***
В Апреле ночи еще темные. Магазин закрывался поздно, видя сгустившуюся в окнах темень, Шурка спешила убрать все по местам и закрыться поскорее. Торопилась к детям. Влада, устраивая ее похлопотала так же о продленках, и старенькой нянечке, чтобы детвора была под присмотром, но день за днем, сердце женщины было не на месте. Современные школы не были гарантом безопасности, а Софье Осиповне, на ее взгляд, самой бы не помешала няня. Прошло больше половины месяца, как Шура работала у Влады, но так до конца и не смогла понять, перевешивают ли плюсы свободы от мужа, минусы от частых и долгих разлук с детьми. С тихим звоном подвешенного к двери колокольчика, всегда привлекавшего внимание к посетителю, внутрь вошел крупный плотный мужчина сорока лет. Его задумчивое лицо со множеством прочертивших лоб морщинок, показалось женщине знакомым. Она напряглась, припоминая, пока гость шел вдоль стоек и витрин. — Добрый день, — поздоровался он тихим, усталым голосом. — Добрый день, мы закрываемся, но… Гость нетерпеливо махнул правой рукой. — Брось! Не узнала? Шура еще раз внимательней всмотрелась в лицо, и всплеснула руками. В последний раз они виделись давно, годы назад на свадьбе Влады. Она уже тогда вела, преимущественно, образ жизни домашней затворницы — Растила Илью, и носила под сердцем Кирочку. — Борис! Лицо бывшего Владиного мужа затерялось среди образов других малознакомых людей. — Он самый. Влада сказала мне, ты сюда устроилась? И как работается? Вообще, работать после стольких лет дома на кухне было до сих пор тяжко. Первые дни ее окрыляло видение будущего, более счастливого, чем настоящее, которым женщина владела. Но день за днем, к концу первой недели оно улетучилось, оставив после себя опустошающую усталость. Но отвечая постаралась улыбаться и выглядеть непринужденно-счастливой. Мало ли, слова ее достигнут ушей подруги. Шура не хотела ее обижать. — Влада меня неимоверно выручила. Впрочем, как всегда. Она просто мой ангел-хранитель! — Шура сжала ладони, сложив их у груди. Мужчина улыбнулся следом. — А дети как? — Илюша с Кирочкой в новую школу пошли. Учатся хорошо. Алёнка пока дома сидит. В новый садик тяжело оформиться, времени больше нужно, по инстанциям ходить. Но ничего. Скоро,. — она запнулась, что не укрылось от Бориса, сперва вопросительно поднявшего бровь, затем нахмурившегося. -… скоро Кузьку рожать. Потом, время еще будет. — Четвертого? — изумился Борис. — Да ты смела, мать. Шурка смутилась, опустив глаза. — Но времени не станет больше, сама знаешь. Его никогда больше не становится… Ладно, собирайся, закрывай. Подброшу тебя к детишкам, — Борис подмигнул ей, смутив еще сильней. — Но... С чего? Я не... спасибо, конечно, но не обязательно. Я на маршрутке прекрасно доберусь, — заикалась она, отвечая. Шура сама не понимала, что заставляло ее отпираться, запинаясь как девчонка, которой впервые признались в любви. — У тебя сын, тебе нужно к нему… — Брось. Все равно сюда заехал, да и по пути. Шуру осенило: Борис зашел в магазин, но покупать ничего явно не собирался. Выходило, он зашел повидаться с ней? — Ты брать ничего не будешь? — спросила она, словно желая уточнить. — Нет. Мне Влада вчера рассказала, что ты от Валеры ушла. Зашел поддержать, так сказать. Но, ты, по всему, не плохо справляешься. Он помог Шуре надеть пальто и запереть магазин. Обычно она возилась долго — замок далеко не новой ралеты был тугой, с видимыми следами ржавчины. Приходилось попотеть, чтобы закрыть его как следует. На машине Шура не ездила целый век. По крайней мере, последнее, что она помнила — собственный свадебный кортеж. Расчувствовавшись от воспоминаний, она перестала замечать, как малозначащий разговор перетекает в иное русло. — Я не вижу их почти сутками, — рассказывала она, шмыгая носом, уже поведав Борису о том, что денег едва-едва хватает, и она все так же боится, чем будет кормить еще не родившегося Кузьму. — Всанешь в шесть утра, ангелочки мои еще