Пленник Его Величества

       В каюте повисла тишина, и все устремили взгляд на Джослин, что поджала губы и окончательно убрала руки от Магнуса, позволяя ему подняться, и тот честно попытался, но стоило ему сесть, как он тут же побелел и покачнулся. Однако упасть ему не позволили холодные, но оттого не менее заботливые руки вампира, который немедленно оказался рядом. Всмотрелся в лицо мага, ища доказательства того, что Магнусу стало легче. Но тот лишь мимолетно улыбнулся ему, чуть сжимая чужие ледяные пальцы, безмолвно убеждая, что с ним все в порядке, а после обратил свой взор на морскую колдунью, и глаза его стали по-демонически кошачьими, а голос ледяным:        — Я по-прежнему жду ответа, Джослин.        Русалка вздохнула, противясь давлению еще несколько минут, задумчиво глядя сквозь аквариум, ставший ей темницей почти на двадцать лет, а потом призналась:        — Это демоническая чаша. Попав под ее чары, невозможно покинуть пределов их действия.        Сдавленно ругнувшись, Бейн, тем не менее, не отвел взгляда, лишь нахмурился:        — Откуда она у него?        Та передернула плечами, точно вопрос казался ей глупым:        — У меня тоже хватает врагов, Магнус, — заметила она. — Он заключил сделку с одним из них, устранив с его дороги помеху, а сам получил власть над морской стихией, в моем лице…        — Хорошо, это я, допустим, понять могу, но дочь у вас каким образом появилась? — поднял брови Магнус, кажется, совершенно не стесняясь некорректного и заданного в лоб вопроса, которого, наверное, смутился бы и сам Рафаэль.        Хвост русалки нервно дернулся, послав в лицо наглеца брызги, от которых тот совсем по-кошачьи брезгливо поморщился, отряхиваясь — похоже, эти воспоминания были не лучшими в жизни морской владычицы. Пальцы машинально прошлись по длинным мокрым локонам, расчесывая:        — Ну, должен же он был заманить меня на свой чертов корабль?! И не нашел ничего лучше, как закрутить со мной роман.        — А ты не нашла ничего лучше, кроме как растаять и… кхм… — он вовремя остановился, видимо, представляя последствия, а новых синяков ему не хотелось. Впрочем, обжигающий взгляд он выдержал спокойно.        — Да не нашла! Будто ты сам влюбляешься только в тех, в кого можно! — взорвалась ведьма, мельком взглянув на чужое перебинтованное запястье, вызывая у Бейна головную боль от столь высокого звука. — То, как тебя клеймили при дворе — это уже притча во языцех.        Магнус вздрогнул, словно от пощечины, на мгновение потеряв дар речи. Но не смог промолчать.        — Сказала сильнейшая ведьма морей, шестнадцать лет просидевшая в аквариуме! — фыркнул он в ответ, прижимая пальцы к виску и обессиленно прикрыв глаза.        И Рафаэль, наблюдавший за этим скандалом со стороны, не выдержав, взорвался:        — Прекратите оба! Словно две торговки на площади в базарный день! Сейчас не время устраивать сцены и выяснять отношения. Если вы забыли, у нас есть проблема посерьезнее — мы все тут пленники.        Сделанное неожиданно открытие на многое открыло глаза, заставив призадуматься. Особенно сейчас, когда у него самого появилась причина как можно скорее покинуть корабль. Мысль о Саймоне, возможно, в этот самый момент сходящем с ума без очередной дозы яда, приводила его на грань отчаяния. Хотя он и понимал, что поддаваться панике, особенно сейчас, последнее дело. Но она вновь завела сердце, что через боль заколотилось в груди. Черт! Он пытался придумать что-нибудь, как и двое магов, что, наконец, угомонились и воззвали к собственному разуму, а не оскорбленным чувствам. И напрочь забыли, что в каюте есть кто-то еще. Однако «кто-то» про них не забыл, и вкрадчивый кашель этого смертного заставил трех сильнейших потусторонних существ на борту вздрогнуть, едва не подпрыгнув на месте.        — Это все, конечно, очень интересно, — заметил Ходж, опираясь плечом на пустующий аквариум, — но не могли бы вы обсуждать план своего побега вне моего присутствия? К тому же, пора и честь знать. Капитан будет бесноваться.        