***
Оставшись в одиночестве в своей комнате, я зажгла свет. Собиралась было уже завалиться на кровать, но что-то привлекло мое внимание. Ах, да, тот самый листок, что я подобрала в таинственной комнате на первом этаже. Я забрала его из кармана пальто, висевшего в коридоре и ожидавшего визита к прачке, и сейчас сжимала в руках. Но стоило ли читать написанное? Вдруг это было чьей-то личной запиской? Или же, напротив, посланием от духов именно для меня? Ох, кажется, я многовато на себя беру. Вдохнув побольше воздуха в отсутствующие легкие, я все-таки поднесла обгорелый кусочек пергамента к глазам, вглядываясь в обрывки слов. Большая часть была сильно опалена и почти не читалась, однако один уголок все-таки уцелел. «…подумала, что он может пойти на подобное! …нравственно! Но ты не должен ничего с ним… …лишь тебя. Так было всегда, глупенький. Разве… С любовью, твоя Оде…» Я выронила бумажку из рук, вскрикнув и отпрянув от нее, словно от огня. Тут же, по обыкновению уже, запуталась в подоле сорочки и, не совладав с управлением, завалилась на пол, успев лишь схватиться рукой за кровать, чтобы не громыхнуть всем своим существом. Через миг в комнату вбежал Кукловод. Он не стал ничего спрашивать, лишь рванулся ко мне, опускаясь рядом на корточки и заглядывая мне в глаза. А я тяжело дышала, меня дрожь мелкая била. Нервно, поддавшись какому-то внутреннему импульсу, я сжала его ладонь, стоило ему лишь коснуться моего запястья. Словно бы хватаясь за него как за спасательный круг в море, где бушевал шторм, я молча прильнула к нему, утыкаясь носом в черную рубашку. Он даже не отстранился, молча позволив мне эту дерзость. В любое другое время он навряд ли был бы несказанно рад моим объятиям. Но сейчас… Кукловод словно бы что-то ощутил. То ли эмоции мои были слишком видны, то ли он просто неприлично хорошо научился их читать. Хотя, когда это он не умел? Я даже слегка улыбнулась этой мысли, постепенно приходя в себя. И это он ощутил. Тоже. — Что тебя так напугало? — голос мягкий, почти заботливый, прямо над ухом. В самую душу, если бы она у меня была. Отстранившись, я рвано выдохнула, собирая себя по кусочкам, на которые разлетелось мое самообладание несколькими минутами ранее. А затем молча кивнула ему на обгорелый кусок бумаги, лежавший на полу. Кукловод, тихо выдохнув, потянулся к бумажке, но почему-то так и не коснулся ее пальцами. — Откуда это у тебя?! Он воскликнул, вскакивая. На миг в его взгляде скользнуло что-то страшное, неумолимое. Что-то, чего я ранее никогда не видела. Но миг прошел и затерялся в душном спертом воздухе моей комнаты. Тогда же Кукловод вернул себе свое коронное самообладание, вновь опускаясь на корточки и аккуратно поднимая клочок бумаги, словно боясь, что тот рассыплется пеплом от его прикосновения. — Скажем так, духи предоставили, — уклончиво отозвалась я, не находя в себе сил сейчас рассказывать о моих блужданиях за закрытые двери его дома. Нашего… дома? — Вот как, — его губы тронула какая-то теплая, пропитанная невыносимой горечью улыбка. — И что же тебя настолько поразило в этой записке?.. — Чей это почерк? От кого она? — я слегка подалась вперед, пытаясь поймать взгляд Кукловода. Но тот безнадежно ускользал от меня, словно прятался. — Не признала? Это мой почерк, — сухо кашлянул Кукловод. — Я переписал когда-то эти слова, чтобы не забыть. А затем сжег эту бумажку, чтобы выкинуть это, — он в каком-то жесте невыносимого отчаяния встряхнул рукой, — из головы. — Какое имя там было написано? Что там обрывается в конце листка?! Кукловод на этот раз сам поймал мой взгляд. И смотрел холодно, с прищуром. Словно бы раз за разом, каждую секунду спрашивая, точно ли я хотела знать это. Была ли я уверена в том, что не пожалею о своем