спят, приду — их укладывать пора. Алёнка порой уже спит, если нянька эта Софья Осиповна уложить не забудет. Такая тоже, … — Шурка качнула головой, — старая, забывает все. Не знаю чего больше боюсь, с ней детей оставлять или без нее. Выходной всего один, как говорится, не надышишся. Борис долго выслушивал ее молча, не перебивал, даже головы не повернул, глядя вперед, на дорогу. Осознав, что половину пути бессовестно жаловалась, по сути, не близкому знакомому, Шура устыдившись, так же замолкла, решив что раздосадовала мужчину. Но уже затормаживая у общежития, тот обернулся с внезапным вопросом: — Ты не против, если я буду их забирать? -Ты,. Что? — не поверила Шура. — Будут проводить время у меня, а вечером всех вас домой заброшу. Сразу двух зайцев убьем: ты тревожиться не будешь, да и Митьке моему не так скучно будет. Он же почти ровесник Кирюхи. Шура не была уверена на счет этого. Она не будет переживать за детей только тогда, когда они будут с ней рядом, накормленные и одетые. — Ты ведь сам работаешь? А Влада с вами не живет… — У нас тоже няня. Не беспокойся, хорошая. Лично из десятков кандидаток отобрал. Она и покормить, уложить не забудет, и позанимается с ними. За деньги не беспокойся, это моя забота. — Нуу… — протянула все еще неуверенная Шура. — Давай, хотя бы попробуем? А там решишь. На это женщина слабо кивнула. — Ну и отлично! Представишь меня? А то детки испугаются незнакомого дядю! — на лице Бориса расцвела широкая ухмылка, заставившая и Шуру улыбнуться в ответ. — Пошли, — согласилась она.***
За Таниным визитом последовал другой, менее ожидаемый и менее желанный. Снаружи угасал холодный хмурый день, когда девушку опять привели в комнату свиданий. Ожидавшая снова увидеть подругу, или, наконец, Вадима, она едва не вскрикнула от охватившего ее негодования. За прозрачной стеной напротив примостился типичный бородатый батюшка в темной рясе. Усаживаясь на жесткий стул, девушка плотно сжимала губы. Ни слова от нее «этот» не получит. С тех пор батюшка приходил не раз. Всегда один и тот же. И вопреки своему желанию, Света все чаще отвечала ему, пускай сухо, зло, с ядовитым вызовом, но отвечала. Говорили, как не странно, преимущественно не о Боге: — Здравствуй Света, — тихо, как всегда поздоровался отец Иеримей. Он уже в первый из визитов знал ее имя. Света просто кивнула, пока не раскрывая рта. — Позволишь ли спросить, как твои дела? — Вы уже спросили, — мрачно пробурчала девушка. — И как они могут быть? Я все еще в тюрьме. Я все еще не знаю, что с Вадимом. — Я виделся с ним. Света пристальнее посмотрела на батюшку. Хотелось спросить его, и в то же время, готовые слова кололи язык. Она не доверяла, не хотела доверять этому человеку. — Вы скоро увидитесь, он содержится здесь же. Но ты говорила прошлый раз, про свою соседку. Меж вами по прежнему вражда? Девушка скривилась. Новость о том, что Вадима посадили, как и ее не удивляла. В груди вспыхнула постыдная радость, что она не одна, он где-то поблизости. Но уже в следующее мгновение Света отпихнула от себя эту мысль, внутренне гадливо передернувшись. Уцепилась за вопрос о Кристине. Хотя ей не нравились попытки священника лезть в сферу личного и учиняемые им расспросы — хватало одного следователя — он пришелся к стати. Девушка пожала плечами: — Я просто рассказала ей все. А она... — тут Света замялась. Реакция соседки по камере была неоднозначной. Добытую информацию та восприняла как личную победу над новенькой, еще раз утвердив свой статус, на который Света претендовать не собиралась. С другой, выяснив детали, стала относиться к ней с долей опеки. — Все так же агрессивна? Света мотнула головой, вспомнив от касания липких прядей, как давно нормально не мылась. Отец Иеримей показался ей удовлетворенным ответом. — Агрессия редко вызывает в ответ что-то, кроме ответной агрессии, — произнес он все так же тихо. На памяти Светы, этот человек ни разу, ни на пол-тона не повысил свой голос. — И