Пленник Его Величества

       По щекам настойчиво похлопали и, с трудом открыв глаза, Саймон обнаружил, что уже совсем стемнело. А может, просто шторки балдахина опустили? Воспоминание о событии, предшествующем беспамятству, впилось в сознание раскаленной иглой, и, тихо вскрикнув, он отшатнулся от ледяных пальцев.        — Очнулся, птенчик, — в голосе нечестивого послышалась усмешка. Пальцы коснулись шеи пленника, и этот жест немедленно отозвался болью и ужасом. — Какой же ты сладкий… Я не ошибся в своем выборе.        Голова буквально взорвалась болью. Господи… Он же теперь… Он же теперь станет таким же. Нет. Нет-нет-нет! Нет! Саймон не хотел становиться монстром!        — Не трогай, — голос юного матроса так не по-мужски скатился до мышиного писка, а под конец и вовсе сорвался на всхлип.        Пальцы убрали, но лишь для того, чтобы те скользнули по безволосой груди Льюиса, уже избавленного от мятого камзола и лежавшего в расстегнутой рубашке.        — Тише, птенчик, не надо говорить мне, что делать, — посоветовал испанец, спускаясь все ниже. — У меня есть на тебя планы, и я не намерен от них отказываться.        Льюис в который раз обмер от ужаса, затихая под этим прикосновением как кролик под взглядом удава. И чувствовал он себя примерно так же. Его душил этот взгляд, душило это прикосновение. Ему в прямом смысле нечем было дышать. С непослушных деревянных губ сорвалось тихое:        — Нет…        Пальцы вампира замерли и пропали.        — Упрямец, — усмехнулся тот. — Ничего, я тебя приручу, а пока — вот, выпей. Тебе сразу станет лучше.        В руку вложили бокал, от которого потянуло стойким запахом цитруса. Апельсиновый сок. Саймон никогда не пробовал. В его детстве мать не могла позволить себе такого. Слишком дорого. Он же покупал апельсины только для Бэкки, не желая, чтобы сестра испытывала это жуткое чувство нищеты, и всегда отказывался от угощения. Нет. Он не поддастся искушению и теперь. Пальцы дрогнули. Но за мгновение до того, как бокал полетел в стену, его ладонь накрыли ледяные пальцы вампира и сжали почти до боли.        — Не вздумай.        Другая рука легла пленнику на затылок, не позволяя отстраниться. Под воздействием чужой силы Льюис поднес бокал к своим губам, почувствовав едкую влагу губами.        — Пей, не заставляй меня поить тебя по-птичьи.        — Я не… — Сай судорожно вздохнул, и ядреный кисло-сладкий напиток полился ему в рот, и не было иного выбора кроме как сделать глоток. Черт. Это было вкусно…        И вампир отпустил его только когда он выпил все до капли, вынув бокал из ослабевшей руки:        — Так-то лучше, — заметил он.        И хотя было слишком темно, Саймон мог поклясться, что тот улыбнулся, демонстрируя кончики клыков, и его невольно передернуло. Заметив это, пленитель усмехнулся уголком губ и, вдруг соскользнув с постели, отошел прочь, зажигая несколько свечей. Саймон в это время тяжело привалился к спинке кровати и обнял себя руками, борясь с ознобом. Господи, неужели теперь он будет преследовать его вечно?..        Заметив и это, вампир нахмурился, но лишь кивнул сам себе, прежде чем взять со стола поднос и поставить его, сервированный словно для господ, на колени пленника.        — Тебе нужно поесть.        Аромат говядины в соусе заставил желудок Саймона, и так растревоженный соком, завязаться узлом одновременно и от голода и от тошноты. Льюиса продрала дрожь, и он, прижав ладонь ко рту, качнул головой, отказываясь.        — Знаю, сейчас кусок в горло не лезет, но ты должен сделать это, — настаивал вампир, явно не собираясь уходить.        И вспомнилось вдруг Льюису, как товарищи по приказу капитана насильно кормили загадочного пассажира королевской каюты. Он вздрогнул, но отвернулся:        — Не буду.        