вопросе. И этой уверенности у меня не было, ни на грамм. Но отступать было уже поздно. Или не поздно, но я просто не хотела. Не знаю. — Одетта. — Что?.. — я не услышала своего голоса, да и не уверена была, что сказала это вслух. — Имя на листке — Одетта. Когда-то оно принадлежало той, кто писал это послание, — истолковал Кукловод. Он старался говорить так же, как он говорил всегда. Спокойно, отстраненно, непринужденно, словно бы его это и не касалось вовсе. Но на деле я видела, какое титаническое усилие он сейчас совершал над собой, чтобы выдавить эти слова, чтобы не было в голосе надрыва. Чтобы он не сломался и не ухнул куда-то в бездонную пустоту. — Кто она?.. Кукловод дернулся, словно хотел вскочить и уйти. Затем сжал руку в кулак, сминая листок с осколком его прошлого. Прикрыл глаза и ровно выдохнул. Я не торопила его, а лишь… поддавшись какому-то внутреннему порыву, опустила руку на плечо, слегка сминая пальцами ткань его плаща. Сперва, сама отстраняюсь, прогоняю, а теперь льну к нему, словно кошка. Что же я за чудовище такое? Он вздрогнул на миг, а затем внезапно спросил: — На что похожи листья в реке? — Что? — я поперхнулась воздухом, что, казалось, застыл между нами. — На рыб. Причудливых рыб. Цветастых таких, с плавничками полупрозрачными. — Ты настолько внимательна иногда, знаешь ли, — он нервно хохотнул, с улыбкой поднимая на меня взгляд. — Ты замечаешь такие мелочи, как птиц, летающих низко над землей. Замечаешь мелкие листья в воде, когда их там уже практически и нет. Но не замечаешь того, как я неделю чихаю и кашляю от шерсти твоего кота в доме, и не видишь смарагдового занавеса в моем театре, хотя была там уже далеко не один раз. Нервно сглотнув, я опустила взгляд. И вовремя. В этот самый миг он извлек из нагрудного кармана фотокарточку. Ту самую, что он когда-то протягивал мне на мосту. И теперь в голове сложился паззл. Это ведь было фото того самого театра, в котором играл Спайк, которым заправлял Кукловод. Просто фото было сделано со сцены, а не из зрительного зала. И занавес с узорами позолоченными… — Переверни, — глухо раздалось у меня над ухом, а Кукловод тотчас же встал и отошел к окну, распахивая его настежь. В прошлый раз он тотчас же вырвал у меня эту карточку из рук, стоило мне лишь попытаться заглянуть на ее оборот. Но теперь позволяет. Что изменилось с того дня?.. Воспользовавшись позволением Кукловода, а то кто его знает, когда ему взбредет в голову передумать и изменить свое решение, я мгновенно перевернула открытку, встречаясь там с уже частично знакомым мне посланием. «Лебединое озеро. Не вини себя в том, что наша премьера прошла так скучно. Все-таки мы не виноваты в том, что у людей нет ни денег, ни желания сейчас ходить в театры. Этоне ты, лишь он во всем виноват! Прошу, прости меня, дурёху, что связалась с ним! Никогда бы не подумала, что он может пойти на подобное! С его стороны это было безнравственно! Но ты не должен ничего с ним делать, он ведь лишь актёришка. Я бы никогда не была с ним! Я всегда любила лишь тебя. Так было всегда, глупенький. Разве я не говорила уже? С любовью, твоя Одетта» Внизу вместо подписи виднелся почти полностью стертый след от алой помады. Я сглотнула ком из нервов, битого стекла и крошева из костей, разломанных бешено бьющимся сердцем, не смея поднять взгляд на Кукловода. Хоть он и стоял ко мне спиной, вдыхая морозный воздух и позволяя крохотным облачкам пара вылетать из его рта. — Она была моей примой, — ч-что?! Он сам подал голос. — Актриса, танцовщица, певица — все это о ней. Только ради того, чтобы взглянуть на нее, люди иногда приходили в мой театр. Но она была такой хрупкой… словно сервиз из тончайшего китайского фарфора, изящная коллекционная кукла ручной работы, как, — он