Noch Zu Retten

      Фрида раздражённо кусала накрашенные алой помадой губы — Йозеф как обычно задерживался. Ещё с утра на небе не было ни облачка и яркий солнечный свет слепил глаза, а сейчас всё заволокла густая дымка — плотный и тёмно-серый туман, из-за чего создавалось ощущение, будто сейчас поздний вечер. Было холодно, ветер завывал всё сильнее, а разведчица, по щиколотку стоя в снегу, мысленно проклинала и Майера, и Могилёв, и всё вокруг. Город разведчице совсем не нравился — маленькие, двух или трёхэтажные домишки,  заснеженные дороги, голые пустоши и мутные занавешенные окна создавали гнетущую атмосферу. Могилёв совсем не похож на Берлин, это даже не Минск, в котором Циммерман довелось жить в течение полугода. В такую погоду меньше всего хочется выходить на улицу – пробирающий до костей ветер закрадывается под одежду, лицо безжалостно царапают колючие снежинки, а сапоги то и дело проваливаются в снег — расчищенных дорог здесь мало. Фрида медленно шла по улочкам, пытаясь согреть замёрзшие руки, ведь кожаные перчатки были бесполезны.       Могилёв казался мёртвым. Тихий, безлюдный и мрачный, он создавал ощущение заброшенной деревни, а не большого города. Везде были руины — выбитые стёкла, покосившиеся дома и пробитые крыши. Даже в дневное время суток Могилёв был жутким, и Циммерман не любила приезжать сюда. В маленьких деревнях наподобие Берёзовки эти разрушения не так заметны — они скрыты лесами, холмами и снегами, но в городе этого нет. Было странно смотреть на дома, зная, что ещё несколько месяцев назад они были целыми и в них жили люди. Чувство неправильности происходящего следует за ней по пятам.       Вечер совещания закончился неожиданно даже для Циммерман. Август не отрывал от неё взгляда — спокойного и внимательного, но совершенно нечитаемого. Фрида кривила губы, морщила тонкий вздёрнутый носик и демонстративно отворачивалась, чтобы позже снова обернуться и встретиться с по-прежнему невозмутимым взглядом холодных глаз Леманна. Так бы и продолжалась эта игра в гляделки, если бы офицеры не начали потихоньку уходить — время было за полночь. Оберштурмфюрер и Фрида оставались последними в комнате, если не считать абсолютно пьяного Эрнста, которого пытался поднять один из его подчинённых.       Леманн положил ладонь на плечо Циммерман, и женщина ощутила, насколько она была холодной. Даже сквозь плотную шинель ощущалась шероховатость его кожи. Это было странное и немного пугающее чувство полной беззащитности перед едва знакомым человеком, и Фриде хотелось развернуться, чтобы увидеть его — так силён был почти животный страх перед неизвестным.       — Не желаете ли поговорить в приватной обстановке, если вас что-то не устраивает в моем поведении, фройляйн Циммерман.       Сухой, хриплый голос прозвучал прямо над самым ухом, и Фрида невольно поёжилась, зябко передёрнув плечами, — казалось, температура вокруг понизилась на несколько градусов. Август был определённо не тем собеседником, про которого можно было бы сказать, что он располагает к себе.       Однако, несмотря на эту неприязнь и чувство отторжения, поддерживать хорошие отношения было необходимо. Оберштурмфюрер был ей выгоден — в хорошем настроении он может и поделиться чем-нибудь ценным, и сам представлять интерес для РСХА. К тому же, так в Могилёве будет свой человек.       Даже странно, что в этом городе всё ещё можно было найти уцелевшие дома. Если идти по улицам, то кажется, будто здесь нет ничего, кроме высоких сугробов, старых заржавевших машин и разрушенных стен. Августу повезло найти квартиру в центре города — ни для кого не было новостью, что можно жить в домах русских. Пусть неуютно, пусть холодно и всё чужое, но главное, что не в деревне — там намного холоднее.       Ветер всё крепчает, смеркается быстрее, а ждать Йозефа слишком долго — вот-вот начнётся метель. В груди поселяется смутное чувство тревоги и хочется поскорее оказаться в тепле, подальше от колючего завывающего ветра. Не остаётся иного выбора, кроме как идти через сугробы по заметённой дороге к центру — ориентиром служат почти не тронутые здания. Несмотря на то, что это была маленькая двухкомнатная квартирка, в ней создавалось странное ощущение уюта. За месяц жизни здесь Леманн успел превратить каморку в тёплое и даже симпатичное убежище. Если осмотреться, то можно было заметить следы жизни прежних хозяев — старые тускло-бежевые обои, дощатый пол, холодный и скользкий. Сквозь окна с облупленной рамой проникает свет — блёклый и мёртвый, он освещает комнату лишь наполовину, в то время как в углу остаётся полумрак.       