VS

Эта история начинается с промокших носков и Чимина, семенящего под зонтом. Чимин хочет, чтобы эта история закончилась сейчас же, и желательно хэппи-эндом со вкусом ромашки. На улице бушует гроза, в желудке – просроченные хлопья, а в голове – здравая, лишенная совести мысль, что он может прямо сейчас наплевать на все и задушить этот день под подушкой. Но на каждого жалкого и бессовестного Чимина всегда найдется Хосок, который насквозь промок, но все равно светится. Который выглядывает из-за угла, тянется к нему тонкими руками в толстых рукавах цыплячьей толстовки и манит теплом идиотской улыбки. А Чимин что. Чимин хуже подсолнуха. Обреченно разворачивается в его сторону и ускоряет шаг. По дороге Хосоку удается затоптать несколько луж и хандру Чимина, так что к моргу больницы Бумин они доплывают вполне в приподнятом настроении. В половине девятого Чимин уже сидит под кабинетом главного патологоанатома и решается. Без четверти девять Чимин уже почти заходит. А без пяти девять Хосок, успевший переодеться в халат и фартук, заботливо пинает его в кабинет, даже не постучав. Чимин спотыкается о порожек и смутное чувство, что дверь он перепутал. Потому что Хосок, так его шестом потолще, даже словом не обмолвился, что его шеф старше его самого от силы на пару лет и улыбается настораживающе квадратно. Как псих или без всяких как. Ким Тэхен, привыкший разбираться в людях, а не с людьми, при виде погранично-бледного Чимина немного теряется, но гостеприимно предлагает присесть. – Яблоко будешь? – благодушно-бархатно басит он. Чимин отрицательно качает головой и положительно урчит желудком. – А если почищу? – заговорщицки подмигивает Тэхен. Чимин завороженно смотрит на то, как изящно скальпель свежует фрукт, и кивает прежде, чем пискнуть «нет». – Я правильно понимаю, ты друг Хосока, который хочет пройти у нас практику? Чимин думает, что он меньше всего хотел бы проходить у них практику, но он патологически ленивый студент-медик и не брезгует залипать на «Клуб одиноких сердец», плавающий у Хосока в банках на подоконнике. Так что – Ага. Тэхен светится так же заразно, как и Хосок, и Чимин теряет бдительность, когда слышит непринужденное и игривое: – Будешь загадку? Чимин безответственно кивает и вгрызается в яблоко, а Тэхен закусывает губу и читает по плесени на потолке: – На вскрытии умершего после абдоминальной операции в венах малого таза были найдены многочисленные тромбы. Клинически был зафиксирован тромбоэмболический синдром. Где следует искать тромбоэмболы? Чимин давится тихо, как мышь, и думает о том, что если откинется прямо здесь, то его будет вскрывать Хосок. Желание жить панически побеждает, и он, пережевывая яблоко и вопрос, все же выдает ожидаемое и беспомощное – Не знаю. Чимин уже в красках планирует собственное убийство учебником по аутопсии, когда Тэхен радостно всплескивает руками: – Вот и славно. Я тоже, – в карих глазах плещется искренний азарт и капелька сумасшествия. – Пойдем вместе искать? Чимин давится яблоком во второй раз. *** Чимин плетется по моргу с энтузиазмом Данте, пока Тэхен низко щебечет Вергилием: – Вот предбанник. Тут какой-то мусор… Здесь кабинет, в котором пылится документация и мы, пока ее ожидаем. А вот кухня. В соседнем помещении клиента показывают родственникам и упаковывают, так что старайтесь громко не смеяться во время обеденного перерыва… А это секционная. Чимин глазеет на обманчиво чистую дверь, за которой ведется грязная работенка, и готовится не дышать. Но приготовления оборачиваются крахом, когда дверь открывается, и он видит Хосока, заботливо поливающего из шланга цветы на кафеле. В нос ударяет запах… Тотального, слегка сырого на вдохе ничего. – Не ссы, малыш. Ты не в мясную лавку попал, – звонко смеется Хосок, брызгая на его халат водой. Тэхен дает Хосоку пять и по-отечески кладет руки Чимину на плечи. Глядя в любопытные