VS

Юнги только-только исполнилось семь, а вот игрушечному синтезатору, ставшему его жертвой, не было еще и года. Клавиши скрипят натужно, забираются фальшивыми звуками глубоко в уши и вызывают желание отламывать их по одной. Первая проигрывает борьбу с цепкими детскими пальцами, отлетев с всхлипнувшим слезливым звуком. А потом похожий, разбавленный смехом, слышится откуда-то справа, и Юнги заинтересованно поднимает взгляд. Звук доносится из носа. Тонкого, покрасневшего, сопливого душераздирающе и обреченно, как бывает только тогда, когда кто-то осмелился покуситься на самое сокровенное. На пластмассовый трактор, с которым исколесил половину городских песочниц. На небоскреб из лего, достающий почти до подбородка. Или, как в данном случае, на плюшевого кота. Кот остался без задорного хвоста-трубы и аккуратного шва на серой спинке, а его хозяин, плачущий навзрыд, – без смысла жизни. Юнги задумчиво смотрит на безутешного мальчика, прижимающего растерзанную игрушку к груди, и думает, что его мягкое имя, Чимин, ему очень подходит. А еще подходит он, Юнги, который сделает так, чтобы каждый из тех, кто посмел его обидеть, размазывал сопли по лицу. Юнги только-только исполнилось семь, и он, кажется, нашел своего омегу. И прямо сейчас он покажет тому, какой у него сильный альфа. …Юнги огребает по носу, челюсти и бокам. Но больше всего – по гордости. Он беззвучно размазывает по лицу слезы и сопли не потому, что больно (очень), а потому, что альфа из него слишком слабый. На Чимина он старается не смотреть, чтобы не начать реветь громко. А вот Чимин, наоборот, смотрит на него во все глаза. Теребит пухлыми пальцами одной руки плюшевое кошачье ухо, а второй машинально заталкивает мягкую вату в разодранную спинку. Чимину исполнится семь только через две недели, но он, кажется, только что нашел своего альфу. И самое время доказать ему, что для Чимина он самый сильный. *** Юнги без весны тринадцать, и он почетный обладатель первого места на школьном чемпионате по шутерам и маячащей в обозримом будущем угревой напасти. А еще Чимина, удобно устроившегося на его худосочных бедрах и тихо сопящего ему на ухо. Каждый развернут в сторону своего ноутбука так, чтобы Юнги не отвлекался от игры, а Чимин – от просмотра сериала. Чтоб животом к животу и щекой к щеке. Чтоб родителей насмерть инфаркт, застань они их в этакой позе. Юнги слегка ерзает, удобнее устраиваясь на табурете, и Чимин робко порывается встать, за что немедля получает легкий укус в бархатистую щеку и цепкие плети рук вокруг талии. Дальше следует короткий бунт о том, что Чимин, якобы, тяжелый. Бунты Юнги не нравятся, а вот Чимин ему – слишком и чересчур. Потому он ставит игру на паузу, подхватывает упрямца под бедра и легко кружит с ним по комнате. Чимин заливается громким смехом, а подобие мышц на руках Юнги потрескивает проклятиями в адрес своего обладателя. Юнги, конечно, не слушает их совсем. Он валится со своей ношей на покрывало, ноги сплетает с его и жмется так, что ребра Чимина что-то недовольно хрустят. Но того совершенно не волнует, что именно. Чимин улыбается широко и льнет еще ближе, утыкаясь лбом в лоб. Они напоминают двух изголодавшихся по ласке щенков, оставленных без присмотра в коробке. Трутся носами почти до боли, слепо мажут жадными ртами по подбородкам, щекам, губам. Прикусывают их, пробуют на вкус, зализывают неаккуратно. Не потому, что где-то когда-то кто-то взрослый сказал, что так надо. А потому, что так надо именно им двоим. Чтобы влажно и судорожно. И позвоночник под чужими холодными ладонями плавился. Чтобы Чимину неповадно за такие губы, а Юнги – за его острый язык. Припухшие рты покалывает, легкие лопаются от недостатка кислорода, а мама Юнги опрометчиво не стучит в дверь, прежде чем зайти. Юнги как будущий альфа тушит горящего от стыда Чимина под одеялом и на немой вопрос шепелявит чуть больше обычного: – Репетируем сцепку. В тот вечер Юнги получает смачный подзатыльник от матери. И замок в свою комнату от отца. *** Чимину