Вампир поджал на мгновение губы, отвернувшись, распахнул тяжелые шторы, впуская в помещение солнечный свет. Яркий солнечный свет, который вызвал у Саймона дикую головную боль, глаза тут же заслезились. Вампир же шагнул к кровати, чтобы присесть на ее край, сложив руки на груди.        — Послушай…        Вот только слушать его никто не собирался. Льюиса накрыла волной истерика. Он не хотел становиться монстром! Резкое движение рукой, и поднос полетел на пол. Он не станет… Глаза испанца сузились, не предвещая пленнику ничего хорошего, а в следующее мгновение он отвесил Льюису оплеуху. То ли за непослушание, то ли за испорченные продукты и посуду, которые наверняка стоили немалых денег. На какой-то миг в душе всколыхнулась совесть и снова умолкла — он не просил обращать его… Эта мысль засела в голове, повторяясь раз за разом, словно урок, который он все никак не мог выучить, а после заваленного по нему экзамена запомнил навсегда. Саймона вновь затрясло, и он лишь крепче обнял себя руками. Он не станет монстром, нет…        Молча постояв рядом, испанец накинул ему на плечи одеяло, словно оно могло унять внутренний холод жертвы, и заметил:        — Распоряжусь, чтобы приготовили мясной бульон. Придется кормить силой… К следующему разу ты должен восстановиться.        — С… следующему разу? — вот теперь дрожь проняла Льюиса до костей, а язык временно отключился от мозга, и он вцепился пальцами в одеяло. — Слушай, я тебе не шведский стол! Я не собираюсь быть твоим завтраком, обедом и ужином! Достаточно того, что ты и так превратил меня в монстра!        Испанец улыбнулся, видимо, находя свою жертву забавной, но тут же нахмурился:        — Ты считаешь меня монстром? — спросил он, и голос его заледенел.        Саймон в шоке уставился на пленителя:        — А что, нет?! Ты пьешь кровь, боишься солн… — здесь Льюис осекся, зацепившись взглядом за распахнутые шторы и солнечный свет, заливавший испанца. — Почему ты не боишься солнечного света?!        Тот горько усмехнулся, словно его сущность стала для него неприятной новостью, и снова опустился на краешек постели, вполоборота к пленнику.        — Вампиры бывают разные, — поведал он. — Впрочем, для тебя это ничего не меняет.        Пленник же наоборот отполз от него подальше, стараясь не приближаться к этому существу, в чьей собственности сейчас находился. Средневековье какое-то!        Испанец не стал его удерживать, видимо, ни на что не претендуя в данный момент, только задал вопрос:        — Думаешь, мне нравится быть монстром?        — А как иначе, если после обращения ты не вышел на свет или чего вы, вампиры, там делаете, чтобы прекратить существование?! — выпалил Саймон сгоряча.        Однако его выпад достиг цели, и вампир невольно вздрогнул, будто это самое существование, в самом деле, причиняло ему боль.        — Жизнь была дана мне Богом, — заметил он сухо, поднимаясь, — и лишать себя ее — грех.        — А лишать жизни других? — продолжил кипеть Саймон, в горячке забываясь, с кем говорит. — А жить нечистью? Во грехе, против воли господа?!        Вампир прикрыл глаза, как будто, а может, и в самом деле, стыдясь своего образа жизни. Потом повел головой:        — Люди так устроены, что могут привыкнуть ко всему. Ты тоже привыкнешь, если твои первые попытки прервать существование не увенчаются успехом…        Потом подошел к двери и позвал матроса, чтобы прибрал в каюте, и велел приготовить бульон.        — Но ты не человек, — выплюнул юный пленник, кутаясь в одеяло, чтобы сползти вниз по подушкам.        Вампир стремительно обернулся, казалось, он сейчас набросится на пленника, сожмет горло пальцами, но лишь спокойно, хоть и невесело согласился:        — С некоторых пор — да.        