Луна расскажет...

И он тянется. Встаёт на носочки и тянется, неуверенно и испуганно касаясь чужих губ. Ему тут же отвечают, дерзко и напористо впиваясь в его собственные губы. Да... Все же наверное это сон. Но не кошмар, а просто тревожный, но приятный сон, где есть место его неугасшей за эти годы любви и страсти. И где Эрик раздвигает его губы, проникает языком в рот, оглаживает нёбо, прикусывает и оттягивает чужую губу. Тогда у Чарльза не остаётся сомнений, что это сон. А раз сон, то ему можно все. И их языки сплетаются исполняя невообразимый танец полный страсти и желания под слышную только им музыку. Поцелуй продолжался бы вечность, но воздух стремительно заканчивается, тогда Эрик медленно отстраняется от мягких губ и опускается ниже. Он целует шею Чарльза, ставя на ней алеющие засосы, которые позже придётся прятать за высокими воротниками свитеров. Спускается к ключицам и покусывает их, оставляя после себя следы, которые тут же тщательно зализывает, срывая первый полустон-полувздох с губ Чарльза. В это время умелые пальцы почти расправились с рубашкой, позволяя языку спускаться к груди, а горячие ладони уже вовсю гуляют по пояснице, оглаживая контуры позвоночника. Это тепло так контрастно с холодной, покрытой мурашками кожей Чарльза, что до него наконец доходит, что сном это никак быть не может, и на него обрушивается новая волна паники. Осознание происходящего больно бьёт его по раскрасневшимся щекам, приводя в чувство. У него много вопросов. Сказать, что их много — не сказать ничего. Но больше, чем вопросов, у него желания наорать, или разреветься, или рассмеяться, или просто провалиться сквозь землю. Но он пока не решил, чего хочет больше. Ему не до выбора, ведь на него снова нахлынул ледяной поток воспоминаний. Он причиняет Чарльзу нестерпимую боль, которая сохраняет лишь желание вырезать надоедливое сердце, что не желает успокаиваться. Все же превозобладали слёзы, они полились из глаз, не оставляя Чарльзу права на выбор. Солоноватая жидкость заливает его губы, шею и спускается на грудь тонкими струйками, что незамедлительно сцеловываются Эриком. — А ты стал плаксой, — медленно, растягивая гласные, произносит Эрик с улыбкой, что может принадлежать только демону-искусителю. Видимо, он наслаждается созерцанием его беспомощного вида и слез, красиво обрамляющих его лицо в лазурном свете огромной луны, которая заинтересованно и несколько даже нагло заглядывает в комнату. И все же, чья это вина? Чарльз и правда до знакомства с Эриком сдерживал слёзы. Да, после смерти отца он решил, что никогда не будет плакать. И он держался, стойко выносил жестокие побои, что наносила ему судьба, все время хлеща плетью из событий, не самого приятного характера. Сколько бы раз его не предавали, он не плакал, не проронил ни единой слезинки. Но когда его бросил Эрик, он не выдержал. Сломался. Заплакал... Слишком долго он сдерживал слёзы, а теперь они лились соленым дождем постоянно, при малейшем упоминании об Эрике. Чарльз пытается вырваться из цепких рук, сжимающих его талию, пытается увернуться от очередного глубокого поцелуя. Но ничего не может, кроме, как беспомощно хлопать влажными от слез ресницами и открывать рот в попытке что-то сказать, прокричать, остановить. Будто слова это сейчас смогут... Он испытывает ненависть. Ненависть к своему собственному существованию, своим слезам, своей беспомощности (побочный эффект сыворотки, друзья) и Эрику. Но он же его любил... Или нет, скорее это была зависимость, названная любовью. А теперь эта зависимость стала ненавистью. Или нет... Он не знает! Все смешалось, слилось воедино, теперь он не может сказать точно и уверенно, что это за чувство: любовь или все же ненависть. Но он знает, что его все ещё влечёт к Эрику. К его глазам, которые впервые смягчились при нем, переставая быть похожими на холодные льдинки, к его голосу, томно зовущему его в темноте, к его рукам, ласкающим живот и перебирающим волнистые пряди волос, к его губам и языку, выписывающим мокрые узоры у него на груди... К нему... К нему целиком! Он хочет, чтобы Эрик был его. Его полностью, без остатка! И Чарльз, не думая, позволяет ему завладеть собой. Воспользовавшись моментом, Эрик подхватывает Чарльза за талию, заставляя его сцепить ноги у себя за спиной. Притираясь к профессору, Магнето прикусывает мочку уха, и пару раз запускает язык в раковину, чем вызывает два коротких отрывистых стона, разорвавших мир на "до" и "после". Воздух накаляется пропорционально все возрастающему возбуждению. Эрик слишком не терпелив. Он не может больше ждать. Ожидание убивает его. Не выдержав, он бросает Чарльза на кровать, по дороге расшвыривая книжные завалы, и освобождая себя от сковывающей одежды. Магнето нетерпеливо подходит к, потерявшей перед ним волю, жертве, нависает над ней, надавливает коленом между ног и со звериными рыком, опаляя оголенное плечо своим жарким от возбуждения дыханием, "хищник" медленно вгрызается в бархатную кожу, оставляя яркую метку с выступившим по краям бусинками крови. Плечо в месте укуса сильно болит, но пришедший на смену острым клыкам язык слизывает алые капельки, заставляя Чарльза метаться по простыням, комкая их, сильнее обвивать ногами Эрика, и закрывать рот руками, заглушая непрекращающийся от переполняющего удовольствия стон. Дыхание с прерывистого переходит на хрип, все учащаясь и учащаясь. Малейшие намеки на вскрики тут же затыкаются глубокими поцелуями, но руки все еще продолжают терзать несчастное тело. Чарльз уже на пике, он просто растворяется в сбившихся простынях, размашистых, набравших темп движениях, лёгких поцелуях в нежную кожу внутренней стороны бедра, самом Эрике... Он всегда мечтал об этом, а сейчас мог лишь надеяться, что это не очередной сон, что бесследно растает при первых же лучах солнца.