В обычной рубашке и штанах со складками Леманн совсем не выглядит грозным. Его уложенные волосы взлохмачены и, кажется, влажные — пряди намного темнее, почти тёмно-русые. На рубашку падает пара капель воды, и Фрида не сдерживает улыбки — Август похож на мальчишку, но не на офицера.       — Вечера, фройляйн Циммерман, — Август поднимает голову, чтобы поприветствовать гостью коротким кивком, и почти сразу же возвращается к документам. Со стороны может показаться, что оберштурмфюрер потерял всякий интерес к тому, что в такой поздний час к нему приходит разведчица.       — Доброго вечера, герр Леманн. Выглядите уставшим и разбитым. Давно сидите или вы стали канцелярской крысой?       — Всего лишь из-за погоды. Холодные ветра и постоянные метели плохо влияют на мои шрамы, но вам об этом не стоит переживать, — мужчина криво усмехается. В этом освещении он чем-то неуловимо напоминает Фриде отца — спокойного и даже мягкого человека, легко управляемого и в то же время одного из немногих, кто сумел остаться после чистки, когда начались волнения. Наверное, лишь чудом, а может прибег к связям и подделал документы — сейчас этого не узнаешь. Герр Циммерман говорил, что дочь пошла в него — с колючками, острая на язык, а внутри — слишком нежная, чтобы идти на войну. Фрида была с ним не согласна.       Разведчица кусает губу и решает идти в наступление. Незачем вертеться вокруг да около, когда можно заметить важные детали и задать наводящие вопросы.        — Вы ведь не женаты, герр оберштурмфюрер, не так ли? На вашем пальце нет кольца, но вы не в разводе. Решили связать жизнь со служением Германии? — закинув ногу на ногу, интересуется женщина. — Вам стоит расслабиться. Наверное, вы знаете, что в Могилёве есть определённые заведения для одиноких мужчин, жёны которых остались в Германии, а снять напряжение хочется.       — О ваших выдающихся качествах немало говорят, но, к сожалению, среди них нет такого важного для шпиона качества, как тактичность. Вы с такой уверенностью говорите о моих личных отношениях, что мне становится неловко — вы знаете обо мне больше, чем я о себе. Надеюсь, что вы успели изучить мою биографию — не зря же подавали прошение в архивы, — произносит Август. Его глаза холодны и в них нет ни единого блеска улыбки — так смотрят на человека, сказавшего что-то крайне глупое.       Разведчица мысленно ругается — медленно приходит осознание, что играть с Леманном не стоит — чревато последствиями. Перед ней человек совсем иного сорта, не то что юный и легко манипулируемый Готтфрид, молоденький мальчик, лишь недавно попавший к Стефану в адъютанты. С ним было иначе — несколько томных взглядов, локоны, накрученные на пальцы, и он смотрит с таким обожанием, что от адъютанта сию же минуту можно требовать идти под пули за фюрера и рейх — он даже возникать не станет. Здесь же совсем другой склад ума, и Циммерман чертовски интересно, что таит в себе этот загадочный человек. Леманн назначен сюда не просто так — значит, он что-то выслеживает? Или кого-то? Появление таких людей не приводит к хорошему.       — Мои методы ведения допросов отличаются от ваших, фройляйн. Зная о вашем пристрастии к нахождению в мужской компании, я могу предположить, что у нас разные представления о том, как выбить из человека необходимую информацию. — Циммерман чувствует издёвку в чужих словах — неприятный намёк на незатейливый флирт со стороны разведчицы. Похоже, это была шпилька, созданная для того, чтобы перевести разговор в удобную для Леманна тему. Разведчица, недолго думая, решает использовать спрятанный в рукаве козырь.       — Недавно ко мне попали два советских партизана. На их примере мы выясним, что быстрее их разговорит — отрезанное ухо или раздробленные пальцы. Может, ваш взгляд на этот вопрос более изощрённый, и вы предпочитаете горло, сожжённое водкой? Глаза, которые можно выковыривать ложкой? Ногти со спичками? Этот вопрос мы можем выяснить на практике.       