно самоубийству. Закружившаяся голова — и ты под жерновами колес подземной электрички. Или мчащегося под триста километров в час автомобиля. Пришлось звонить, и заикающимся голосом отпрашиваться еще, слушая недовольные ноты в голосе начальника, на пути придумывать оправдательную причину. «За что?» — хотелось спросить Маргарите у кого-нибудь, будь то Бог, Судьба — Фортуна, да кто или что угодно. Чувствуя себя бесконечно несчастной, напуганная грядущим будущим, девушка включила телевизор в комнате, чтобы хоть как-то отвлечься. Она готова была посмотреть любой, самый тупой мыльный сериал. Увы, не повезло и с этим. Первым, на что она наткнулась была новостная передача. Дикторша в светлом костюмчике с интонациями задора и одновременно ужаса рассказывала о произошедшей накануне, аж на Красной площади анти коррупционной демонстрации. — В ней так же приняли участие защитники прав женщин, выступающие за отмену законов, приравнивающих аборт к преднамеренному убийству, — вещала девушка в телевизоре. — Всего, в Москве вышло две тысячи человек, что, впрочем, в полтора раза меньше, чем участников прошлогодней демонстрации. Это, как выразился Премьер министр Борис Сальников, позволяет утверждать о положительной динамике… Протяжно запел телефон, заставив Марго дернуться от неожиданности. Давно привыкшая пользоваться мобильными устройствами, она успела забыть, как звучит звонок обычного стационарного телефона. — Помимо Москвы, подобные демонстрации прошли во всех крупных городах России, … Вставать с кровати не хотелось. Маргарита не была уверена, что сумеет добраться до него, что вызвало в ней новый приступ отчаяния. До завтра нужно было что-то решить, что-то сделать. А что? Телефон замолк, и показалось, что в квартире, не смотря на работающий телевизор слишком тихо. Девушка болезненно прислушивалась к себе, к своим ощущениям. Холодно. Это сказывается потеря крови, или просто ветер в окна дует? Она плотнее укуталась в одеяло, представляя себе мрачные картины: вот, ломают дверь, заходят в квартиру и видят ее труп, уже обезображенный разложением. Картинка заставила Марго сильно вздрогнуть. Пойти ей, позвонить что-ли матери, и попросить приехать? Спустя час, когда она так ни на что и не решилась, вперившись в экран, где крутили заезженных «Тома и Джерри», послышался скрежет проворачиваемого в замке ключа. В квартиру медленно вошел Степан, не подозревая еще о присутствии дома хозяйки. Маргарита, оставлявшая ему запасной комплект ключей, наблюдала за ним из комнаты, через зеркальное отражение. Вот, переступив порог, он спустил с плеча объемистую сумку, другой рукой прислоняя к стене чемодан на колесиках. Вот уже на лице его удивление и беспокойство, причиной которым — горящий свет и работающий телевизор. — Степ! — подала голос девушка, усиливая изумление своего бойфренда. — Рита? Что стряслось, ты заболела? — был первый вопрос, стоило ему зайти в комнату. — Ты вернулся раньше… — вместо ответа заметила Марго. — Если помнишь, я с самого начала не понимал, на что столько дней. Как управился, так и приехал. Хотел устроить тебе сюрприз, но твой покруче будет. Так что случилось? Взгляд его был очень требовательным, настойчивым. Между сведенных бровей характерная складочка. Маргарита тяжело уставилась в пол. — Степ, такое дело… Она сама поразилась тому, как сильно дрожал ее голос, но выложила все разом, опасаясь что прервавшись, не сможет продолжить. А выговориться нужно было. Слава богу, Степан не перебивал, однако лицо его мрачнело, наливаясь багровым цветом. — Ты убила его? — вопрос, заданный шепотом, прогремел для девушки на всю квартиру. — Ты убила моего… нашего ребенка?! Что-то отчаянное в его голосе заставило ее сглотнуть, тем не менее, она, найдя в себе силы, упрямо сжала