позавчера исполнилось шестнадцать. А у него все такие же большие щеки и планы на эту жизнь. Он продолжает вкалывать в танцевальной студии денно и нощно, но тоньше не становится никак. У него растет гибкость, выносливость и мышцы на и без того не худых ногах. А еще чудовищная неуверенность в себе. Чимин в сотый раз прорабатывает хореографию и начинает понемногу задыхаться. У Чимина Юнги-Юнги-Юнги-Юнги сто двадцать раз за минуту. Метастазами в горло и тяжестью в низ живота. У Чимина Юнги, который заставляет ходить по струнке даже альф с подтвержденным статусом. Который с боем выторговал у своего позвоночника и турника целый сантиметр, чтобы быть его выше. У Чимина Юнги в терминальной стадии, а у Юнги – соревнования по другим городам. И десятки, сотни настоящих омег, которые по всем параметрам лучше него. Чимин задыхается, но выходит на сцену и танцует так, будто от этого зависит его жизнь. Он пытается заслужить Юнги хотя бы в мыслях, цепляясь руками за воздух, стирая колени о пол. Танцует так, как будто бы тот сейчас в зрительном зале, а не в каком-то из неоновых подвалов Тэгу. Чимин музыки почти не слышит и двигается в такт шуму крови в ушах. А когда зал взрывается аплодисментами, разбивает себя на бис. Он почти стекает со ступенек в руки друзей и знакомых, улыбается и чувствует, чувствует, чувствует вокруг себя множество рук, которые его совсем не держат. Одни из них крепко ложатся ему на плечи и осторожно проталкивают сквозь толпу. У Чимина замирает сердце, но сзади оказывается всего лишь его хореограф, Чонгук. Вот только улыбается он как-то многообещающе. – У меня для тебя сюрприз, – заговорщицки начинает он и чисто альфийским жестом набрасывает ему ветровку на плечи, прежде чем повести к черному входу. – Я вышел покурить перед началом твоего выступления и краем уха услышал, как у главного входа кто-то шепеляво ломает позвоночник самооценке охранников, но тогда этому значения не придал… Сильные ноги Чимина очень сильно слабеют. –…А потом застал этого же безбилетника, с серьезным видом ломающего замок прямо на этой самой двери. Чонгук не успевает открыть ее достаточно широко, как Чимин уже таранит проход, сбивая себе плечо, и почти пропахивает носом асфальт, если бы не ловкие руки, удержавшие его в последнюю секунду. А потом Чимин видит только красный. Глубокий, как кровь, красный. Лепестки из шелка, стянутого аккуратными и не очень стежками. Десятки нежных бутонов, от которых у него никогда не будет першить в горле и в носу. И белые, исколотые иголкой пальцы, удерживающие огромную охапку цветов. – Воу, – с улыбкой присвистывает Чонгук. – Я и не заметил, что ты пришел не с пустыми руками. Чонгук, может, и не замечает, а вот Чимин видит прекрасно, как кожа на костяшках Юнги едва не рвется от желания сбиться о его кроличьи передние зубы. Чонгук крупнее Юнги раза в полтора, и это может очень плохо кончиться. Разумеется, для Чонгука. И, как для своего возраста, последний удаляется потрясающе смышлено и быстро. Чимин стоит в прохладной летней тишине и какое-то время просто заново учится дышать. А потом стаскивает с себя ветровку, бережно укутывает в нее цветы и кладет их на асфальт. Руки Юнги ему сейчас куда нужнее, чем им. Они исписаны венами, царапинами и остатками гелевой ручки. Они неожиданно теплые, когда касаются его лица. – Боже… – шепотом по тонким губам. – Какой же ты красивый… Юнги смотрит на него не мигая. Юнги ласкает пальцами его скулы и брови. Легко касается темных дрогнувших ресниц и прислоняется своим лбом к его. Юнги целует его так, будто не видел его пять лет, а не пять недель. У Юнги острый язык, но всю неуверенность Чимина он вырезает мягким шепотом. По чувствительной мочке. Вдоль линии челюсти и бьющейся жилке на шее. Горячие сухие губы замирают, и Чимин чувствует, как с его левого плеча приспускают рубашку. Юнги колотит мелкой дрожью, и Чимин всхлипывает, зарываясь пальцами в темные волосы, прижимая ближе к себе. Потому что Юнги выбирает. Выбирает уже сейчас, где