После чего быстро вышел, захлопнув дверь и кинув ключи на поднос юнге, который уже шел в каюту с бульоном, который теперь не переводился на борту, и направился прочь, на мгновение замерев при выходе на палубу. Скорее рефлекторно, нежели и впрямь опасаясь. Пройдясь вдоль борта, с которого уже успели смыть кровь, оставленную истекающими ею пленниками, направился на мостик. Поднимаясь по лестнице, услышал знакомые голоса и замер, подслушивая разговор. Судя по последним отрывкам, маг пытался выторговать у капитана условия для пленников, мотивируя это тем, что у них открытые раны, а в трюмах нет никаких условий.        — Боишься, скопытится любовничек? — усмехнулся Валентин, ничуть не тронутый его мольбами. — Ничего с ним не станется, мои люди выделили им матрасы и обработали раны.        Рафаэль четко расслышал, как сердце мага сбилось с ритма, и тот замолк на мгновение, чтобы затем тихо выдохнуть:        — Прошу, позвольте мне вылечить их. Одно снятие браслета. Мне все равно не сбежать.        Однако капитан, как и всегда, был неумолим:        — Я не так глуп, дитя демона, как ты, видимо, считаешь. Я сниму наруч, но не раньше, чем ты докажешь свою преданность. Очень скоро я предоставлю тебе шанс, — пообещал он, вдруг повернувшись в сторону двери, точно почувствовав постороннее присутствие. — Рафаэль?        И вампиру не оставалось ничего кроме как войти, впрочем, он редко спрашивал дозволения. Кивнул капитану, усмехнувшись болезненной бледности пленного мага.        — Капитан.        — Ты очень кстати, — заметил тот, улыбаясь подчиненному. — Однако ты что-то хотел?        Валентин никогда не забывал о своих подчиненных, своих солдатах, особенно таких преданных и полезных, как вампир, не боящийся света.        — Я лишь почувствовал, что маг в непосредственной близости от вас, поэтому решил перестраховаться, все же он может быть опасен даже с наручем, — не моргнув глазом, солгал хладнокровный, чувствуя, как небьющееся сердце вдруг заколотилось под действием вампирской ярости.        Нет. Не сейчас. Нужно сдержаться.        — Какая похвальная преданность, — заметил Валентин, кивнув магу. — Хотелось бы однажды увидеть такую и от тебя. Рафаэль, проводи дитя демона до его каюты. Наш разговор окончен.        — Как прикажете, капитан, — учтиво склонил голову вампир, чтобы обвить ледяными пальцами предплечье мага, подтолкнув к двери.        Тот сдавленно охнул, но повиновался. Рафаэль чувствовал, что его пошатывало. И в таком состоянии пытаться что-то вытребовать у Валентина? Наивно втройне. Как всегда, чертов маг, идет всем на помощь, не спрашивая, нужна ли она. Волна гнева вновь поднялась внутри. А маг вдруг осторожно улыбнулся, взглянув на вампира:        — Как ты, Рафаэль Сантьяго?        И был с силой впечатан в ближайшую стену:        — Я стал монстром, — прищурившись, ответил вампир. — Разве ты не знал, что так будет, прося главу клана обратить меня?        Пленник на мгновение прикрыл глаза, видимо, припечатавшись более чем ощутимо, но нашел в себе силы улыбнуться, накрыв ледяные пальцы своими:        — Ты бы погиб, у меня не было выбора.        — Ты мог позволить мне умереть и упокоиться с миром, — прошипел вампир, по-прежнему отказываясь принять дар мага, застелившего ему дорогу в ад красным полотном. Магнуса снова схватили, протащив еще какое-то расстояние, и снова приперли к стене. — Теперь же я обречен убивать и жить во грехе.        От второго удара Магнус зашипел, но после посмотрел на вампира упрямо и холодно. Как ему казалось. На самом деле, помимо всего, там была заметна растерянность. Быть может, потому, что и сам почувствовал, что не смог удержать остатки растраченной магии, и теперь на Рафаэля смотрели желто-зеленые кошачьи глаза.        — И нарушить обещание, данное твоей матери? Я обещал спасти тебя!        — А создал чудовище! Рафаэль Сантьяго умер тогда…        Упоминание матери, которая не видела, не знала, что теперь представляет собой ее сын, посеяло в душу смятение. Он так и не смог открыть ей ужасной тайны, чтобы не терзалась та чувством вины, чтобы не возненавидела и не оттолкнула с отвращением. Так было лучше, так было правильно.        — Думаешь, умер? — тихо и печально спросил маг, вдруг коснувшись пальцами чужой щеки, словно и вовсе не ощущая опасности, не распознавая ярости столь бурной, что заставляла колотиться в груди мертвое сердце. Рафаэль думал, что все это сказки. Что мертвое сердце не тронет больше ничего.        Рафаэль дернулся, уходя от этой ласки:        — Думаю, — так же тихо молвил он, чтобы буквально втолкнуть Магнуса в отведенную ему каюту. Не такую шикарную, как на английском судне, но вполне комфортабельную. — И сейчас во мне горит одна лишь ненависть.        Дверной замок щелкнул. Рафаэль и сам не знал, для чего. Убить пленника сейчас себе дороже, но так хотелось… Господи, как же хотелось отомстить за загубленную душу. Резкое движение, и и без того ослабевший маг летит на постель. Пощечина вышла звонкой. А еще сильной… Маг несколько мгновений приходил в себя, прежде чем взглянуть на Рафаэля с целым спектром чувств, слизнул кровь с поврежденной губы.        — Не я виноват в том, что ты по своей юношеской горячности возомнил себя охотником на вампиров когда-то, не я виноват в том, что ты решил похоронить прежнего себя. Все, что сделал я, и тебе это известно: просто не дал тебе умереть.        Сантьяго затрясло, словно в лихорадке, вот только от нее не хотелось обессиленно упасть, от нее хотелось рвать и метать. Да, чертов маг был прав, к беде, что с ним приключилась десять лет назад, привели его собственные действия, но все же вампиром его сделал он. Ногти, обычно аккуратные и безобидные, в припадке ярости превращались в острые бритвы и сейчас вспороли нежную кожу, впиваясь в ладонь, стиснутую в кулак.        — Этого более чем достаточно, — прошипел вампир, обрушив еще несколько ударов на хрупкое тело.        Рафаэль никогда не простит ему это. Никогда.        Вот только Бейн и не думал закрываться, во всяком случае, осознанно. Лишь сгруппировался, когда удары пришлись по почкам и другим важным органам. О, как хотелось вырвать их все. Но сделать это аккуратно, как делали когда-то викинги во время «кровавого орла», чтобы тот видел, как внутренние органы становятся внешними, но умирал так медленно и страдал так долго, как это вообще было возможно.        Боясь не сдержаться и осуществить свое заветное желание, Рафаэль сделал несколько шагов назад, медленно, через силу отступая от постели. У него впереди вечность, чтобы расквитаться с магом…        — Рафаэль Сантьяго умер. Я лишь монстр, которого породил ты! — выдохнул он на прощание, запирая избитого азиата в каюте.        Со злости ударил ладонью о стену. Впрочем, дереву хватило и этого: осталась вмятина, полетели щепки, одна из которых вонзилась в и без того израненную ладонь. Сантьяго посмотрел на увечье ошалело, будто не понимая, откуда у него кровь. Не темная и густая, что застоялась у него в венах, а самая обычная человеческая кровь. Чертов маг! Ненависть к нему делала Рафаэля уязвимым. А всплески эмоций мешали контролировать жажду. Тело затрясло от голода. Черт!        Пленник еще не восстановился, но жажда глушила Рафаэля, и он отправился в каюту, чтобы выпить его снова, сделать хоть глоток… Да, он был монстром, и в такие моменты мог думать только о своих потребностях. Англичанину стоило это осознать и перестать капризничать. Пройдя в помещение, он запер за собой дверь и несколько мгновений подпирал ее спиной, не мигая, разглядывая пленника, сжавшегося на постели под этим взглядом, хлопая ресницами — кажется, перед его приходом тот спал. Стремительно преодолев разделяющее их расстояние, придавил к постели, не позволяя отползти. Клыки непроизвольно удлинились при виде бьющейся от страха жилки.        Саймон уперся ладонями в плечи монстра, пытаясь скинуть его с себя, хоть и понимал всю тщетность своих действий. Он дышал, словно загнанный перепуганный зайчонок, и сердце его колотилось так же.        — Не надо, — умоляюще шепнул юный пленник. — Не надо, пожалуйста.        Его слова доносились, словно из водяной пучины, лишь на краткий миг в груди всколыхнулась жалость, ведь ему было знакомо это омерзительное чувство страха, замешанное на отчаянии и бессилии что-либо изменить. Однако жажда была сильнее… Жажда и ярость, которая требовала выхода, причиняя почти физическую боль. Несколько секунд сомнений и борьбы, прежде чем рука уверенно отвернула лицо пленника, открывая тонкую шею. Клыки вошли аккурат в старые ранки, и рот наполнился живительной влагой.        Мальчишка закричал так отчаянно и болезненно, что мертвое сердце дрогнуло, а может, кровь того и впрямь начала горчить от боли, что он испытывал. Или Рафаэлю просто хватило двух глотков, чтобы усмирить жажду? А потом мальчишка вдруг притих, лишь губы его, соленые от слез, шептали молитву. Слова древнего текста, знакомого и ему самому, прошлись по нервам Рафаэля раскаленным железом, и он заткнул жертву грубым поцелуем, в котором было больше злости, чем желания. Рука прошлась вдоль мальчишеского тела под ним. И тот шокировано всхлипнул в чужие губы, сердце его пропустило удар, а после пустилось в дикий скач. Льюис протестующе замычал и куснул вампира за губу, найдя в себе силы барахтаться под пленителем и даже пнуть его коленом по ребрам.        Рафаэль же лишь плотоядно улыбнулся, сверкая клыками, собственная боль вдруг дала ему на миг понять, что он жив, не труп, а некое существо, которое продолжает что-то чувствовать и желать.        — Да, — прошептал он, легко удерживая извивающуюся жертву, — сопротивляйся. Меня это заводит.        Губы, оставляя кровавый след, проложили дорожку поцелуев от острой ключицы вниз. Мальчишка вновь испуганно всхлипнул, а Сантьяго вдруг обдало горячей волной желания, которое он испытывал в последний раз, кажется… никогда. Мысль о собственной асексуальности и абсолютной ненормальности происходящего красным маяком замерцала где-то в подсознании, но тут же скрылась в дымке желания. Кожа мальчишки была такой теплой и нежной… О странностях он подумает позже.        И он целовал ее, гладил ледяными ладонями, которые, казалось, и сами становились теплее. Пленник метался, пытаясь увернуться от этих прикосновений, точно птица в силках, а он боялся, что если тот затихнет снова, это странное состояние уйдет, как туман поутру. Он не хотел этого. Может, потому и прикусил, почти нежно, но все же до крови, бархат кожи над набедренной косточкой, попутно стягивая колюты. По-другому уже и не умел… Но зацикливаться на этой мысли не было ни смысла, ни возможности, и он провел языком по ранке, слизывая кровь.        Пленник вздрогнул, и из его глаз снова потекли слезы, солоноватый привкус которых Рафаэль еще ощущал на своих губах, и он вновь завладел губами мальчишки, делясь с ним привкусом его собственной крови. Одновременно с этим его рука накрыла ладонью член пленника, начиная поглаживать. И тот вновь задергался, леденея от ужаса, принялся кусаться, колотить кулаками по чужим плечам. Сильно, больно, наверное, остались бы синяки, если бы могли остаться. Когда Сантьяго отстранился от него, давая глотнуть воздуха, Саймон пропищал:        — Хватит! Не надо!        — Тебе совсем не нравится? — спросил вампир, заглянув жертве в глаза, призывая природную магию вампиров, совсем немного, чтобы помочь мальчишке расслабиться. Обычно Рафаэль предпочитал играть честно. Пальцы обхватили член, скользя по нему то нежно, то более грубо.        — Неправильно, — только и всхлипнул мальчишка, не отводя взгляда, но Рафаэль ощутил, как скапливается в том горячее желание.        Рафаэль все так же, не разрывая визуального контакта, улыбнулся:        — Я тоже так думаю. — Освободив правую руку пленника, опустил ее вниз, сжимая подрагивающие пальцы вокруг своего члена. — Погладь.        