надо подставлять вторую щеку? — яд просто сочился из каждого сказанного слова. — Мудрая мысль, разве нет? Девушка опять почувствовала глухую злобу. — Очень мудро, подставить висок под выстрел, — зло прошипела она. — Убийца оценит. Или предоставить насильнику свое тело. Он тоже... — она захлебнулась, — … оценит. И ублюдок его когда вырастет оценит, как мать подставила щеку в очередной раз, выносив его. — Здесь источник твоей боли. Повисло молчание. Долгое, тяжелое, как гранитная плита. — Попробуй подумать иначе. Зачем воспринимать все буквально? Я расскажу историю. Жила была добрая женщина, и был у нее сын, средоточие всей любви, надежда и опора в старости. Но не нашлось в ее сердце и жизни места для дочери. Условия были сложные. И она убила дочь в своей утробе. Но погиб сын той женщины. В горе решила она, что наказывает ее небо за убийство не рожденной дочери, себя возненавидела. — Сама виновата! При чем здесь я?! — выкрикнула Света. — Шшш. Она не могла понести снова. А весь гнев свой с себя на других направила. Тех, кто от детей избавлялся. Так ее гнев, ее агрессия стала оружием в руках множества людей. Против тебя и тебе подобных девушек. Ты же уже им вернула. Интересовала ли тебя их роль в создании законов? Девушка молчала, снова замечая удовлетворение на лице батюшки. — Ты молчишь, потому что знаешь ответ. Но думаешь закончится на том круг агрессии? Нет ли у убитых тобою сподвижников, друзей? Есть. И они пойдут дальше. Круг не будет замкнут, если каждый из участников будет стремиться отплатить. Явился охранник, избавивший Светлану от неприятного, смущающего разговора, и необходимости отвечать. Возвращаясь в камеру, она твердила себе, что была права. На следующий день состоялось первое открытое слушание. В просторном зале, наполненном толпой совершенно незнакомых ей людей, сквозь частокол стальных прутьев, девушка наконец увидела Вадима. В бледном небритом человеке, с запавшими болезненно тусклыми глазами, тяжело было узнать пышущего здоровьем двадцатилетнего парня. Это был зомби из дешевого ужастика, не человек. Свете показалось, тот даже похудел. Но то был он, и так же узнал ее. Порыв рвануться навстречу был задушен охранниками, оттащившими молодых людей от разделявшей их решетки. Раздался властный сухой голос, наполнивший все помещение: — Встать! Суд идет. Спустя мгновение, прокурор, которому сразу же дали слово, уже зачитывал материалы дела — одну из двух пухлых папок, лежащих на его столе. Света слушала без внимания, отвечая на вопросы, когда ее спрашивали. Она пребывала в своего рода прострации. Если она не смотрела на Вадима, то разглядывала собственные руки, сложенные на коленях. Таня исполнила обещание: наняла подруге отличного адвоката. Света старалась не вдумываться, чего ей это стоило. Хватало и чувства вины за Вадика. А дело шло скверно: дела о депутатских смертях удавалось распутать не всегда, и не всегда ответственные привлекались к наказанию. Их дело оказалось удобным всем: как органам следствия, так и правительству. Людям нужно было видеть, знать, что справедливость есть, и непременно постигнет виновных. Нужен был пример, и он нашелся. Кристина, соседка ее по камере однажды высказалась, что дело это будет мусолится и год спустя многочисленными ток-шоу, если не найдется чему перебить интерес. Так, у Светланы не было никакого повода вслушиваться. Она даже переживала не за себя, а за Вадима. Единственный раз, когда ее выдернуло из бесчувственного отупения — это появление на сцене знакомого лица. Женщина, чью жизнь она хотела оборвать — депутат Березина, медленно вошла в зал, подойдя к свидетельской стойке. Света жадно разглядывала ее. Хотелось заметить на лице следы злости, или страха… чего-нибудь. Но лицо ее врага оставалось спокойным. Встав напротив судьи, она с жалящим достоинством, как по нотам, пропела хорошо поставленную речь. Содержание ее столь же уязвляло, сколько изумляло. Свете казалось, это какая-то