будет метка, которую оставить по-настоящему он сможет только через два года. Он на пробу касается зубами чувствительного перехода между плечом и шеей. Двигается чуть ниже и долго выцеловывает ключицу, прежде чем прихватить ее до появления бледно-розового следа. Чимин вздрагивает и легко давит Юнги на затылок рукой. Ему нравится так остро, что лучше уже и не быть, поэтому… Но Юнги не отпускает и ведет губами вдоль мышцы выше. Лижет ее размашисто и жадно, и так, что Чимин воет неожиданно сам для себя и дергается от стыда. Юнги рычит хрипло и смыкает зубы, рисуя след. А затем целует, временно выжигая себя на его коже багряным. У Чимина испаряется земля под ногами, но ему все равно. У него есть Юнги, который удержит. *** Восемнадцатый день рождения Юнги проходит в томительном неведении. Друзья разъехались на каникулы, а родители-беты смотрят смущенно и извиняющиеся, потому что физически не могут почувствовать его запах. Но Юнги знает, что он есть. Чимин знает тоже. А еще смотрит на Юнги блестящими одичалыми глазами так, будто может ощутить его уже сейчас, а не через две недели. Льнет к нему прямо на пороге так податливо, что Юнги наконец-то решается расправить плечи так, как всегда мечтал. Чимин торжественно вручает ему подарок при родителях и так же торжественно вспыхивает от их понимающих взглядов. Они запахов, может, и не чувствуют, но знают прекрасно, что Чимин действительно подарит их сыну через две недели. Если, конечно, Юнги удастся договориться с родителями Чимина, которые не менее прекрасно знают об этом намерении своего сына с его лет тринадцати. Но кто бы сомневался в способностях Юнги. Через две недели заботливый парень Чимина атакует аптеку и весьма (без)ответственно скупает буквально все, что может им (не)понадобиться. Юнги помнит наизусть, чего Чимин боится и чего Чимин хочет. И по его скромным подсчетам все, что нейтрализует первое и обеспечит второе, должно поместиться в два рюкзака. Юнги гребанный девственник, и он прочел столько, что теперь не знает абсолютно ничего. И плечи ему сейчас давят вовсе не сумки, а опыт, которого нет. У Юнги ноги из негнущейся ваты, руки, в десятый раз проверяющие, не забыл ли он подарок-микстейп, и стремительно развивающаяся тахикардия. У Юнги жар и мороз по коже от того, что у него сегодня Чимин. Чимин, чей запах он чувствует уже за два этажа, и едва не сворачивает себе шею, перепрыгивая по две ступеньки. Он успевает разобрать нотки горько-сладкого апельсина, сандалового дерева и паники, прежде чем их обладатель виснет у него на плечах и заталкивает в квартиру. У Чимина колени трясутся, щеки горят, а в глазах лихорадка. Он едва не скулит и опускается на пол, обвивая Юнги руками за талию и утыкаясь носом в живот. – Я тебя почувствовал, как только ты вошел в подъезд, – быстрые слепые поцелуи прямо сквозь футболку. И взгляд такой, что у Юнги внизу живота тяжелеет мгновенно. – Хочу тебя так сильно, что больно, но я… Чимин задыхается и чуть не плачет. – …Я совершенно сухой. Юнги все равно, у него Чимин, для него Чимин, и он вывернется наизнанку, только бы тому было хорошо. Юнги пытается бережно поднять его, двигается и чувствует между бедрами влажность. Юнги разбивается на куски, касаясь коленями пола. – Чем… Чем я пахну… – запинаясь шепчет он, обнимая растерянного, со слезами жмущегося к нему Чимина. Тот, кажется, все еще не понимает, что происходит, берет его ладони в свои и кладет себе на бедра. – Мята… – трется носом по его шее, втягивая глубоко воздух. – Острая, сладкая на выдохе... – Он жмурит глаза и делает вдох еще раз, стараясь вобрать в себя запаха еще больше. – И иланг, господи… Кажется, это иланг. Юнги ласково берет Чимина за подбородок и целует медленно, до горечи под веками. Юнги только что навсегда потерял себя. И кажется, прямо сейчас потеряет и Чимина тоже. Потому что тот замирает внезапно, разрывая поцелуй. Смотрит изучающе по белым, посеревшим щекам Юнги. Задерживается на глазах. И наконец-то, все понимает. Чимин меняется