глаза собравшихся, последнему инстинктивно хочется выпалить типичное со времен бесконечной смены школ «Здравствуйте, меня зовут Пак Чимин. Пожалуйста, позаботьтесь обо мне». Но его не кстати прерывает заинтересованное и настороженное: – Тэхен, где ты его откопал? Некто в брезентовом переднике и черными дырами глаз безошибочно читает на лбу Чимина панику прямо под пепельной челкой. У него улыбка наивного пятиклассника и изгиб бровей, обещающий в случае чего разложить Чимина на столе с двумя возможными вариантами развития событий. – Знакомься, Чимин, это Чонгук, – тепло басит Тэхен. – Наш санитар, визажист и просто юный Раскольников, который в порыве страсти может раскроить бабушке череп. – Это было всего один раз и вообще неправда, – Чонгук улыбается по-детски смущенно, но Чимин читает по бровям, что жертв было минимум две, и это далеко не конец. Тэхен делает театральный жест в сторону Хосока и получает благодарный книксен: – Ламповый лаборант, чья светлая улыбка помогает нам различать оттенки гематом, когда у нас в очередной раз отжимают прожектор. Тэхен разворачивает Чимина вправо, сталкивая взглядом с кем-то слишком красивым, чтобы умирать. – Это Сокджин, – от звука своего имени парень пытается втянуть голову в плечи, и слышится легкий хруст. – Ангел Смерти из отделения онкологии, чьи клиенты в семи случаях из десяти становятся нашими. Нашей милой Персефоне приходится частенько куковать здесь, пока мы в очередной раз убеждаемся, что ее вины в этом нет. На Сокджине нет лица, но даже то, что от него осталось, вызывает у Чимина глубочайшую симпатию и сочувствие. – А это, – разворот левее, – Намджун. Наш местный Харон, который плату с клиентов не берет, но может довести их из больницы слегка более потрепанными, чем планировалось изначально. Намджун смиренно салютует большой ладонью, но продолжает поглядывать на поникшего Сокджина таким взглядом, что мысленно Чимин называет этих двоих Орфеем и Эвридикой. – А теперь, – Тэхен удовлетворенно улыбается и потирает ладоши, – предлагаю нам всем не стесняться и поближе познакомиться с госпожой Ким Черин. Чимин в замешательстве хмурится, но подходит к столу для аутопсии. Он готов поклясться, что еще секунду назад видел в секционной кого-то еще. *** За несколько дней практики Чимин втягивается в атмосферу коллектива, а атмосфера коллектива, в свою очередь, втягивается в него. Ничем, блядь, не выводится. Так-то запах не чувствуется, но, когда выходишь на улицу, радиус свободного от людей пространства увеличивается втрое. По отзывам пострадавших Чимин пахнет, как сырой стейк с трупно-сладкой ноткой нероли. Возможно, именно это и является причиной голодного плотоядного взгляда Чонгука на перекуре… Чимин судорожно давится двумя затяжками и гасит бычок. Господи, да кого он обманывает. В субботнее утро у всех нормальных людей выходной, но у кого-то в этой больнице он стал бессрочным, так что их маленькая компания неудачников собралась, чтоб узнать, как же его угораздило. Намджун грохочет тележкой и даже почти вписывается в поворот, но клиент все равно вздрагивает, норовя раскрыться раньше времени. Чимин вздыхает. – История болезни уже есть? – зачем-то интересуется он, хотя знает ответ. Намджун неловко пожимает плечами, извиняясь за то, что все еще не может набраться мужества поторопить одну неприлично красивую и пугливую заблудшую душу спуститься к ним побыстрее. Чимин сочувственно улыбается и приступает к своему маленькому, не лишенному цинизма ритуалу: обматыванию по всей длине ноги безучастного клиента бирочки. Чимин утешает себя тем, что интернет здесь не ловит, для плетения из бирочек косичек у него руки растут чуть пониже положенного… А еще он хотя бы не Чонгук, который аппетитно похлюпывает лапшой в уголке. Сокджин прокрадывается в их обитель с грацией подстреленного кота ближе к половине десятого и прижимает к себе