резко обернулся, встречаясь со мной взглядом, — как ты. Я дернулась, вжавшись спиной в прикроватную тумбочку. Он бросил это мне в лицо с таким рвением, словно хотел ударить. Но удара не было. Не было в этом голосе того металла, что звучал в нем каждый раз, когда Кукловод одними словами доводил меня до трясучки. Там был надрыв, слом, осколки воспоминаний, что драли ему горло, не давая говорить свободно. — Когда ты выбрала себе ее имя, я, было, подумал, что судьба решила надо мною поиздеваться. Но по итогу принял это, — он продолжал, глядя на меня. В упор. В самую глубину… души. Я осеклась, прикрывая глаза. — Когда в театре ты согласилась сыграть роль Офелии, я чуть было не рассмеялся. Ведь это была ее первая роль в моем театре! — Она подарила тебе эту открытку? — убито отозвалась я, осознавая, что все это время он, нехотя, видел во мне свою погибшую, судя по всему, возлюбленную. И от этого становилось так тошно, что хотелось выть. — Да, — короткий кивок. — Я нашел в себе силы сжечь тот листок, на который я переписывал ее слова, чтобы сохранить, боялся носить с собой открытку, чтобы не потерять. Прошли годы. Листок вернулся из небытия, а открытку я все еще ношу с собой. Скажи, не дурак ли?.. — П-почему сразу дурак? Ты ведь лю… — Даже не думай, Одетта, — он выделил последнее слово так, что я невольно всхлипнула. — Она предала меня, использовала в своих целях. Потому я и сжег листок. И то, что при мыслях о ней я каждый раз хочу броситься в ад, где ей самое место, и вернуть ее… то, что я полон горячечного всепоглощающего чувства тоски по ней, не значит, что я все еще ее люблю. Я могу любить лишь образ, что она годами показывала мне. Но я не привык гоняться за тенями и призраками. Он подошел ко мне. На этот раз опустился на колени, обхватил руками мое лицо и поднял его так, чтобы наши взгляды встретились. И отсек мне любую возможность разорвать наш зрительный контакт. — Да, я любил ее, я не отрицаю. Но для нее это было средством. А я никому не позволяю себя использовать, — отчеканил он, словно пытаясь вбить это в подкорку моего сознания. Будто боялся, что с именем мне передастся и ее характер! Я дернулась, попытавшись отстраниться, скрыться от холодного взгляда. Но в последний миг остановилась. Кукловод не остановил, но я сама это сделала. Внезапно увидев за промерзшим насквозь взглядом плещущийся океан тепла и всепоглощающей нежности. Он бы и не против был вырваться наружу. Ледяная корка мешала. Кукловод не позволял себе тепло, боясь повторения истории из прошлого. Боясь оказаться слабым. — И… что с ней стало? — прошептала я, мысленно уже готовясь к моральной пощечине. — Хуже и представить нельзя, — Кукловод прикрыл глаза, словно почувствовав, что я слишком близко подобралась к его слабости. — Ее выпил Пустота. Тот самый, кстати, что блуждает здесь на площади по ночам. На этот раз я все-таки шарахнулась, вскочив и отходя к окну. Отчаянно не хватало воздуха. Благо, Кукловод моему тактическому отступлению не препятствовал. Я вспомнила, как именно к этому окну явился Пустота, как он шептал мне что-то о душе. И ведь… — Тот Пустота говорил со мной, — затравленно пискнула я, тут же слыша за спиной шорох. И, кажется, я даже услышала, как Кукловод удивленно вскинул брови. Не буквально, конечно же. — Он назвал мне это имя. Поэтому я выбрала его! Нервно кусаю губы, на этот раз уже в голос всхлипывая. Не знаю, что за странное всепоглощающее чувство тоски до краев сейчас наполнило все мое существо. Сжимаю руки в кулаки. А затем, внезапно, слышу шелест плаща Кукловода за спиной. И шаги. Но не приближающиеся, нет, он уходит! — Стой! — я резко развернулась, подавляя очередной всхлип. Кажется, его настолько поразил мой внезапно выровнявшийся голос, да