в лице и позволяет себе один-единственный судорожный вдох. А затем поворачивается к Юнги спиной, усаживаясь себе на пятки. Наклоняет голову низко-низко, покорными позвонками Юнги под дых. И уверенным, неаккуратным движением рвет ворот футболки и все существо Юнги, обнажая плечо с эскизом метки, которую тот рисовал своими губами неделя за неделей. Чимин понимает и умоляет едва дышащей тишиной. Юнги права не имеет никакого. Он обязан шею и плечи, и всего себя жалкого целиком. Но припадает к плечу Чимина с утробным рыком. Вгрызается изо всех сил, потому что у него по всем законам природы легко не получится. Потому что Чимин обвивает его руки вокруг своей талии и держит мертвой хваткой, не позволяя отстраниться ни на секунду. Потому что для Чимина, ломающего свою суть зверски и без единого звука, Юнги всегда будет самым сильным. Метка кровит и пульсирует, а Чимин продолжает успокаивающе шептать «еще». Подставляется отчаяннее, чтобы Юнги глубже под кожу, запахом до костей и так, как должен быть. А потом, когда от боли плечо немеет, осторожно и просяще вылизывает его окровавленные губы, опустив взгляд, и негнущимися пальцами расстегивает на себе молнию джинсов. Юнги смотрит на него опьяненно и дико, крепко хватает за запястья и целует коротко, остро. Юнги у Чимина самый лучший и дальше позаботится о нем сам. Он подхватывает Чимина на руки и несет его в комнату, в которой мечтал сделать его своим с тринадцати лет. В которой он поцелуями-клятвами по его потрясающим бедрам в шестнадцать и семнадцать. Он кладет Чимина на кровать и вздрагивает от скользкого звука между собственных ягодиц. Сглатывает тяжело и заглушает свою природу, дорывая на Чимине футболку. Губами очерчивает каждый сантиметр упругого, навсегда плоского, самого идеального живота. И задыхается до головокружения глубоким и горьковато-пряным, тонким и изысканным запахом. Приспускает с Чимина джинсы, чувствует его подрагивающие пальцы в своих волосах и глухо стонет, потираясь сквозь ткань боксеров щекой и носом. Пробуя языком проступающую на них от тяжелого возбуждения смазку, от вкуса которой нутро тут же сладко скручивает. Оторваться стоит чудовищных сил, но сделать это необходимо, поскольку позже он себя уже не заставит. Юнги целует Чимина с быстрой извиняющейся улыбкой и выбегает из комнаты. А возвращается с двумя рюкзаками и едва не снеся дверной косяк локтем. Когда Юнги вновь оказывается на кровати, в руках у него четыре вида лубрикантов и презервативов, а в голове – обезумевший хаос. Ему хочется Чимина всего и сразу, языком, пальцами, собой и в себе. Но пока что Юнги борется со своей одеждой на пару с возбужденным, кусающим от нетерпения губы Чимином. Алым до корней волос от того, что сам же избавился от своего белья. Оглаживающего его тонкое жилистое тело украдкой и смотрящего на него с таким плохо сдерживаемым восхищением, будто не видит совсем. Раздвигающего ноги доверчиво от первого же прикосновения к его коленям. Рот Юнги наполняется слюной, а смазки становится так много, что она предательски пачкает простыни, пока он низко стонет, оставляя на внутренней поверхности бедер Чимина полосу препятствий из аккуратных укусов. Держись, Юнги, не так быстро. А сдерживаться уже никак, потому что растяжка у Чимина слишком идеальная, а стоны – высокие, тихие. Юнги хочет, чтобы они стали громче, и пробует языком гладкий, нежно-карамельный лобок. Широко разведенные бедра под его ладонями каменеют от напряжения, и Юнги обильно смачивает языком губы, прежде чем обхватить ими болезненно возбужденную, красивую плоть. Юнги очень много читал, смотрел и учился расслаблять горло на несчастных фруктах. И благодаря звукам, которые издает чувствительный нежный Чимин, об этом его усердии узнает весь дом. От всего происходящего у Юнги удовольствием вспарывает живот, и он позволяет себе несколько раз потереться каменным членом о взмокшие простыни. А Чимин позволяет себе ухватиться руками за ягодицы, просяще разводя их в стороны, и у Юнги происходит