историю болезни так, будто там его личный билет на казнь. Чимин салютует ему секционным ножом, а Чонгук – палочками. Намджун убийственно-благодарно улыбается им двоим и галантно подставляет Сокджину стул. Чимин приступает, и у него ощущение, что он препарирует не труп, а пока еще (временно) борющегося за жизнь Сокджина. Господи, если он выглядит так сейчас, то на моменте с нарезанием содержимого черепной коробки на тонкие сашими для анализа, Чимину понадобится еще одна история болезни, хотя смерть от инфаркта он диагностирует уже сейчас. В этот момент Чимин слышит скрип и замечает, как некто тощий, зябко изогнутый вопросительным знаком, просачивается в приоткрытую дверь секционной и как ни в чем не бывало семенит к их столу. Он напоминает Чимину ленивую и нахальную тень, ищущую, где бы упасть. Сонные лисьи глаза скептически скользят по столу, где явно занято, и останавливаются на коленях сидящего Сокджина. Бледный бантик губ на мгновение нерешительно поджимается, но уже в следующее мгновение его обладатель удобно устраивается на ординаторе, который, очевидно, слишком сосредоточен на куске грудной клетки в руках Чимина, чтобы обратить внимание на взъерошенный темный затылок напротив собственного носа. Чонгук должен прекратить жрать, Чимин должен смотреть на погасшую от обилия метастаз начинку клиента и искать, где именно перегорело, но этот наглый коротышка… – Твою мать, – шипит Чимин, пытаясь взглядом прожечь на черной толстовке дыры, идентичные тем, что на джинсах. – Ты кем себя возомнил? Сокджин недоуменно вздрагивает, и незваный гость звучно приземляется тощей задницей на кафель. Он смотрит в сторону ординатора негодующе и почти обижено. А потом замечает в свою сторону полный праведного гнева взгляд, и Чимин видит, как надменные узкие глаза медленно приобретают округлую, тщательно охуевшую форму. *** Чимину хочется выяснить все здесь и сейчас, но смутное предчувствие осторожно дергает его за рукав халата пониманием, что рот ему лучше не открывать. Потому что Сокджин наверняка был бы рад отвлечься на костлявую мелочь на своих коленях. Сердобольный Намджун уже давно помог бы ей встать с пола. А Чонгук, питающийся такими мелочами на завтрак, уж точно обратил бы на нее внимание. Но по какой-то причине ее заметил только Чимин, который уверен, что смирительная рубашка будет его полнить, и поэтому сразу нет. Он кое-как заканчивает процедуру, устанавливает причину смерти, далекую от вины Сокджина, и на пару с Чонгуком набивает теперь уже полое тело клиента туго скрученными тряпочками в горошек, чтобы у того был шанс добраться до родственников в Пусане в презентабельном виде. Сокджин благодарно растворяется в воздухе, Намджун тоскливо штопает, а Чонгук трепетно достает свой косметический инструментарий, чтоб родные не отличили натюрморт от живописи. Чимин тщательно ополаскивает из шланга их рабочее место, надеясь, что незваный гость тоже под шумок смоется, но тот лишь молча садится на стул Сокджина и поджимает колени к подбородку, чтобы не промочить ноги в дешевых кроссовках. Чонгук заканчивает визаж за полчаса и подзывает Чимина и Намджуна оценить работу. – Выглядит живее меня, – искренне хвалит Чимин и получает в ответ почти плюшевую кроличью улыбку. Густая челка сегодня полностью закрывает Чонгуку лоб и брови, так что можно почти поверить, что после работы он пойдет пить с друзьями-подростками колу, а не кровь девственниц. Почти. Чимин любезно соглашается сам отвезти клиента в более приемлемые для него температурные условия, и Чонгук с Намджуном уходят. А тот, кто остался, заинтересованно смотрит на Чимина и молча топит в лужице на полу лоскуток. Чимин тяжело сглатывает. – Это, – указывает он на тело, – твоих рук дело? Парень на стуле замирает и тихонько смеется, пальпируя напряженного как струна Чимина взглядом. – Видишь ли, кто-то выращивает кактусы, кто-то – котят в коробке, а кто-то – цирроз и рак. Я не причина, а следствие. Чимин медленно подходит ближе, но шланг на всякий случай не отпускает. – Я бы настоятельно не рекомендовал тебе проверять, настоящий ли я, – незнакомец нервно и многообещающе улыбается. – Иначе причиной станет скользкий пол, а следствием – Хосок, нарезающий скудное содержимое твоей пробитой головы на сашими. Чимин подумывает о том, что к фасону смирительной рубашки можно привыкнуть, но все же интересуется: – А тебе не пора ли свалить по неотложным делам и стать, скажем, следствием несчастной любви в шестнадцать? Парень насмешливо закусывает губу и чуть склоняет голову набок, смотря на тупого Чимина под каким-то особенно острым углом. – Малыш, я не Санта Клаус. Мне не нужно в одиночку облетать всю землю, чтобы успеть шлепнуть розгами каждого сопляка. – Ты хотел сказать, вручить подарок. – Нет. Чимин подвисает, задумавшись о смысле жизни. Вспоминает, что он одинокий студент-медик и нищеброд, поливающий в субботу цветочный кафель в морге. И вовремя спохватывается, что смысла в жизни нет. – То есть ты хочешь сказать, что вас, злобных гномов, целый штат? – выдает он. Парень напротив издает какой-то кашляющий кошачий смешок и смотрит из-под челки так, будто убьет его последним, но зато особо изощренно. *** Следствие любой человеческой жизни почему-то очень не любит свое имя на букву «С». Чимин тактично ломает голову, почему, но потом истинный обладатель древнейшей профессии нечаянно произносит его сам. И оно звучит настолько слегка шепеляво, что Чимин почти что разделяет его неприязнь. Следствие предлагает безумно пафосную альтернативу D-boy, а Чимин на правах единственного собеседника предлагает не выебываться и вручает телефонный справочник. Как-то так в этом мире и появляется Юнги. Юнги – маленькая смерть. Не как Сабрина – маленькая ведьма. И не как французский эвфемизм оргазма, хотя Чимин иногда успевает действительно затрахаться на работе, прежде чем тот появится. Просто Юнги – сомнительно приятная мелочь, дотянувшая до 174 см и безнаказанно достающая Чимина, который по нелепой случайности не дотянул даже до них. Чимин думает о том, что смерть, живущая в морге – это ожидаемо и нормально, но при этом его не покидает чувство, что Юнги в их морге не живет, а бомжует. Он продолжает зайцем кататься с пассажирами Намджуна, хоть и выглядит потом так, будто душу по дороге выплюнул. Он облюбовывает себе бесхозный угол со стулом и уговаривает Чимина за дополнительный год жизни приволочь ему туда подушку. Чимин, конечно, не соглашается, потому что он оптимист, но знает, что лишний год в доме престарелых его дети не потянут. Юнги не брезгует устроиться на самом краешке стола рядом с клиентом, а Чимин – воспользоваться шлангом. Потому что, опять-таки, смысла в жизни нет, а дома престарелых нынче дорогие. Чимин не успевает отвернуться, как сухой снаружи, но мокрый от злости изнутри Юнги мстительно доедает за невнимательным Хосоком бенто, потому что в отличие от него – Чонгук прожорливый сукин сын, вылизывающий судки подчистую. Чимин думает, что Чонгук просто привык тщательно уничтожать улики, но Юнги он об этом, конечно, не скажет. Поначалу Чимину кажется, что Юнги только и делает, что околачивается, но со временем он может уверено сказать, что Юнги норовит к нему незаметно подкатить. Вот только делает он это так открыто и неумело, что едва не опрокидывает каталку с клиентом. – Симпатичный, правда? – заговорщицки шепчет он, кивая на болезненно молодого, изящно увядшего парня. Чимин старательно его игнорирует, но Юнги не отстает. – Я же вижу, что тебе нравится, – тянет он, облокачиваясь локтями на каталку. – Ревнуешь? Локти Юнги неожиданно соскальзывают с края, каталка накреняется, и Чимин сталкивается с выбором, кого ловить. Выбор нелегкий, тянет килограмм на семьдесят пять, но Чимин, глядя на