шутка. Не может же человек, какой свиньей и сволочью он бы не был, защищать своего несостоявшегося убийцу? Похоже, судья с прокурором разделяли ее взгляды: девушка видела, как хмурились они, выслушивая речь Березиной. — То есть, вы теперь заявляете, что нападения на вас совершено не было? — послышался раздраженный голос представителя юстиции. — Тогда как быть со свидетелями? Или это все была срежиссированная инсценировка? Может, вами? Они бодались еще долго. Не раз задавались перекрестные вопросы ей и Вадиму. Прокурор давил на то, что Света путается в показаниях, адвокат напротив, нашел лазейку, позволявшую усомниться в участии молодых людей в трех из инкриминируемых им пяти убийств. Заседание длилось более пяти часов, и к концу его, Света ощущала себя выжатым до суха, до корочки, лимоном. Хотелось есть, пить, в туалет. Хотелось обнять Вадика. Прямо в коридоре, выходя под конвоем из зала, они врезались в пеструю, волнующуюся толпу вооруженную микрофонами и камерами. — Ваши действия, это политический акт, или личная месть? — Чего вы хотели добиться? — Как думаете, что ожидает законы, направленные на урегулирование рождаемости? Их смягчат, или ужесточат? Летело с лева, справа, отовсюду. Конвой пытался разогнать жадных акул, а из-за их спин раздавались крики иного толка: — Монстры! Вам человека убить никогда не жалко было! Это лишь доказательство! — Да! Убийцы детей, они убийцы и есть! Сгиньте в Аду! — С каким отцом Всевышний не послал ребеночка, все Его воля! Насильник ей попался, видите ли! Нечего с больной головы на здоровую перекладывать! Света подняла руки, зажимая ладонями уши. Краем глаза она заметила, как покраснел, вспыхнув, Вадик. Только бы он не сорвался, хотя в этот момент ей самой хотелось передушить всех здесь собравшихся. Спустя день они снова беседовали с батюшкой. — Я их ненавижу, ненавижу… — твердила Света, мало заботясь о том, слушают ли ее, и что в таком случае думают. — Они даже не представляют. Им только бы судить! — Люди бывают жестоки. Особенно — собираясь в толпы. Именно толпа хотела забить камнями Марию Магдалину. Света, до того бездумно созерцавшая собственные пальцы, подняла на церковника ненавидящий взгляд. — Посмотри с другой стороны. Разве сама ты не скора на осуждение? Не торопишься с расплатой? — Они сломали мою жизнь. Березина и ей подобные. А что сделала им я?! — Вера — это не только вера в религию. Это вера во что-либо. В их сознании картина мира отличается от твоей… — Усилиями политиканов! — яростно перебила Света. — Сейчас не суть чьими. Они верят, ты покусилась на их Добро. То, что для них свято. Потому они желают зла тебе. Твоя агрессия, злоба вызывает ответную, как мы говорили. На этот раз Света открыла и закрыла рот. Нет, она не станет спорить. Она слишком устала, и ей нечего противопоставить непрошибаемому спокойствию, присутствовавшему в отце Иеримии. Она слишком слаба и подавлена. Но не согласна, нет.***
Марго сидела напротив телевизора, рассеяно грызя орешки из небольшой вазочки. — Какой кошмар! — в неподдельном ужасе выдохнула мать, в который раз за сутки. Они смотрели очередное ток-шоу, сборище клоунов, по мнению Марго, но мать ее всегда все воспринимала серьезно, и близко к сердцу. — Ты посмотри на них только! Как собаки грызутся. Не люди, а собаки, честное слово! — Да мама, действие окна Овертона во всей красе. А чтобы грызться, как ты выразилась, и того не нужно, повод найдется всегда. Это же ток-шоу. Его смотрят ради всей этой, — девушка качнула подбородком в сторону экрана, -… грызни. — Что? Ради этого?! — Мам, ну ты же не только что из деревни, … — простонала Маргарита. — И мое предложение еще в силе. Можем посмотреть что-нибудь другое. В душе она сомневалась, что в это время идет что-нибудь более вменяемое. Но мать ее, несмотря на все охи, ахи, и возмущения, была преисполнена желанием досмотреть срачик до конца. Как раз сейчас полная дама в цыплячье-желтой кофте с пеной у рта нападала