Леманн хмыкает и подаётся вперед, сцепив ладони на разведённых коленях. Теперь, в тусклом свете лампы, его глаза больше не кажутся остекленевшими — в них появляется осмысленное странное выражение. Он заинтересован — тёплый смазанный отблеск от лампы смягчает взгляд серо-голубых глаз, но, несмотря на это, его взгляд остаётся пронизывающим и изучающим. Даже Циммерман, привыкшую к самым разнообразным взглядам, бросает в дрожь от такого повышенного внимания — Август словно бы читает каждую мысль в её голове. Оберштурмфюрер знает, как скрывать эмоции — он прекрасно играет взглядом, но у него не получается скрыть хищную торжествующую улыбку. Лемман такой же, как она. Он тоже не верит в милосердие на войне и не боится замарать руки в крови. Разведчица это чувствует и тянется сама, словно на поводу.       — Не желаете ли выпить шнапса, фройляйн? Или, может быть, чай? Кофе не предлагаю — плохо спать будете, — снова меняет тему Август. Его тон стал более благосклонным, или же это только показалось?       — Шнапс, герр Леманн.       Фрида облизнула губы, чувствуя сладковатый привкус помады на языке. В белоснежных пальцах зажата тонкая ножка бокала, и шнапс плещется о стенки, за окном свистит ветер, колючие снежинки застывают на стекле, образуя причудливые узоры. Небо по-прежнему было хмурым, тяжёлые облака нависли над Могилёвым — ночью будет метель. Уходить, даже не смотря на тёмное время суток, не хотелось. Рядом с Леманном Циммерман испытывала странные чувства — осознание того, что этот человек может оказаться ещё опаснее, чем кажется, и в то же время почти детский интерес к тому, кто так похож на тебя. С оберштурмфюрером будет выгодно дружить.       — У вас, похоже, есть вопросы личного характера к гауптштурмфюреру, которые, очевидно, не стоит обсуждать прилюдно, — Фрида прикрывает глаза, пряча лукавую улыбку. — Между вами на собрании искрился воздух — давно я не видела герра Рихтера таким… я бы сказала, что он выглядел возбуждённым и захваченным азартом. Вы зацепили его определённо больше, чем красочный рассказ герра Хольцмана или же Тегеранская конвенция. К чему такой повышенный интерес к его персоне? Вы были знакомы прежде?       — Я могу не отвечать на этот вопрос? — кажется, Леманн смутился. Фрида отмечает про себя смягчившиеся черты лица, словно бы на мгновение Август потерял контроль над эмоциями. Потихоньку, против воли, он открывается или позволяет Циммерман узнать только то, что он хочет?       — Для вас вопрос о гаупштурмфюрере ещё более личный, чем вопрос о жене?       — Вовсе нет. Скорее, я не из тех, кто любит обсуждать других. На самом деле, всё сказанное мной в тот вечер — правда. Я действительно восхищён этим человеком. Конечно же, в разумных пределах и только в профессиональном плане. Есть те, кто с каждым сражением пополняет список своих достижений, но остаётся известен в узких кругах, как, например, я, но есть такие люди, как герр Рихтер — им достаточно один раз показать себя, чтобы затмить все мои достижения. К тому же, среди наших солдат много таких людей — сильных духом, готовых к ответственности и до сих пор верных Германии, не смотря ни на Курскую, ни на Сталинград. Скорее всего, влияние Гиммлера.       — Для оберштурмфюрера вы слишком скромны — кто-то вас даже хотел прозвать цепным псом Гиммлера. Говорят, вы можете выследить любого и уничтожить в кратчайшие сроки. Или же это только слухи? — на этих словах Циммерман усмехнулась. — Неужели я слышу в вашем голосе зависть? Должность капитана не так далеко, как вы думаете, — уверена, не пройдёт и полгода, как вы станете гауптманом.       – Я не завидую герру Рихтеру. Если вы хотите знать мои мысли по этому поводу, то, скорее всего, вам они покажутся до смешного наивными — я считаю, что мы могли бы сотрудничать с ним, — в неопределённом жесте пожимает плечами Леманн. — Можно долго анализировать его восхождение вверх, от простого рядового до гауптмана, и интересно, имеет ли здесь место быть влияние старшего Рихтера, но ни вы, ни я не станем утверждать, что герр Рихтер — плохой солдат.       