распластавшийся по белому кафелю концентрат ненависти, ни о чем не жалеет. *** Юнги невыносим. Весит, как трупик кота, пакостит за десять живых, но вынести его за дверь у Чимина просто рука не поднимается. Чимин чувствует, что каким-то немыслимым образом кошачья натура Юнги привязывается не к месту, а к нему. И если выставить его, он уйдет навсегда и станет просто далеким следствием. Чимин чувствует, что каким-то немыслимым образом кошачья натура Юнги становится для него не смыслом, конечно же нет. Но чем-то опасно похожим на причину. Потому что если место на жестком стуле в дальнем углу секционной принадлежит Юнги весьма сомнительно, то жилплощадь без особых удобств под ребрами Пак Чимина постепенно проплачивается на месяц вперед. Чимин опасается, что однажды сдаст ему не только сердце, но и всего себя с потрохами и без, туго набитого тряпочками. А ведь все к тому идет. Пак Чимин, может, и ломается, как девочка, но продается бесхитростно и по-мужски за пару красивых улыбок. И топорную, очень навязчивую заботу, которой Юнги подпиливает его по утрам. Сегодня все начинается с презрительного взгляда и сонного: – Неважно выглядишь. Юнги караулит лапшу Чонгука и следит, чтобы Хосок, наводящий чистоту, не навел ее на него. Баланс на краешке стула весьма сомнительный, а разбитый о кафель затылок весьма вероятен. – Взаимно, – шепчет Чимин, почти случайно задевая стул так, чтобы тот приземлился на четыре ножки, а его оккупант не испачкал мозгами пол. Юнги хмурится и пересаживается на разделочный стол, незаметно пряча шланг подальше. – Мне нравится твое сердце. – Ну хоть что-то тебе во мне нравится, – тяжко вздыхает Чимин. И леденеет всем своим плюшевым существом, когда тонкие, загробные пальцы настойчиво приподнимают его подбородок, вынуждая смотреть в глаза. – Ты не понял, – голос Юнги очень спокойный, а большие зрачки штормит. – Мне не должно нравиться твое сердце. Чимину холодно где-то в косточках, но ртутный столбец на душе неумолимо ползет вверх: Юнги пугает и шипит о возможной причине, потому что следствием становиться совсем не хочет. Чимин слегка улыбается и пожимает плечами. – У нас сегодня аншлаг, – шепчет он. Юнги недовольно закатывает глаза. – У тебя работа заканчивается в три часа дня. – А кардиолог принимает до двух. Все равно не успею. Юнги недовольно поджимает губы и постукивает пальцем по бледной коленке, явно на что-то решаясь. А когда Намджун подкидывает им первого клиента, выдыхает ленивое и тяжкое: – Жировая эмболия. Чимин смотрит на шею Юнги и думает, что чокер из черного шланга придаст ей особый шарм. – То есть, – вкрадчиво интересуется он, – ты мог так делать всегда, но предпочитал мариновать меня в трупном букете лишние пару часов? Юнги улыбается по-лисьи застенчиво. – Я не хотел спойлерить. Чимин улыбается в ответ и навскидку прикидывает, сколько тряпочек утрамбует в это хитрое чучело. *** Выражение «от смерти не убежишь» – весьма спорное. Чимину, к примеру, достаточно просто ускорить шаг, поднимаясь по лестнице, чтобы сзади послышались стоны и недовольный скрип. Чимин только что спустил полстипендии на лекарства и утешает себя лишь тем, что похороны обошлись бы дороже. Юнги улыбается как-то странно и тянет его за рукав, тормозя на этаже онкологического отделения. – Заглянем к Сокджину? Чимин напряженно щурится. – Лучше убей меня сразу. У меня денег хватит только на то, чтоб сделать в кабинете химиотерапии вдох. Юнги тихо посмеивается и отрицательно мотает головой. – Нет, мы туда не за этим, – улыбка тускнеет в уголках губ. Чимин соображает быстро и кивает очень медленно. Юнги делает предложение, которое слишком. Чимин, как нормальный человек, отказывается. И каким-то чертом врезается в спину медсестры, едва за ним поспевая. Юнги тем временем замирает напротив одной из дверей и задумчиво смотрит на табличку. Запыхавшийся Чимин теперь смотрит тоже.