на тощенькую «мышку», сжавшуюся в углу дивана. — А кормить тебя на старости лет кто будет, самостоятельная?! Нет, кто нас всех кормить будет?! Знаешь, что пенсии отменят? Знаешь, так? А почему знаешь? Потому что некому будет налоги платить. Вымрем все. Нападающую даму успокаивали ведущий и ее сосед — седенький старичок умного вида: — Бог с вами, человечество далеко отстоит от черты вымирания, — улыбаясь, он разводил руками. — Я не хочу побираться на паперти из-за того, что кто-то слишком умный не будет исполнять природой возложенный долг! — не унималась цыплячья дама. — И чтобы мои, - она ткнула себя пальцем в грудь, — мои дети, содержали их! — указующий перст устремился в сторону все той же «мышки». — А ты воспитать их сможешь, клуша?! — встряла другая тетка, с противоположной стороны зала. — Образование им всем дать? — И между прочим, — вторили из-за ее спины, — пока что мы кормим вас и ваших отпрысков. Так что ничего, потом они нас покормят! Последовал новый взрыв. — Какой кошмар, — повторила Маргаритина мать, покачивая некрашеной, обильно поседевшей головой, прижимая пальцы к губам. Дочери ее оставалось лишь вздохнуть, закатив украдкой к потолку глаза. Мать жила с ней уже неделю, почти с тех самых пор, как начались ее проблемы. Девушка чувствовала, что начинает сходить с ума. Из размышлений о том, во что скатилась ее жизнь, Марго вырвал настойчивый телефонный звонок. Игравшая мелодия не оставляла сомнений — звонил Степан, только на него, поддавшись какой-то романтической придури, она поставила «My heart will go on». — Как насчет прогуляться сегодня вечером? — без всяких предисловий перешел он к вопросу. — Конечно. Когда и где? — Я за тобой заеду. Будь готова к шести. Маргарите, впервые за долгие годы минувшие с детства, хотелось скакать по квартире от восторга. Наконец-то! Закончился ее более чем недельный плен. Степан, к огромному изумлению партнерши сумел устроить ей самый настоящий больничный лист, в котором, вместо реальной причины значился «эндометриоз». Но сделав это, он настоял на подселении матери, та должна была строжайше следить, чтобы дочь не покидала квартиры. И, по-возможности, постели. Ни уговоры, ни скандалы и слезы его не брали. Степан оставался неумолим. И вот наконец… К назначенному времени она была при полном параде. — Какая ты красавица, — мать стиснула пальцы, разглядывая лицо, с уложенными вокруг под сетку волосами, а затем классического кроя черное платье из блестящей черной ткани, простое, и одновременно изящное, подчеркнувшее фигуру дочери. — Считаешь? — полуобернулась через плечо Маргарита. Она перебирала украшения, решая, которое подойдет лучше. Шла новая волна моды на крупные, массивные подвески и множество стразов — слишком вульгарная, на ее строгий вкус. — Мам, — из шкатулки показалось очередное украшение, — я все понимаю, но ты бы еще подкову на цепочку подвесила и мне принесла. Ну куда это?! — Вроде все такие носят… я думала, тебе понравится… — Мамуля, еще раз, все не значит я. Хочешь, чтобы мне нравилось, спрашивай, ладно? — девушка улыбнулась немного нервно, заслышав новый звонок. Быстро нацепив золотой кулончик на тонкой цепочке, оставшийся с восемнадцатилетия, она быстро чмокнула в щеку мать: — Все! Побежала… — Удачи, Ритуль. Повеселись хорошенько. — Спасибо. Степан ждал ее в своем «Шевроле», но завидев, вышел, вручив неожиданно громадный букет роз. — Ты чего? — не удержалась Марго, — То есть, спасибо… — Решил сделать все как полагается. — Сделать что? — с подозрением поинтересовалась она, на что кавалер ухмыльнулся: — Увидишь. Вперед? Он открыл перед ней дверцу, обойдя машину. Садясь, девушка пребывала в смешанных чувствах. Изысканная галантность не была свойственна простоватому в целом Степану, а его подозрительные намеки на нечто, ожидающее впереди, заставляли ее внутренне напрячься. Смутные подозрения закрались в душу, она не знала, как к ним относиться. Путь их лежал под темнеющим небом, в