еще и столь наглый оклик, что Кукловод действительно замер как вкопанный. И даже обернулся ко мне, глядя исподлобья. Не с холодной ненавистью, без какого-либо презрения. Но тяжело. Настолько, что захотелось осесть на пол, чтобы взгляд этот меня по нему размазал как кляксу. — Скажи мне, Кукловод. Когда ты обнимал меня, ты делал это искренне? — он опешил, но кивнул в ответ. — Когда за руку держал? Когда отдал свой плащ, чтобы я не мерзла. Когда пришел ко мне ночью и когда подарил мне мою игрушку. Это было искренне?! — Да, — он отозвался ровно, с силой сжимая пальцы на ручке двери. Кажется, та могла сейчас пострадать. — Еще что-то? — Ты не дослушал, — я сглатываю, с трудом не поддаваясь вихрю эмоций, что кружит у меня в голове, грозясь разодрать меня в клочья. — Ты делал это искренне по отношению ко мне?! Ты обнимал созданную тобою куклу, или призрак из своих воспоминаний, что носит до боли знакомое тебе имя?! Я выплюнула это, радуясь, что не краснела от крика и душивших меня слез. Меня трясло. Не знаю, откуда набралась силы и наглости для этой тирады. Куда делись мои страх и раболепие перед ним?.. — Одетта… Утробный рык. Мне конец. Он легко шевельнул рукой, как в тот же миг серебристые нити обхватили меня за талию и дернули вперед, буквально роняя в руки Кукловода, что предусмотрительно сделал шаг вперед. Обхватил пальцами мой подбородок, поднял его и смотрел мне в глаза. — Запомни раз и навсегда. Я уже сказал тебе «да». Да, я обнимал именно тебя, и буду делать это в дальнейшем. Ты — Одетта, но ты не почившая актриса моего театра, лишь носишь ее имя. Тебе никогда не стать ею, ведь ты… — на секунду запнулся, словно в горле что-то царапнуло, — …ты лучше нее, намного. И ты любишь меня, а она не любила. Ноги отказались держать меня. На этот раз окончательно. Я буквально рухнула в руки Кукловода, опуская голову. Уткнулась лбом ему в грудь, трясущимися пальцами сжимая лацканы его жилета. Люблю?!..***
— Ты говорила с ним. Рикки не спрашивает, констатирует факт, качая головой и неодобрительно цокая языком. Под маской не разглядеть ни единой его эмоции, однако я буквально кожей, да и всем своим естеством чувствую то, что он мною разочарован. Я сижу на краю фонтана. Того самого, что на площади у дома. Мне до сих пор кажется, что в воздухе еще витает душераздирающий крик Пола. Точнее, того, что было им… пыталось казаться этим милым мальчуганом. Помню визги того существа, которое убил Спайк. Прямо здесь. — Расскажи о ней. О настоящей Одетте. — Думаешь, мне известно о тебе больше, чем тебе самой? — он склоняет голову набок. — Ты настоящая. И то, что это имя когда-то принадлежало этой «приме», — Рик недовольно фыркнул, буквально выплюнув это слово, — это еще ничего не значит. — Прошу. Это было похоже на сдавленный писк. Я чувствую себя настолько жалким созданием, что невольно хочется забиться под кровать и покрыться там паутиной. — Никогда не говори о ней со Спайком, — Рикки отвернулся, глядя на черные ветви-лапы деревьев, расчертившие небо над ближайшими домами. — Она выкинула его из театра. Заставила Спайка поверить в то, что она влюблена в него, рассказывала ему о том, что сбежит вместе с ним. Он поверил… и сбежал в день премьеры, сорвал этим спектакль. Кукловод, кажется, все еще не простил его за это. — Но зачем ей это было нужно? Навряд ли Спайк был ее главной соперницей на роль какой-нибудь Джульетты, — бесцветно улыбаюсь своей же безрадостной шутке. — Да, но Спайк забирал на себя все мое внимание. Все-таки, он мой брат. И я заботился о нем. Ей это было не по нраву, ведь я был единственным мужчиной, что не уделял ей должного, как она считала, внимания. Одетта, видимо, надеялась, что Кукловод сорвется на очередной свой приступ ярости и убьет