Мысленно чертыхнувшись, Рафаэль кивнул, соглашаясь со всеми утверждениями разом, и коснулся плеча Магнуса, спросив, может ли тот идти. Впрочем, заранее подставляя плечо, сомневаясь в силах мага. Тот благодарно кивнул, опершись на друга, и судорожно вздохнул, будто даже обычный подъем на ноги пронзил болью все его и без того хрупкое и исстрадавшееся существо. Они покинули каюту первыми, оставляя Старквезера наедине с морской владычицей. Рафаэль лишь бросил на пороге быстрый настороженный взгляд, не уверенный, что они могут довериться Ходжу, который, в некотором роде, был на короткой ноге с капитаном. С другой стороны, если подумать, он был весьма полезен в качестве союзника. Осталось придумать предложение, от которого Ходж не сможет отказаться. Пока же он хотел позаботиться о друге, что запнулся и едва не полетел носом о дощатый пол, если бы не мгновенная реакция Рафаэля, на которую маг вдруг тихо и нервно рассмеялся:        — Кажется, я рискую не дожить до момента, когда мы выпутаемся из всего этого.        — Не говори так, — попросил Сантьяго, нервно дернув уголком губ. — Куда же мы без тебя?.. Магнус. Я начал обращение Саймона, — вдруг признался он, объясняя свое неожиданное стремление оставить корабль, который долгое время был его пристанищем.        Маг остановился и, посмотрев на бывшего подопечного, серьезно кивнул, будто оценивая ситуацию. Заметил, что в таком случае у них очень мало времени и нужно что-то придумать, ведь мальчик рискует не дожить до полного обращения.        — Я знаю, — тихо признался Рафаэль, вспоминая, как этим утром его Птенчик дрожал и жался к нему, ища тепла, которое он не мог ему дать. Как шептал что-то бессвязное и жуткое одновременно. — Попробую поговорить с Ходжем, возможно, кроме Себастьяна, это единственный человек на корабле, который может подобраться к капитану достаточно близко, чтобы попытаться достать чертову чашу.        Прикрыв глаза, словно сдерживая рвотный позыв, Магнус кивнул и уткнулся носом в чужое плечо, пытаясь отдышаться. Признал правоту вампира и признался, что не может идти. Погладив его по спине, утешая, Рафаэль подхватил мага на руки и снова понес, только теперь в обратную сторону. Уложил на постель, предложив подогреть мясной бульон, потому что, чтобы поправиться, ему необходимы силы. Он должен поесть, хотя бы ради Лайтвуда!        — Тошнит, — честно выдохнул маг, устраивая голову на плече бывшего подопечного, словно и сам ища поддержки, а может, и защиты у Рафаэля. Сантьяго не знал, как относиться к этой смене ролей. Это была данность, и все, чего ему хотелось, это помочь магу, что порой бывал хуже ребенка.        — У тебя наверняка есть снадобье, чтобы убрать эффект тошноты, — заметил Рафаэль, поглаживая мага по голове, как этого самого ребенка. — Тебе надо поесть, если хочешь выбраться с этого корабля.        — Рафаэль, — тонкие дрожащие пальцы в ломком жесте сжали лацкан чужого камзола, словно цепляясь за последний шанс, — если я… Помоги Алеку выбраться, хорошо?        И вампир невольно вздрогнул, впервые слыша подобные ужасные слова, сорвавшиеся с искусанных в горячке губ мага. Магнус всегда верил в лучшее, Магнус всегда хотел жить, Магнус никогда не задумывался о своей смерти. Раньше никогда. Сантьяго тихо зарычал, выражая протест даже против самой подобной мысли. И все же спросил:        — Магнус, я хочу правду, даже самую ужасную: что с тобой, если тебе лезут в голову подобные мысли?        Повисло неловкое напряженное молчание, прерываемое лишь тяжелым дыханием мага, который будто бы не решался заговорить, положив голову на чужую грудь. И Рафаэль мягко ухватил его за подбородок, поднимая к себе его лицо:        — Магнус, только не молчи. Как я смогу помочь, если не знаю, в чем проблема?..        И маг обреченно прикрыл глаза, шепнув:        — Я сам виноват… Браслет не просто причиняет боль, когда ты используешь магию в нем, он медленно убивает. Разрушает изнутри. А я в последнее время использовал магию так непозволительно часто. Скорее всего, изнутри я уже изранен куда сильнее, чем можно предположить…        Взгляд вампира упал на забинтованное запястье, на котором еще недавно красовалось красивое, но опасное украшение.        — Ты просто обессилен голодовкой и бессонницей, — строго возразил Сантьяго накручивающему себя магу.        Во всяком случае, он надеялся, что это не более чем очередной акт драматизации ситуации, к которым был склонен Бейн. Что не помешало ему внутренне напрячься, боясь даже предположить, что будет, окажись тот прав. И он чуть сильнее притиснул к себе хрупкое тело.        — Я не могу ни есть, ни спать… — выдохнул маг, доверчиво, подобно его, Рафаэля, птенчику, прижимаясь к вампиру и зажмуриваясь. — Я совершенно потерялся во времени. Стоит прикрыть глаза, и я вижу его: холодного, не дышащего… Я с ума схожу, не в силах помочь. Его жизнь зависит от желания этого психопата… Наши жизни. Я никогда не чувствовал себя столь беспомощным.        Вампир вздохнул, не зная, как утешить того, в чьих словах крылась истина — все на этом корабле ходили под Моргенштерном, как под Богом. Одно слово, и любой из них мог отправиться на тот свет или быть наказан и за более мелкую провинность, чем замысел побега. Поцеловал мага в макушку, выражая в жестах то, что не мог, не умел выразить в словах. Он понимал Магнуса, конечно, понимал, но все же они продолжали жить, и все, что он просил, делать то же самое.        — Я прикажу приготовить бульон. Если не станешь есть, я залью силой, — пообещал он. Да, жестоко, но у Сантьяго не было выбора, и Магнус, видимо, понимал это как никто. А потому лишь вздохнул, чуть кивнув, и тихо шепнул:        — Прости меня… я… я не должен был обвинять тебя в предательстве. Я знаю… ты не способен. Прости…        Губ Рафаэля коснулась улыбка. Конечно, ему были не нужны извинения мага, главное, что тот знал правду и верил ему как прежде. Что это досадное недоразумение больше не стоит между ними. Он коснулся пальцами бледной щеки Магнуса:        — Все хорошо, я понимаю, как это получилось, и не держу на тебя зла, — заверил он. Покидая на мгновение, чтобы крикнуть матроса и попросить бульон, пока маг не передумал, и вернулся, снова дружески обнимая. — Мы выберемся, я тебе обещаю, все вместе.        И маг обнял его в ответ, тихо вздохнув и устроив голову у него на груди. Ничего не могло изменить его любви к объятиям. Возможно, от того, что Магнус недополучил этого в детстве и юности. Просто тепла и нежности. За которые теперь цеплялся так отчаянно, а отдавал втройне.        Накормив Магнуса, который, вопреки заверениям и капризам, съел все до последней ложки, чем несказанно порадовал вампира, Рафаэль уложил его в постель, накрыв одеялом и взяв слово, что тот хотя бы вздремнет пару часов. Маг кивнул, но все же Рафаэль еще посидел рядом, держа его за руку, пока лично не убедился, что сон возобладал над терзаниями разума. Задернув шторы, тихо вышел, чтобы вернуться к другому страдальцу, что ждал в его собственной каюте. Он надеялся, что еще ждал… В последнее время состояние Саймона напоминало безумные качели: он то почти приходил в норму, то стоял в шаге от безумия. Свежа была в памяти сцена, когда его птенчик изрезал себе руки, и вернувшийся Рафаэль обнаружил его всего в крови, хотя за полчаса до этого Саймон находился в прекрасном расположении духа и что-то читал.        — Саймон? — с порога позвал он, надеясь услышать прежде, чем сможет найти взглядом, ибо Птенчик каждый раз находил себе новое пристанище или… убежище. Впрочем, тот сегодня не прятался. Он сидел на широком подоконнике, смотря на первые закатные краски, обнимая себя перебинтованными и чуть подрагивающими руками. Тяжелый камзол висел на спинке стула, в то время как мальчишка был облачен лишь в легкую рубашку, блаженно вдыхая вечерний морской воздух из приоткрытого окна.        Он не отозвался, даже не повернувшись в сторону вампира, и тот невольно напрягся, не зная, к чему готовиться. Приблизившись, мягко и осторожно коснулся по-мальчишески угловатого плеча:        — Саймон. Как ты себя чувствуешь?        