самый центр вечно спешащего города, к Каретному ряду. Там лежал парк «Эрмитаж», встретивший их в сумерках пока еще не распустившими листву деревьями, горками талого снега на газонах и относительным спокойствием. Людей всегда прибавлялось в теплое время года, когда кроны зеленели и цвели цветы. Пара шла по дорожкам, взявшись за руки, не нарушая молчания. Временами бросавшая взгляды на Степана Маргарита гадала, что у того на уме. Была ли она права в своих догадках? И какой выбор ей сделать? Впереди замаячил смутный силуэт большого, выше роста человека сердца. Того, что по легенде был нарисован Ромео для Джульетты. Марго знала о нем, и связанных с ним приметах. Сама не посещала, но место это очень любили некоторые ее подружки. Одна из которых мертва. Вспомнив об этом, как и о том, что сама легко могла бы присоединиться к ней, девушка погрустнела. — Будем проходить насквозь, или дуть на колокольчик? — спросила она, чтобы отвлечься. — Почти. Степан пошел чуть впереди, все так же держа свою девушку за руку. В момент, когда он уже прошел сквозь сердце, а она еще осталась, как бы между двух его сторон, Маргарита почувствовала в своей ладони что-то. Что —то жесткое, ощутимое. Рука Степана соскользнула, позволяя ей разглядеть предмет. На раскрытой ладони лежала коробочка. Очень характерная, говорящая лучше всяких слов. Марго смотрела на нее, часто моргая. Она оказалась права, и все же, это оказалось неожиданным. Палец Степана подцепил что-то на боку коробочки, открывая содержимое. Оно было прекрасно. Девушка не удивилась бы, услышав, что смотрит на уникальный частный заказ, изготовленный в единственном по миру экземпляре. — Для уникальной девушки, — вторил мыслям Маргариты Степан. — Ты выйдешь за меня? Она не могла найти ответ в течении всего пути к этому месту, но сейчас он подобрался сам собой, совершенно ошеломив ее. — Да. Это было невероятно просто. Потом, знала она возникнет множество вопросов, по которым им не просто будет придти к консенсусу. Но сейчас… сейчас не хотелось думать ни о чем таком.***
Билеты на этот концерт достались ей изумительно легко. Настя что не день, сильнее изумлялась, из новой «матери» можно было веревки вить. Что ни пожелай — все пожалуйста. Катюха уже тоже пользоваться начинала. Столько игрушек девушка не видела во всю жизнь. Это слишком походило бы на райскую жизнь в представлении подростка, если бы не одно стылое «но». Андрей. Ей все еще его не хватало. Она взяла телефоны мальчишек с отделения, продолжая периодически созваниваться и даже встречаться с ними, пошла на курсы программирования, где нашлись новые знакомые. Но только одно имя кровоточащей занозой сидело в мозгу: «Андрей». Девушка часто ловила себя на том, что просто ищет его глазами среди прохожих. В спину ее кто-то пихнул, что было не редкостью при столь людных собраниях. Обернувшись, огрызнуться на ходячую неуклюжесть, Настя поняла, что вычислить «виновника» не получится. Неоновый свет метался со стен на потолок, рассыпая по ним сотни и тысячи цветных «зайчиков», в неверном, зыбком освещении, поди угадай, который из троих лосей за твоей спиной — грубиян. Тело девушки самовольно двигалось в такт ритму музыки, хотя плотно заполненный танцпол не давал отрываться, подобно музыкантам на сцене. Вокалист закричал, обращаясь к толпе, и все, вместе с ними и Настя, подхватили вслед за ним песню. Ни о чем не думая в этот момент, девушка испытывала почти полное счастье. — Насть? — голос заставил ее еще раз обернуться. В другую сторону, резко и дергано. Увиденное было невозможным, но видимо, Рай и правда решил воплотится для нее на грешной земле. В переливающихся сине-зеленых отблесках неона стоял мираж. Призрак. Ожившая греза. — Анд…рюшка, — протяжно всхлипнув прошептала Настя. В этот миг, казалось жар ее счастья прожжет насквозь щуплое тело, вырвется, в неистовстве спалит все вокруг. — Это не можешь быть ты… Как ты, … Как ты здесь очутилась? — Я за тобой поехала! По всей… Москве искала! Она все-таки разревелась. Неудержимо, сильно. Вокруг оборачивались ошарашенные люди, но сквозь застланные слезами глаза, девушка не замечала нацеленных на нее смущенных взглядов. Она ревела и ревела, уцепившись за ворот тонкого, надетого на Андрее, свитера.***