Руки мальчишки похолодели, словно бы тот был в крайней степени ужаса, губы едва слышно шепнули что-то протестующее, но пальцы, столь тонкие и чуткие, будто принадлежали музыканту, а не матросу, начали ласкать чужую налившуюся желанием плоть. Рафаэль позволил себе прикрыть глаза, наслаждаясь этими мягкими, неуверенными прикосновениями. Уткнулся пленнику в шею, почувствовав невольную дрожь, скользнувшую у того по позвоночнику, но вместо укуса нежно поцеловал. Лизнул сочащиеся кровью ранки, частично забирая боль.        — Прошу тебя, не бойся… — шепнул он, вдруг выпуская уже твердый член пленника, чтобы осторожно, но неумолимо ввести в анус палец.        Саймон тихо вскрикнул, сжимаясь.        — Мне больно. Не надо…        И удивительно, но вампир отступил, точно показывая, что желает получить удовольствие вместе с пленником, а не удовлетворить похоть, не думая о нем. Нахмурился, пытаясь понять, что же он упустил. Перевел на пленника взгляд, медленно, нерешительно отпуская его, чтобы подняться и отойти к секретеру, доставая оливковое масло. Его там оставила дочь Валентина, проявляя странную заботу о дитяти ночи, когда увидела его потрескавшиеся от соленого воздуха губы. Пленник лежал смирно, пытаясь отдышаться, действовала ли на него магия или он просто находился в шоке, было трудно сказать. Взяв масло, Рафаэль забрался на постель.        Саймон сжался, уже понимая, что произойдет дальше, но теперь также понимая, что сопротивляться бесполезно. Вампир адекватно был сильнее, а разум только-только начал проясняться после его чар и голова раскалывалась. Не было сил сопротивляться, лишь тихо спросить:        — Ты не отступишься, да?..        Рафаэль посмотрел на него серьезно, с глубокой печалью, тлеющей в глубине глаз. Фигура пленника, тонкая, словно выточенная из слоновой кости, — мальчик, господи, как тебя занесло в матросы?! — выдавала его напряжение и страх.        — Не смогу, — честно признался он.        Саймон зажмурился на мгновение и едва слышно помянул лукавого. Понимая, что подобного опыта не избежать, тихо выдохнул и обманчиво расслабленно растекся по простыням, решаясь отдаться добровольно, чтобы минимизировать травматизм и неприятные мгновения. Кивнул вампиру, сжимая пальцами шелковую простынь, явно идя на сделку не только с ним, но и с собственной совестью.        Где-то глубоко внутри кольнула совесть, но Рафаэль не врал, говоря, что не сможет отказаться от странного, неправильного, но непреодолимого желания. И, обмакнув пальцы в масло и, разведя ноги несопротивляющемуся пленнику, снова ввел внутрь палец. На этот раз все прошло намного лучше, и, вдохновленный этим успехом, пошевелил им, чтобы, едва стало свободнее, ввести еще один, растягивая мышцы. Одновременно другой рукой он обхватил член пленника, надеясь вернуть ему желание, что почувствовал ранее.        Мальчишка закусил губу и крепче сжал в пальцах простынь, буквально до побелевших костяшек. Ощущения были странные и неприятные. Кроме того, это было омерзительно и стыдно. Зажмурился, когда внутрь проскользнул еще один палец, создавая жуткое распирающее ощущение. Больно… Но даже это не смогло закрыть ему рот:        — Почему? Почему именно я?        — Меня привлек запах твоей крови: юной, чистой, невинной, как у ангела, — улыбнулся Рафаэль пленнику, осторожно добавляя третий палец. Он не хотел спешить в этот первый для них обоих раз.        — Крови? Серьезно? — это было ужасно, правда, а потому проще, действительно проще было не закрывать рот, чтобы хоть как-то отвлечься от происходящего. — Тобой движет хоть что-то, кроме инстинктов?        Пальцы замерли внутри, вампир посмотрел пленнику в лицо:        — А ты как думаешь? — спросил он. В голосе зазвучал холодок.        Льюис прикусил губу, словно раздумывая, а потом тихо выдохнул:        — Я не уверен.        — Тогда помолчи, — негромко попросил Рафаэль. — Не буди во мне зверя.        Растянув, как ему казалось, достаточно, не скупясь, нанес масло на свой член и, подтянув парнишку ближе к себе, приставил головку к входу. Сделал первое, пробное движение бедрами, проникая внутрь.        — Как будто он засыпал! — зашипел Саймон, зажмурившись и замирая, боясь даже двинуться. Нутро в прямом смысле раздирала дикая боль. Казалось, он умрет, даже если просто попытается сделать глубокий вдох, а потому мысленно вознес всевышнему молитву о терпении. Прощение он будет вымаливать потом… Почувствовав, как тот болезненно напрягся, Рафаэль так же замер, выжидая. Погладил бедра мальчишки, пытаясь хоть немного отвлечь от боли. Ему и самому было не особенно комфортно, так сильно тот стиснул его, зажимаясь, но он не жаловался. Впрочем, ему жаловаться было грех, в сравнении с тем же мальчишкой, что через пару часов вряд ли сможет сидеть, не то, что ходить. Мысль была странной и вызвала не менее странные эмоции: жалость вперемешку с горячим вожделением. Рафаэлю хотелось, чтобы мальчишка не смог встать после этого опыта. И он склонился, чтобы поцеловать пленника в губы, глубоко, властно, легко куснув напоследок:        — Потерпи, птенчик.        Ждать дальше не имело смысла, если они станут замирать каждый раз… оставалось поскорее покончить с этим, или преодолеть боль, получив обещанное любителями подобных развлечений удовольствие. Немного вытащив член из зажатого тела, он снова двинул бедрами, и снова, чувствуя, как с каждым разом двигаться становится легче.        Мальчишка лишь тихо сыпал проклятьями сквозь зубы, тяжело дыша и вцепившись пальцами в шелк простыней так, будто их свело судорогой.        Возможно, так оно и было… Рафаэль Сантьяго снова почувствовал укол вины, но остановиться сейчас было выше его сил, наоборот, движения становились быстрее, резче. Ладони скользили по желанному телу, натянутому как тетива. Такое узкое, такое желанное, оно сводило с ума, заставляло забыть обо всем, подобно крови паршивца. Такого строптивого, упрямого, болтливого. И, черт его дери, желанного.        С губ слетел стон наслаждения, которое уже невозможно было держать в себе. Согнув ноги мальчишки в коленях, он развел их шире, меняя угол проникновения. Толчки стали короче, но чаще, глубже. Взгляд скользил по пленнику, любуясь им, но к удовольствию примешалась капля горечи — тому вряд ли было хорошо сейчас… Подтверждая его догадку, мальчишка отвернулся и закрыл глаза, будто в надежде отстраниться от происходящего. Не чувствовать, не осознавать. И лишь тихо вздыхал, периодически вздрагивая, когда нечестивый задевал что-то внутри.        — Нет, — вампир замер, чтобы ласково коснуться ледяными пальцами щеки пленника. — Смотри на меня.        Льюис зажмурился на мгновение крепче, чем было, а затем все же перевел взгляд на вампира. Взгляд с взрывной смесью чувств и эмоций. Казалось, дай мальчишке кол, и он вгонит его в грудь навечно молодого мужчины. Пока же это он пронзал его снова и снова в погоне за не изведанным прежде ощущением, которое вдруг накрыло Рафаэля. Хрипло застонав, он накрыл пленника собой, уткнувшись ему в ключицу и долго приходя в себя. Тот лежал, не двигаясь, лишь пытаясь отдышаться. С губ сорвался судорожный всхлип, и он, с трудом разжав напряженные пальцы, быстро вытер влажные от слез щеки.        Со вздохом покинув измученное тело, Рафаэль поцеловал пленника в дрожащие губы. Нет, он не испытывал сожаления о сделанном, лишь чувство вины.        — Тише, птенчик, — прошептал он, погладив по щеке. — Все позади.        Во всяком случае, на этот раз…        Обтерев ослабленное потерей крови и физической усталостью тело влажным полотенцем, он укутал мальчишку в одеяло и прижал спиной к своей груди, обнимая, а может, заявляя свои права на обладание. А притихший мальчишка лишь шептал молитвы, пока обессиленный не уснул.