Тот пожал плечами, грустно улыбнувшись в никуда, и, накрыв чужую ладонь своей, нежно погладил теплеющие пальцы:        — Я медленно схожу с ума и скорее всего не жилец, ведь так? Чувствую себя примерно так же…        Сердце болезненно сократилось, но Рафаэлю удалось сдержать тихий стон, который мог напугать его бедного птенчика. Накрыв его руку своей, осторожно сжал холодные пальцы, целуя их. Саймон все понимал, так что можно было признаться и не юлить, но он не мог, не смел, сам не желая признавать этот факт. Обняв ладное тело, хранящее его следы, поцеловал в макушку:        — Я могу открыть тебе тайну? — спросил он.        — Как будто я расскажу кому-то, — тихо и печально засмеялся птенчик, накрывая руки вампира своими, осторожно поглаживая, будто это он, Рафаэль, был изранен. И словно уютнее устраиваясь в чужих объятиях.        И даже осознавая, что парнишка не отдает себе отчет в своих действиях, даже сейчас находясь не в себе, Сантьяго не мог не наслаждаться моментом, не тешить себя иллюзией, что нужен пленнику. Тихо усмехнувшись, коснулся губами открытой специально для него шеи, понимая, что дразнит мальчишку, мечтающего о его клыках, но ничего не мог с собой поделать.        — Скоро мы покинем этот корабль и доберемся до суши. Там тебе сразу станет легче, — пообещал он, шепча на ухо.        Ложь, конечно, но ложь во спасение. Надежда, которая должна была помочь Саймону дожить. Пока важно было только это. Уточнять, что на суше для птенчика начнется совсем другая… жизнь, Сантьяго не рискнул. К тому же, Льюис вплел свои тонкие пальцы в чужие волосы, чуть ближе склоняя к своей шее в безмолвной мольбе о помощи и удовольствии. И клыки против воли удлинились, не возражая омыться в сладкой крови мальчишки, отдающего ее добровольно, с готовностью. В этот момент борьба вампира с собственным желанием была обречена. Прикрыв глаза, Сантьяго крепче обнял Саймона и вонзил клыки, делая глоток. Уловив тихий и сладостный полувздох-полустон своего птенчика. В последнее время он пил медленно, маленькими глотками, растягивая удовольствие, которого скоро будет лишен при любом раскладе… Когда он, наконец, отстранился, на белой рубашке осталось несколько пятнышек крови. А тяжело дышащий мальчишка почти счастливо, опьяненно улыбнулся и, потянувшись следом за вампиром, коснулся губами его губ, вкушая металл собственной крови.        — Прости меня… — тихо попросил Рафаэль, зарываясь лицом в его волосы, вдыхая неповторимый запах. Прижимая его к себе, отчаянно и нежно, понимая, что никогда не сможет загладить своей вины перед этим светлым и невинным человечком, которого отравил тьмой во всех смыслах.        — За что? — тихо и удивленно спросил Саймон, пытаясь высвободиться из чужих объятий, видимо, чтобы посмотреть на своего пленителя. — Я ведь делаю это добровольно!        И судя по его восклицанию, мальчишка искренне верил в это.        — А я этим бессовестно пользуюсь, — заметил Рафаэль, улыбаясь Саймону, все же заглянувшему ему в лицо, словно ища какие-то ответы. Пальцы скользнули по его щеке, выражая нежность, которая переполняла вампира всякий раз, когда он видел этот преданный взгляд, который не заслужил. И с ужасом думая о том, как однажды, в не таком уж и далеком будущем, взгляд этот изменится, и преданность заменит ненависть, когда отравленная, но живая кровь станет мертвой. — Хочешь прогуляться сегодня перед сном?        Свежий воздух не повредит пленнику в любом случае, только наоборот.        Снимая Саймона с подоконника, он отнес его в постель, чтобы, ослабленный его сегодняшней «трапезой», тот не свалился, когда ему придется вновь оставить его в одиночестве. Вот только оставаться наедине с самим собой Льюис не собирался, во всяком случае, не сейчас, вцепившись пальцами в отворот чужого камзола, притягивая к себе для очередного поцелуя, подпуская к себе непозволительно близко. И Сантьяго ответил, нависая над ним, пальцы торопливо и немного судорожно расстегивали пуговицы рубашки Птенчика, чтобы скользнуть по его гладкой груди, лаская. Найти мягкий сосочек, играя с ним до тех пор, пока он не превратился в твердую горошинку, красную, как спелая ягода кофе. Получив сладостный стон в ответ, вместе со взметнувшимися