Ресторан, куда привел ее Борис, не был привычным местом. Шура чувствовала себя неуютно, казалось, поминутно ощущая на себе неодобрительные взгляды. Сконфуженная, она уже усомнилась в правильности своего решения придти. Еще сделает что не так. — Эмм, … Борис? — шепотом обратилась женщина, присаживаясь. К столу подошла официантка, заставив ее умолкнуть. — Выбирай, — мужчина легким полу кивком указал на меню. — Давай ты? Спутник показался удивившимся, но не ответил, углубившись в меню. А Шурка, дождавшись момента, когда приветливая девушка, обслуживающая их столик отойдет подальше, нагнулась к нему, прошептав: — Может, лучше дома чаю? Вот теперь Борис оказался по настоящему изумлен. Медленно подняв на нее взгляд, он ответил коротко: — Да брось! Чего бы мужику бабу в ресторан не сводить? И не беспокойся. Я плачу. Шурка нервно мотнула головой, бегло озираясь. Вон за соседним столом сидела шикарная дама: одета с иголочки, локоны накручены, и моложе. А в компании у стенки две совсем молоденькие девочки, так и светятся юностью. Пожилая пара, видимо с сыном, смотрятся как графы или герцоги. И она среди всех этих людей: простенькое платье, «конский хвост» затянутый обычной резинкой для волос, и даже маникюр облупился — новый сделать не успела. Понятное дело, Борис жалеет ее, но так — только хуже. Да и в настоящем ресторане Александра бывала всего пару раз. Один — еще до встречи с Валерием, второй — на собственной свадьбе. С тех пор не довелось, что прибавляло ощущения, будто она не Золушка, нет, а доярка на балу. — Мне не уютно, — призналась она. — Почему? — не понял Борис. Он уже выбрал заказ, и сделал знак официантке. Пришлось отложить объяснения. Когда она наконец сумела объяснить причину своей неуверенности и желания оказаться подальше от респектабельного заведения, повисла неловкая пауза. Шуре еще сильнее захотелось куда-нибудь провалиться. Сама не желая, она обидела человека, который помогал ей и был к ней добр. Она поспешила извиниться. — Блин, да что ты в самом деле? Взрослая тетка, а как подросток, ей богу! Борис широко улыбнулся. Улыбка вселяла тепло, обволакивала душу, как теплый плед. — Ты храбрая женщина, Аль. Ты тащишь троих детей, ждешь четвертого, не сдаешься, борешься за их будущее. Я, черт возьми, уважаю это. Любой должен уважать, ты настоящая женщина, настоящая мать. Шурка смутилась таких слов в свой адрес. Она и не считала себя какой-то особенной, сильной или смелой. Не амазонка, коня на скаку не остановит. Просто обычная тетка за тридцать, ухойдаканая бытом, но любящая своих детей. Она непроизвольно коснулась живота, пока еще не выросшего в размерах. — Спасибо. Я просто люблю их. — А эти умники церковные, все законы свои дебильные продавливают. Скоро еще ежеутренние молебны будем под дулами автоматов совершать, — в голосе мужчины прорезалась неожиданная злость, слова он произносил, как выплевывал. Такая реакция заставила Шурку задуматься. В конце концов, она медленно произнесла: — Знаешь, я тоже одно время Церковь винила. Потом подумала — не в ней дело. Религия учит нас быть лучше. Учит сострадать, прощать, как бы мы жили без этого… Борис странно посмотрел на нее. Шурка не смогла охарактеризовать, было это восхищение? Изумление? Скепсис? Все сразу? — Дело в нас, в людях. Своего рода социальный заказ. Мне кажется, мы сами нуждаемся в чем-то подобном. Во всех этих законах, веяниях… — В смысле? — в этот раз голос четко подсказал эмоцию человека. Недоверие. Женщина слегка пожала плечами: — Чем труднее жизнь, тем больше хочется переложить на кого-то ответственность за себя. С десятых годов становилось все труднее. А люди и раньше, видимо, что-то