губы, выпячивая острый подбородок. Коротко бросила: — Да. — Ты… да ты... Степан сбился, хватаясь пальцами за волосы, сжимая их. Раньше, Маргарита думала, что выражение «рвать на себе волосы» сугубо фигуральное. Теперь она смотрела на Степана, и ей становилось страшно. Из красного, он стал совершенно бледным. — Дура! Идиотка, да как ты могла?! — заорал он, наконец, выкрикивая переполнявшие его эмоции. — Как тебе такое в голову пришло?! Он… — Что?! — Взвилась, не удержавшись девушка, — Что, он? Живое существо?! С бессмертной душой и бла-бла-бла?! Ей и без того было плохо. До слез плохо, чтобы выслушивать порицания и нотации хоть от кого-либо! А меньше всего она хотела слышать церковную дурь и бредни о том, что человек с зачатия, с зиготы имеет полный перечень прав, включая право на жизнь. — Знаешь что, — сказала она, уже спокойней, — комары сосущие кровь тоже живые существа. И мухи. И крысы с тараканами. Мы их убиваем? Убиваем. Эмбрион недельного возраста, это все равно, что простейшее с ложноножками. — Замолчи, — серьезно покачав головой сказал Степан, но Маргарита продолжила. — У него нет никакой души. Душа — это наша память, наш жизненный опыт, алле! У эмбриона нет ее, потому что сознания тоже нет. Ему все равно. А мне — нет. Потому что пока не родился, он часть меня. А я имею право распоряжаться собой и всем, что меня касается! И не хочу,. Широкая мужская ладонь зажала ей рот, заставив дергать головой в желании продолжить. — Замолчи, ты, дура, — повторил Степан. -… портить свою жизнь,. — Ты совсем мозгов лишилась? Слышимость, — он щелкнул пальцами перед ее носом, — Хочешь ввести в курс дел всех соседей? Маргарита разом умолкла, осознав правоту Степана. Ее прошил страх: вдруг, кто уже вызвал наряд к ней домой? Она затравленно посмотрела на мужчину. — Господи, — простонал тот, вслед зачем поднялся, и ушел на кухню. Маргарита со страхом думала, не зря ли открылась? Что мешает ему вызвать полицаев, на самом то деле? Отсутствие Степана показалось Маргарите длинною в вечность. С кухни ей слышался звон посуды, шум льющейся под полным напором из крана воды, шипение кипящего чайника, и беспокойные шаги и его голос, произносивший слова негромко, быстро и отрывисто. Потом он показался, бледный, взъерошенный. — Сейчас придет мой приятель, — говоря, Степан старался не смотреть на девушку, — посмотрит что с тобой. «Приятель» явился через час, показавшись Маргарите сперва обросшим, средних лет дядькой. Лишь рассмотрев того поближе она поняла, тот не сильно старше их со Степаном. Обстоятельно расспросив девушку, поморщившись, при упоминании подпольных абортов и нечистых на руку «помощников», он вколол ей что-то, обещав, что это остановит кровотечение. К тому моменту, у Марго уже ощутимо ломило виски и шумело в ушах от обильной потери крови. -… я понимаю их мотивы, — услышала она сквозь этот гул. Слова были обращены ко все такому же мрачному Степану, смотревшему в окно. — Но именно так они дают зеленый свет этим, и подобным им стервятникам. Ни одна из жертв на них не заявит, так как сама угодит на скамью подсудимых. И пойдет по одной с ними статье. — Все так, Алекс, все так… — тяжело выдохнул ее парень. Уже вдвоем они удалились на кухню, а спустя пол часа приятель Степана, названный им «Алексом» покинул их. Сам Степан остался на ночь. Уже утром, уходя, он сам лично сделал ей вторую инъекцию. — Чтобы закрепить. — Мне уже лучше, спасибо, — девушка попыталась встать, но голова ее кружилась как проклятая. — Тебе, и Алексу тоже. — Он будет молчать, — Степан посмотрел ей в глаза. — Ты куда собралась? — был задан вопрос чуть позже, когда она шатаясь, сделала несколько шагов к двери. — На работу. — Совсем из ума выжила? Лежи! — Но,. — Я сам все утрясу. Ложись и лежи. Тоже мне, героиня.