навстречу Рафаэлю бедрами. Его мальчик стал таким чувствительным в последнее время, особенно после укусов, когда яд гулял в его крови, обостряя желания. И вслед за пальцами последовали губы, холодные, в контраст разгоряченной коже любовника, но оттого не менее чуткие и нежные. Прошлись по самым чувствительным, эрогенным местечкам, оставляя влажную дорожку и спускаясь все ниже. И мальчик стонал и всхлипывал, мечась по подушкам, словно в горячке, тихонько хныкал, запустив пальцы в чужие волосы:        — Ну, пожалуйста… я так хочу…        Чего именно он хочет в данный отрезок времени, Птенчик не сказал, но Рафаэлю казалось, он знает, чего. Спускаясь губами все ниже, он одновременно избавил мальчишку от ткани колют, добравшись до его паха, поцеловав головку члена. И мальчика, его милого чувственного мальчика словно пронзило молнией. Издав полузадушенный всхлип, он сжал в пальцах чужие волосы и выстонал на выдохе:        — О, Боги… Рафаэль…        Вампир усмехнулся, довольный произведенным результатом, и продолжил доводить свое сокровище до исступления, лизнув маленькую дырочку, прежде чем обхватить головку губами, начиная мягко, но настойчиво посасывать, и сам получая от процесса неописуемое удовольствие. Когда Саймон подался бедрами навстречу его губам, послушно пропустил его член в рот, беря больше, но медленнее. Сантьяго не хотел спешить. Птенчик задохнулся от этого и простонал нечто невнятное, но пальцы его вдруг стали мягче, поглаживая вампира по волосам, будто бы… поощряя? И Рафаэль послушно заглотил его возбужденный член, погружая в горло так глубоко, как только смог, намеренно тягуче сглатывая, сжимая его стенками, помня, как понравилось его мальчику в прошлый раз. Одновременно, руки скользили по рвущимся вверх бедрам, лаская. Благодарностью ему были сладостные стоны и машинальное сокращение пальцев, что запутались у него в волосах. И Сантьяго тихо заурчал от удовольствия, дразня мальчишку вибрацией гортани. И в этом было свое странное удовольствие — делать кому-то приятно. От мысли, что его птенчику хорошо, едва не полезли клыки, но Сантьяго умудрился неимоверным усилием воли втянуть их обратно, лишь едва-едва коснувшись нежной кожи с соблазнительно вздутыми венками. Однако и этого хватило, чтобы Саймон громко всхлипнул, как всегда, когда он пил его кровь одновременно с глубокими проникновениями. Горькая мысль о том, к чему привело завладевающее ими безумие, на миг добавила ощущениям остроты и растворилась в очередной порции удовольствия.        — Рафаэль… — выдохнул Саймон, когда вампир уже потерялся во времени и чувственных ощущениях. Попытался отстранить, стесняясь того, что вот-вот должно было случиться.        И точно в таком же предчувствии, а скорее даже предвкушении, Рафаэль не позволил себе отстраниться, а только заглотил как можно глубже, сжимая стенки гортани вокруг чужого члена, мысленно радуясь отсутствию потребности дышать. Саймон заметался, а потом неожиданно выгнулся с тихим вскриком радостного удовольствия, кончая вампиру в горло и обессиленно падая на сбитую постель. С блаженной улыбкой прикрыл глаза, снова выдохнув имя любовника. И, медленно отстранившись, Рафаэль облизнул губы, прежде чем склониться к своему мальчику и коснуться губами чужих искусанных губ, параллельно скидывая свою одежду, когда вдруг скрипнула дверь, и в комнату ворвался ураган из ароматов жасмина и морского бриза.        Эта девица когда-нибудь научится стучаться?!        — Еще одно такое явление, и я решу, что ты хочешь присоединиться к нам в постели, — заметил гостье Сантьяго, с сожалением накидывая рубашку и поворачиваясь к застывшей на пороге Клариссе. — Ну?        Поборов первый шок, девица встряхнул рыжей гривой и фыркнула:        — Не обольщайся, Сантьяго. Просто ты просил проведывать Саймона, когда тебя нет. А «когда тебя нет» — это понятие очень размытое.        — Можно хотя бы постучать, для надежности. — Заметив в руках девушки кувшин с молоком и хлеб, бросил взгляд на мальчишку, обессиленного потерей крови и изможденного удовольствием, решил не прогонять ее. — Закрой дверь и постой у окна, пока я приведу нас в порядок.        