такое чувствовали… Вот и потянулись к религии. Как последний оплот, когда сил взять свою жизнь в собственные руки не остается. Дальше больше. Жизнь труднее — углубляются в крайности. Вспоминают «старые добрые» порядки и традиции. Они ведь «добрые». А в будущее смотреть — страшно. Борис слушал внимательно, время от времени, усмехаясь уголками губ и покачивая головой. — И с чего такие мысли? — спросил он. — Вспоминаю Валеру, — со вздохом ответила Шурка. — Каким он был, и каким стал. — Сильна, мать! — Да, нет. Я говорю, просто люблю своих ребят. Законы не законы, ни от одного бы не отказалась. На этом Борис прицокнул языком, и подумал, что сделал хороший выбор. Нужно только озвучить его.***
Что-то изменилось в Свете. Сказывались встречи с Отцом Иеремией. Злость угасала, сменившись, сперва апатией, затем — пониманием. Поглядывая на растущий живот девушка все еще сомневалась, что делать с ребенком, когда тот появится на свет. Она не хотела его, он не был ей нужен. Смешно, теперь, после всего, сидя в камере, она поняла, что хочет жить в полную силу. — Не вера причиняет людям зло. Люди людям зло причиняют, — сказал как-то батюшка, во время очередного свидания. Людям деньги и власть нужны. И больше, всегда больше. Ненасытное чрево желаний, амбиций, тщеславия никогда не может быть наполнено. И толкает человека на грехи. — Вы хотите сказать, Церковь не причем? — Христианство осуждает убийство, безусловно. Но и похоть — один из семи смертных грехов. Названный тобою закон направлен не столько на оберегание бессмертной души человека, еще не увидевшего свет человека, сколько на контроль за населением. Запрещая аборт, он в то же время поощряет блуд. Света молчала. — Конечно, и в Церкви люди разные. Но ты бы удивилась, сколько священников и братьев — современные люди, шагающие в ногу со временем. Мы не считаем убийством контрацепцию. — Зачем вы приходите ко мне? — спросила Света на следующем свидании. — И почему именно ко мне? Здесь много заключенных. — Потому, что тебе нужна помощь. И потому, что я могу помочь тебе, — был дан ответ. Услышав который, оставалось только фыркнуть. А потом, батюшка поделился своей историей. Историей, в которой не было строгой, религиозно настроенной семьи у прилежного мальчика. Да и самого прилежного мальчика не было. Был в ней обычный дворовый пацан, с такими же друзьями — сами по себе, никому не нужны, протирали штаны, сидя с гитарами у подъездов, занимались на свалках паркуром. Одна компания, другая — там сигареты, пиво, водка. Однажды, один из «банды» как конечно же называли себя подростки притащил наркотики. — А дальше была темная дорожка, — спокойно рассказывал батюшка. — Не знаю, год, может два. Однажды, едва перед Высшим Судьей не предстал, слава Богу, нашелся человек, который вытащил. — Кто? — тихо спросила Света, уже, догадываясь, каким будет ответ. — Священник местной церквушки. Он трудных подростков подбирал, на пару с участковым, на ноги ставил. Мне с иглы слезть помог. Потом был институт, работа, бизнес свой даже устроил. В кризисные годы лишился всего, чуть было не запил. И снова встретил его. И тогда понял, есть в жизни что-то кроме денег и обычного теплого довольствия. Некая цель, определенная свыше. Света долго раздумывала над его словами. Времени на то было предостаточно. Какая в ее жизни может быть высшая цель? Дверь с лязгом приоткрылась, пропуская внутрь луч маслянисто-желтого света. — Сотникова! На выход! — знакомые слова, слышанные здесь не раз, вбившиеся в память. Суд вынес свое решение. Со всеми сопровождающими обстоятельствами: беременностью, фактом подвержения насилию, недоказанностью трех из пяти инкриминируемых случаев, ей, стараниями адвоката, дали три года условно. Покидая стены изолятора, девушка чувствовала себя на распутье. Словно сказочный Иван Царевич возле указующего камня. С удивлением, понимала она только одно, ей будет не хватать Отца Иеремии. Казалось в итоге, он стал ей…другом?