короткое замыкание. Он забрасывает ноги Чимина себе на спину и начинает вылизывать его тщательно и долго быстрыми движениями острого языка. Пытается на пробу толкнуться внутрь, но Чимин все еще такой сжатый, что слюны для проникновения слишком мало. Юнги просит прощения парой легких поцелуев и очень вовремя вспоминает о лубрикантах. Он обильно выдавливает себе на пальцы сразу три вида – на водной, масляной и силиконовой основе с анестетиком – и бережно размазывает по девственному входу. Юнги очень осторожно проскальзывает внутрь пальцем и массирует изнутри не меньше минуты, внимательно следя за тем, чтобы напряженный, как струна, Чимин не забывал дышать. Тот очень послушный и старательный до прокушенной нижней губы, но слишком тугой даже для двух пальцев Юнги. Он обвивает его руками за плечи и целует солено, потому что так не должно было быть, и ему очень, очень неловко. Он смотрит на Юнги широко открытыми, немигающими глазами и робко просит попробовать ему помочь иначе. Юнги слушает внимательно и от стыда у него начинают гореть не только уши и щеки, но и шея. Он исполняет его просьбу, не колеблясь ни секунды. Закрывает глаза, заводит руки за спину и с силой проводит пальцами у себя между ягодицами, собирая тягучую естественную смазку. Чимин, затаив дыхание, следит за его рваными движениями и напряженным изломом бровей. За его глазами, когда тот подносит пальцы одной руки к его искусанным опухшим губами и дает попробовать себя. Он стонет тихо и благодарно, вылизывая бледные скользкие фаланги и выгибается мягкой дугой от новой волны острого, пахнущего Юнги возбуждения. И полностью расслабляется, чувствуя в этот раз его густо смазанные длинные пальцы, скользнувшие внутрь. Растягивающие, распирающие его бесконечно правильно и только под себя. Разомлевший, представляющий, что Юнги ласкает его течного и податливого, Чимин стонет задушено в сгиб локтя и опускает ноги на красивые хрупкие плечи. Чувствует тяжелое, возбужденное дыхание на своей шее и теплые ладони, удобнее подхватывающие под ягодицы. И стонет под первым тугим толчком. Юнги твердый, пульсирующий от желания и прожигающий его искрами изнутри. Но Чимину надрывно не от этого, а от медленных отвлекающих поцелуев в ключицы. От того, что Юнги не смеет пошевелиться, а целует его терпеливо и бережно, хотя сам едва дышит от напряжения. И взрывается сердцебиением по его грудной клетке, когда Чимин на выдохе давит пятками ему на поясницу, медленно заполняя им себя до предела. И несмело подается навстречу первым. Юнги стонет гортанно и хрипло, просовывая одну руку ему под поясницу, а второй зарываясь в волосы на затылке. Тянет за них, обнажая шею, вынуждая прогнуться, и коротко насаживает на себя. Целует бьющуюся жилку и на пробу ведет бедрами, прежде чем толкнуться резче. Чимин вздыхает и жмурится, потому что ему пока все еще слишком, чтобы понять, как именно. Юнги понимает лучше, потому мягко выпрастывает руку из-под его затылка, замирает на мгновение… И Чимин чувствует на своем члене сначала ладонь в его смазке, а затем прижавшийся плоский живот, с тихими влажными звуками размазывающий ее по нежной коже. И только потом новый глубокий толчок, выбивающий из него пронзительный стон. Чимин смотрит ошалело, потеряв себя, и судорожно обхватывает руками Юнги за шею. Дважды просить не приходится. Юнги смыкает губы на собственной метке и начинает двигаться быстро, растирая их обоих до звездной пыли в глазах. Врываясь резко, в унисон со звуками его собственной вытекающей из растянутого отверстия смазки. У Чимина внутри горит сладко, а снаружи влажно и громко, и как должно было быть. Он извивается, сжимается и срывает голос, когда Юнги особенно глубоко и сильно. Когда Юнги в него до конца, но не выскальзывает, а плотнее прижимается бедрами, разворачивая к себе спиной и легко смыкая зубы у него на загривке. Чимин чувствует руки Юнги, гладящие его по навсегда плоскому животу. Правильно и бережно до кома в горле. Только так, как и должно у них быть.