Первым делом одевшись сам, он обтер Саймона губкой и накрыл одеялом. Вот только девица не стала дожидаться, когда он закончит. Оставив еду на столике, она обронила, что Ходж попросил ее снять швы с раны Себастьяна, и почти обреченно поплелась прочь. Мысль о том, чтобы снова оказаться наедине с братом, приводила ее в ужас. Однако не явиться было и подавно смерти подобно, так что она, постояв с минуту под дверью, собираясь с духом, наконец, решительно ее толкнула.        Себастьян стоял у окна без камзола и рубашки, и алые краски заката ласкали его алебастровую кожу. Опираясь бедром на подоконник и лениво листая какую-то книгу, он фыркнул, не поворачиваясь к двери:        — Ходж, где т… — а все же повернувшись, осекся, и взгляд его вспыхнул, словно у хищника, заметившего добычу. — Оу.        — Только сниму швы, — то ли оправдываясь за вторжение, то ли сразу оговаривая рамки своего пребывания в каюте брата, она медленно шагнула в помещение, чтобы положить на стол сумку. — Это займет пять минут.        Ее старший брат словно бы безразлично пожал плечами и, отложив книгу, подошел к постели, чтобы вытянуться на ней, давая девушке полный доступ к швам на ребрах. Она слышала, как в день абордажа Себастьян, которого латал Ходж, на чем свет стоит, клял младшего Лайтвуда. Страшно представить, что бы он сделал с Александром, если бы тот попал ему в руки… Качнув головой, Клэри приготовила необходимые инструменты и склонилась над младшим Моргенштерном, приступая к нетрудной процедуре. Швы выглядели хорошо, и снять их было делом пары минут, если бы не взгляд Себастьяна, сальный, липкий, вожделеющий, что блуждал по ее плечам и груди, заставляя руки дрожать и, боги, она так боялась зацепить нежную кожу, словно бы боль могла послужить спусковым крючком к срыву.        Обработав напоследок рану обеззараживающим раствором, Клэри с облегчением выдохнула, отстраняясь. Теперь осталось только схватить в охапку свое добро и быстро исчезнуть. Вот только ее планам не суждено было сбыться, так как у старшего брата имелись свои и, стоило ей сделать шаг прочь, как он тут же обманчиво мягко схватил ее за запястье.        — Постой…        Кларисса напряглась, но задержалась, не вырываясь, как впрочем, и не сокращая расстояния.        — Что-то еще? — севшим голосом спросила она.        — Останься со мной… — тихо попросил старший брат, и пальцы его соскользнули с запястья на ладошку, по-прежнему удерживая, но лишь для того, чтобы поцеловать ладонь сестры.        Мысль претила, слишком хорошо она знала Себастьяна, чтобы купиться на его внезапную нежность, однако попытка сбежать, Клэри была уверена, приведет к неминуемой агрессии, и она осторожно присела на краешек кровати:        — Только ненадолго. У меня много дел… — предупредила она, закладывая пути отступления, но Себастьян, кажется, и не слушал ее вовсе, лишь скользил по ней взглядом, опьяненным и вожделеющим. Подушечка его пальца скользила по ее ладони, словно бы он наслаждался этим ощущением, а потом его пальцы вдруг взметнулись к ее локону, лежащему на груди, и осторожно, даже как-то робко накрутили его кончик.        — Ты красивая, знаешь?.. Такая красивая… — шептал юноша, а взгляд по-прежнему блуждал по линиям плеч и декольте.        Наверное, девушкам должны нравиться подобные слова, Клэри не знала, а может быть, дело было в мужчине, который их произносил, но ей не было приятно. Напротив, поведение брата пугало ее.        — Ты никогда прежде не говорил так, — заметила она.        — Отец пресекал это, — пожал плечами Себастьян, приподнимаясь на локте, чтобы скинуть медный локон с фарфорового плечика и провести по шелковой коже самыми кончиками пальцев. Почти благоговейно. Почти боготворя.        Только в этот момент ей как никогда хотелось вскочить и броситься вон из каюты, лишь бы избавиться от этих прикосновений. Однако она лишь чуть отодвинулась:        — Ты не думаешь, что он делал это не случайно? Неправильно вожделеть собственную сестру, Себастьян, это противоречит нормам человеческим и заветам Божьим.        