брата, выкинет из города… что-то в таком духе. В то время у него такое случалось. Но он, из уважения ко мне, а ведь мы были хорошими друзьями, позволил Спайку тогда остаться в городе. А после моей смерти вернул его в театр. Рик вздохнул, затем вытянул перед собой руку. На его согнутый локоть приземлился невесть откуда взявшийся ворон-оракул. Призрак потрепал его по голове, перебирая перья причудливого создания кончиками пальцев. Кукловод говорил о том, что эти вороны довольно дружны с призраками чумных докторов… интересный у Рика круг общения. Кукла, вороны. Так недолго и свихнуться. — Кукловод никогда не был идиотом, — он внезапно хохотнул, сгоняя ворона. Тот расправил крылья и улетел к вечернему небу также безмолвно, как и явился сюда. — Он вскоре раскусил обман Одетты. Но поздно уже было что-то менять. Они со Спайком с тех самых пор словно кошка с собакой грызлись, а Одетта… вскоре погибла. — Он любил ее?.. — Оба любили. Каждый по-своему, — Рикки пожал плечами, опираясь на свою трость. — Спайк любил ее как актрису, напарницу по сцене. По итогу стал жертвой ее актерского таланта и женских чар. А Кукловод же… не думаю, что он когда-нибудь забудет ее. Но сейчас место в его сердце занято тобой, чего тебе еще нужно? — Да с чего ты взял?! — не выдержав, я все-таки подскочила и всплеснула руками, чем неслабо так удивила призрака. Он даже отпрянул слегка, явно не ожидая подобной реакции. — Я просто знаю. Рикки отвернулся, словно бы я могла что-то прочитать по его глазам. Под маской, конечно же. — Поясни, умоляю. Откуда тебе это знать?.. Он тяжело вздохнул, отходя от меня на шаг и поднимая взгляд к окнам нашего дома. Я тут же осеклась. С каких пор я так спокойно называла этот дом «нашим»?.. Проследив за взглядом призрака, я замерла. В окне моей комнаты был виден знакомый мрачный силуэт в плаще. Кукловод стоял к нам спиной, делая вид, что не замечает меня. Однако он должен был слышать мой предыдущий возглас! Но стоял так спокойно, книгу, кажется, читал. Словно бы он ждал моего возвращения. — Когда-нибудь он тебе расскажет, надеюсь, — Рикки подавил тяжелый вздох. — Я не могу этого сказать. Духам запрещено раскрывать живым свои тайны. Иначе нам не поздоровится. — А что бывает с духами, которые говорят о том, о чем говорить не надо? Вроде бы и говорю с ним, но не могу оторвать взгляд от фигуры Кукловода в окне. Почему так неумолимо хочется оказаться рядом и просто видеть, как его взгляд скользит по строчкам на пожелтевших страницах?.. — Ну, знаешь ли, рассказать об этом некому. Но это не страшно, в конце концов, во второй раз не умирают, — он тихо посмеивается. А затем просто растворяется в воздухе, таким бесцеремонным образом обрывая наш разговор. А я даже и не сразу замечаю это исчезновение. Почему, почему же ты занимаешь все мои мысли даже тогда, когда рядом не находишься? Почему не позволяешь взгляда от себя отвести, мучаешь этим. Изводишь меня своим молчанием, когда ты близко и невозможностью заговорить, когда ты далеко. За какой милостью ты заставляешь бесчувственную куклу чувствовать себя тяжело больной, словно бы ты не человек, но болезнь, что поселилась где-то в недрах сознания и не дает о себе забыть, разъедая мозг изнутри и заполняя его мыслями о тебе, тебе, тебе и еще раз тебе. Я так страшно больна, Кукловод. Лучше бы тебе избавиться от меня, убить, лишить этого всепоглощающего чувства. Кто бы ответил, откуда во мне столько необузданной нежности и влечения к нему, столько шершавой горячечной боли. Не понять, не обуздать, мне не справиться с этим, сильнее меня, власти моей нет. И он, кажется, чувствует это. Не вижу, но даже через целую площадь чувствую, как все мое существо сжимается от осознания. Он это знает, ощущает. И он сейчас усмехнулся.