Разведчица кивает и дёргает уголком губ в понимающей полуулыбке — может быть Людвиг не был душой компании, редко пересекался с другими офицерами, но большинство операций, проводимых под его началом, имели успех. Конечно, Людвиг и Август совершенно разные — это видно даже невооружённым взглядом. Отстранённый, замкнутый и не интересующийся ничем Рихтер против властного, сильного духом и разностороннего Леманна — разница на лицо. Глядя на этих двух мужчин, Фрида никогда бы не назвала их похожими — пока один был создан для войны, другому подошёл бы халат учёного или же перевязь врача, но точно не дубовые листья и не тёмно-серый китель. На собрании казалось, что каждый из них готов сию же минуту достать пистолет и выстрелить в оппонента — настолько ощутимым было напряжение между ними во время разговора, и разве что воздух не звенел в большой и светлой комнате. Умелая лесть и фальшивые улыбки — Циммерман вспоминает об этом и едва сдерживает смешок, ведь со стороны это даже выглядело забавно. В тот вечер Рихтер казался ещё мрачнее обычного — хмурился, совсем не пил и уехал всего лишь через час после начала. Август и собравшиеся офицеры остались до полуночи — шнапса было много, пьяный Хольцман не скупился на истории, которые позже подхватил Леманн. Обершарфюрер был хорошим рассказчиком — слушать его было одно удовольствие. Спокойный, размеренный тон и лёгкая хрипотца — этого было достаточно, чтобы заинтересовался даже Стефан, до этого сидевший в стороне. Несколько из рассказанных Августом историй были захватывающими, другие же нагоняли на некоторых из присутствующих чуть уловимую дрожь — не всем из присутствующих приятно слышать о подробностях пыток. Готфрид пробовал уйти, с заминкой сказав, что его ждут в другом месте, но под уговорами разведчицы быстро сдался.       У Августа если не кристально-чистая, то хотя бы заслуживающая уважения репутация. Такой нет ни у кого среди её знакомых — каждый из них так или иначе замечен в подозрительных связях или двусмысленных разговорах. Единственный, кто ни в чём не заподозрен — Рихтер, но за ним следить совсем неудобно. Хочется верить, что её старый знакомый не совершает глупостей и не говорит лишнего — разобраться с ним было бы намного сложнее, чем с Йозефом или старым дьяволом Краузе. Возвращаясь мыслями к Леманну, женщина вспоминает телеграмму от знакомого с письмами интересного содержания. Один только список личных достижений Августа выглядит более чем внушительно. К тому же выяснилось, что у Леманна есть ценные связи в РСХА и в верхушке, что даёт ему чуть больше преимуществ, чем происхождение и военная династия Рихтера — отчасти на это повлиял пассивный характер Людвига, которому, кажется, совершенно нет дела до происходящего вокруг. Что было удивительно при чтении копии документа из архива, так это то, что Леманн, вопреки своей идеальной репутации и занимательному списку достижений, оказался из простой рабочей семьи — Циммерман была готова к чему угодно, даже к тому, что Август окажется золотым сыночком кого-нибудь из генералов и всё его восхождение — залог толстой пачки марок, но всё оказалось намного любопытнее. Отец и мать Леманна — люди чуть ниже, чем среднего класса, в роду нет никаких именитых родственников и выдающихся должностей никто, кроме Леманна, не занимал. Отец — рабочий на фабрике, мать — домохозяйка. То, что простой человек достиг такой должности, впечатляло и привлекало ещё больше. Фрида не могла сказать, что после прочтения карточки её отношение к Августу изменилось — ни происхождение, ни строка «холост» в семейном положении не убавили интереса к новому знакомому.       — Думаете, Рихтер пойдёт на такое? Не похоже, чтобы его интересовало хоть что-либо, кроме никому не нужных бумаг, — спрашивает после затяжного молчания Циммерман.       — А с чего бы ему отказываться?       — Например, с того, что вам будет сложно его уговорить, герр Леманн. Я бы даже сказала, что вам это не удастся — личная неприязнь может быть намного сильнее уговоров, — произносит разведчица так, словно это само собой разумеющееся. Достаточно вспомнить напряжённый взгляд синих глаз и короткую перепалку между офицерами, чтобы понять, что Рихтер не испытывает к Августу никаких положительных чувств. Для Фриды читать эмоции Людвига было намного проще — тот никогда и не пытался скрывать что-то. В нём Циммерман была более чем уверена — не может такой человек иметь секретов, опасных для Германии. Может быть Людвиг и не образцовый капитан, да и на настоящего эсесовца он не похож, но Циммерман списывает это на влияние фрау Рихтер — её мягкость и терпимость к врагу за годы совместной жизни могла передаться и Людвигу. Несмотря на это, Людвиг не был открытой книгой — сложно было догадаться, о чём думал капитан, скрывая всё за безразличием и напускным спокойствием.       — Печально это слышать. — Голос Леманна совершенно не соответствует голосу расстроенного человека, но Фрида решает не придавать этому значения. Это ведь игра, и она прекрасно понимает, что обершарфюрер, в свою очередь, так же читает её, узнавая. Сейчас, когда слишком много шпионов и слишком велик риск, теряется доверие даже к верхушке.       — Людвиг придирчив к знакомствам, и редко кто имел удовольствие оказаться в его близком кругу.       — Если вы говорите об этом, то, возможно, находитесь в этом кругу «близких людей». Вы так хорошо его знаете, словно давно знакомы.       — С детства. Можно сказать, старые знакомые — учились в одном классе, но никогда близко не общались. Ещё тогда Людвиг был на своей волне — некоторые из нас считали его странным, и это было вполне обоснованно. Наверное, вы подумали, что он был тихоней или книжным червём — так обычно думают о замкнутых людях, витающих в облаках, — Фрида с печалью улыбается, вспоминая школьные годы и отпивая немного шнапса — теперь сладковатый вкус кажется совсем горьким, — только вот Рихтер не был умником — читать он не любил и писал с ошибками, за что получал линейкой по пальцам от учителя. В точных науках не было успеха, как не было его и в кружке рисования или в физической культуре — меня очень удивляло, что Людвиг ко всему равнодушен. Пока мальчишки играли в войны, мастерили модели самолетов и прогуливали скучные уроки, Рихтер был слишком правильным — сидел тихо, смотрел в окно или же пялился на доску. Временами это казалось пугающим — неужели ему не хотелось заняться чем-нибудь веселее рассматривания записей на доске? Единственное, что пробуждало в нём хоть немного интереса — история. Казалось, он и учительница — ворчливая и гадкая старуха — говорили на одном языке, состоящем из дат, терминов и событий. Они понимали друг друга, и всем это казалось удивительным — чтобы кто-то и вдруг разговорить старую Анхель? Немыслимо!       Леманн улыбнулся — так из вежливости улыбаются люди, когда слышат забавную историю из чьего-нибудь прошлого. Он бросает взгляд на бутылку шнапса и молча наливает себе половину стакана, после чего предлагает Циммерман — разведчица ограничивается кивком головы.       — Наверное, сыграло свою роль отцовское воспитание. Люди, побывавшие на войне, редко становятся хорошими родителями. — Фрида прислушивалась к словам Леманна. Был ли его отец на войне, а если да, то отразилось ли это на Августе и выборе жизненного пути?       — Возможно. В детстве отец Рихтера казался строгим и даже суровым человеком.       — А что о вас?       — Вас так интересует моя жизнь?       — Желаю скрасить вечер, раз оказался в компании такой обворожительной женщины. — Несмотря на сказанное, Фрида не могла уличить Леманна во лжи — его слова звучали искренне, или же он настолько привык льстить, что это стало слишком естественно. Август похож на хитрого белого лиса — даже улыбается хищно. — Взамен я мог бы рассказать о себе. Вы ведь собираете информацию обо всех, кто может принести вам выгоду, фройляйн Циммерман. Мы могли бы сотрудничать.       — Это выгодная сделка, герр Леманн, и мне, похоже, придётся рассказывать первой. Вы относитесь к категории мужчин, пропускающих даму вперёд, даже когда это не в её пользу. Начнём с того, что я родилась в Лейпциге в шестом году, но через два месяца моя семья переехала в Берлин — мать всегда хотела жить в столице, и отец исполнил её мечту только через пять лет брака. Спустя четыре года после переезда родилась моя младшая сестра, и каждый родственник желал необходимым сказать о нашем внешнем сходстве — особенно о кудряшках. Отец состоял в партии, мать была врачом и допоздна оставалась в госпитале. Она умерла, когда мне исполнилось десять — её коллеги говорили, что туберкулёз. Сами знаете, в те времена и в той обстановке это было повсеместно. Дальше ничего интересного — закончила школу без отличия, поступила в военное училище и, как и многие другие до меня, оказалась здесь.       — Что же побудило вас связать свою жизнь с войной? Женщина и оружие, как мне казалось прежде, просто несовместимы, — Леманн хмурится и переводит взгляд на лицо Фриды. В его глазах мелькает едва уловимое подозрение, словно бы Август еще сомневается в правдивости чужих слов.       — Нежелание сидеть дома. Отец говорил, что спокойная и тихая жизнь не для меня, но он никак не мог ожидать, что его дочь предпочтёт войну семейной суете, — Разведчица совсем не женственно ухмыляется и облокачивается на спинку кресла. — Ваша очередь, герр Леманн. Что вынудило вас оказаться здесь?       — Август. Сделаем вид, что мы пили на брудершафт, — Леманн залпом допивает шнапс и ставит стакан на столик — про себя Циммерман отмечает, что его руки совсем не дрожат, а взгляд по-прежнему остаётся цепким и внимательным. Он совсем не пьянеет? Сама Фрида уже чувствует лёгкую расслабленность во всем теле, а желание прикрыть глаза становится сильнее и сильнее. Хочется спать, но женщина уверена, что в шнапсе не было снотворного — Леманн первым себе наливал, а стаканы были кристально чистыми. — Думаю, перед встречей вы успели узнать всё необходимое обо мне. Кто я, откуда родом, кто мои родители и в какой школе я учился. Не думаю, что моя жизнь чем-то отличалась от вашей — наверное, такая жизнь была у каждого второго ребёнка в Германии. У меня были безоблачное детство, непростые школьные годы, училище и первые бои, о которых мне не хочется вспоминать — достаточно того, что мёртвые приходят во снах.       — Вы же знаете, что это нечестно? Я поделилась информацией. Вы же увиливаете от ответа.       — Не пытайтесь воззвать к совести, — хмыкает Август. Его взгляд становится холоднее, сразу же напоминая разведчице о том, что они даже не друзья, чтобы просить о большем. — Она осталась ещё в училище.       Между ними повисает тяжёлое молчание, нарушаемое лишь жужжанием лампы. Говорить с Леманном сложно, всё равно, что бежать по минному полю под артобстрелом — Фрида явственно ощущает, что её изучают так же тщательно, как и она сама. Лишь любопытство и желание узнать о собеседнике всё останавливает разведчицу от того, чтобы уйти, позорно сбежать от холодного и жестокого взгляда.       — Пейте, Фрида. Ночь долгая, а у меня остался вишнёвый шнапс — никогда не пробовал, отдавая предпочтение яблочному, но сегодня ваш шанс. Выйти на улицы в такую метель я вам не позволю – не стоит даме мёрзнуть на ветру, — Леманн смотрит на морской пейзаж на облезлой стене и устало прикрывает глаза. Со стороны он кажется расслабленным и умиротворённым, даже черты лица смягчаются и шрам у виска не так заметен. Циммерман подмечает морщинки на его лице — их больше, чем у Роберта, а ведь Август должен быть младше Краузе лет на десять, если ни больше. Скорее всего, насыщенные военные годы оставляют свой отпечаток на человеке, и не только на душе — кожа сидящего напротив мужчины кажется вылепленной из глины в мягком свете пламени, а два тонких шрама будто неаккуратные отметины в воске после работы со стеком. Фрида не может сказать, что Август красив — в его чертах есть что-то неправильное, угловатое, даже жестокое. Есть что-то особенное в этом человеке, то, чего нет в Рихтере. Чувство опасности достигает своего апогея, но, вопреки всему, что-то заставляет Циммерман остаться в этой маленькой холодной комнате       — Я принимаю ваше предложение. В этой стране слишком суровые зимы, а дойти до съёмной квартиры, не застряв в снегу, почти невозможно. К тому же, ваша компания мне приятна, Август, так что несите ваш вишнёвый шнапс — говорят, он намного слаще яблочного. — Разведчица видит, как растягиваются губы Леманна в улыбке.       Ночь обещает быть интересной.