Губы старшего брата изогнулись в жесткой кривой усмешке, пальцы отнюдь не нежно сжали хрупкое плечико:        — Тебе ли, порождению моря, рожденной во грехе, от ведьмы, говорить о законах человеческих и божьих?        — Пусти… — испуганно выдохнула Клэри, рванувшись из цепкой его хватки. — Я живу по законам человеческим. И ты… человек!        Для нее этим было сказано все, не говоря уже о страхе, который рождал в ее душе собственный брат, который только и делал, что оскорблял и унижал ее, заставляя сторониться и избегать.        Но Себастьян удержал ее, оставляя на нежной коже синяки, и рывком отправил ее на подушки, нависая над сестрой и уже вклинив колено меж ее ног. Глаза его горели вожделением и похотью, а руки удерживали до синяков ее хрупкие запястья.        — Не отказывай мне. Ты сводишь меня с ума… С тех пор как спела для меня однажды. Я дышу только тобой, живу только тобой, — шептал он, склонившись к чужому личику и целуя сестру, мешая поцелуи со словами.        — Нет! Не надо, Себастьян…        Слабее брата во много раз, она могла лишь беспомощно трепыхаться под ним, отворачивая лицо, от чего его губы то и дело соскальзывали на щеку или шею, и тогда оставляли на ней метки. Ужас захлестывал с головой, рождая внутри панику, когда она почувствовала его руку на своей груди, которую он смял в ладони. Это было омерзительно и ей хотелось плакать, она билась словно птица в силках, а когда он вдруг рванул на ней платье, обнажая грудь, и вовсе не смогла сдержать полного ужаса вскрика. Спустя мгновение губы его скользнули ниже. Мольбы и угрозы не действовали на обезумевшего от желания и близости вожделенной цели мужчину, и девушкой завладело отчаяние. Она закричала, зовя на помощь. Пусть над ней посмеется вся команда, лишь бы сейчас вырваться из этих рук, скинуть с себя тяжелое жаркое тело, избежав несмываемого позора и греха.        Кажется, она кричала, как никогда в этой жизни, и брата это злило и веселило одновременно. Словно бы для профилактики, он отхлестнул ей пару пощечин, а может, ему просто нравилось, как алела от ударов нежная кожа. А затем, к ее ужасу, его рука забралась под пышную юбку бирюзового платья, и голос предал Клэри впервые за все эти годы. Быть может, от шока. Спустя еще мгновение, Себастьян просто отлетел прочь от мощной оплеухи. Посреди каюты стоял взбешенный Валентин Моргенштерн. В горло дернувшегося было, в попытке встать, Себастьяна уперлось острие отцовского клинка.        — Даже не думай.        Тяжело дыша от пережитого ужаса и сбитого криками дыхания, Клэри судорожно прикрылась. Прошло несколько бесконечных мгновений, прежде чем она обрела способность говорить и смогла пошевелиться, поспешно соскакивая с кровати, чтобы спрятаться за спину отца, который никогда ее не жаловал, но все же по-своему заботился о ней и не позволял обижать. Откинув с лица рассыпавшиеся волосы, посмотрела на Себастьяна, чей взгляд не сулил ничего хорошего.        Но при отце он не решился, да и вряд ли решится в ближайшее время, он все же не самоубийца. Убедившись, что инцидент исчерпан, Валентин убрал клинок и, развернувшись, схватил дочь за локоть и выволок прочь, громко захлопнув за собой дверь.        От этого звука Клэри невольно вздрогнула и обессиленно привалилась спиной к стене, обхватив себя руками в попытках согреться. Ее начинала колотить нервная дрожь.        — Себастьян совсем сошел с ума…        Вот только отец, казалось, совсем не был впечатлен этой новостью, лишь приподнял брови:        — Не ты ли в этом виновата? Ты спела для него вопреки запретам, глупая девчонка! И разум его помутился. И чем старше он становится, тем чаще будут происходить срывы. А теперь пошла прочь с глаз моих! Пусть тебя осмотрит Ходж. Не хватало, чтобы ты принесла в подоле какого-нибудь выродка…        Дернувшись, точно от пощечины, Кларисса бросилась прочь, не обращая внимания на любопытные взгляды матросов. Все, чего ей хотелось сейчас — запереться в каюте и не выходить оттуда до конца плавания. И пусть для нее это было невозможным.