Пациент: Ли Ханёль, 29 лет Диагноз: рак груди Лечащий врач: Ким Сокджин

– Ты не посмеешь… – шепчет он. – Ты, блядь, просто не посмеешь. Он с силой проводит по лицу влажной ладонью и на Юнги даже не смотрит. – Хосок только вчера обмолвился, что Сокджин еще держится потому, что смог вытянуть ее с того света. Он ночами не спит и лелеет ее так бережно, как умеет лишь он один, ты же знаешь. Глаза Чимина подводят, и надписи расплываются. – Юнги, ей 29 лет, – шепот переходит в сиплый, слегка истерический хрип. – Какие здесь, блядь, причины? Чимин хватает его за рукав и вздрагивает, оказавшись внутри палаты. Юнги смотрит на него горько и прямо, взгляд не отводит. – Бессмысленные, – едва выдыхает он и замирает на долгую тишину. – Независящие от его и ее решений, лишенные справедливости и сочувствия к ним двоим, а потому лишенные смысла для каждого, у кого есть сердце. – Но для тебя он есть? – Да. Чимин мелко дрожит и разбивается отчаянно-острым: – Потому что так легче? Юнги смотрит ему в глаза и улыбается чем-то безнадежно, сокровенно больным. – А ты как думаешь? Чимин молчит и не дышит, он не хочет ни думать, ни знать. Он просто смотрит и наблюдает за тем, как на кровать девушки садится погасшее, тлеющее. У которого нет ни потусторонней романтики в виде свечей и песочных часов. Ни рукоделия из ниток судьбы и ножниц. Есть лишь выдох. Вдох. И плотно сомкнутая, дрожащая под ресницами человечность. *** Чимин честно не знает причины, зачем Юнги дал ему это увидеть. Юнги, возможно, и сам ее не знает, раз теперь избегает его вторую неделю. И третью. И особо тоскливую, давящую что-то в груди четвертую. Это что-то все еще крошит ребра обидой, когда Чимин слышит звонок в дверь и обнаруживает на своем пороге следствие. Оно пачкает кроссовками коврик и зябко кутает пальцы в толстовку. Поджимает сухие губы и голый, растерзанный взгляд. Чимин понимает причину и то, что лучше б вообще никогда, но все равно выдыхает неуверенно-робкое, глупое: – Ты за мной? Юнги вздрагивает подбито и делает шаг назад. Это слишком, и он бежит, перепрыгивая через три ступеньки. Бежит сломя голову, спотыкается, падает и разбивается в шустрых и цепких руках. Его ловят и прижимают к груди, в наказание клеймя лаской лопатки. До порога квартиры никто из них не произносит ни слова. В коридоре Чимин помогает ему разуться, вручает нелепые тапки и смотрит так привычно тепло, что Юнги теряется окончательно. – Ну, ты идешь? – улыбается он. И Юнги покорно заходит за ним на кухню. Он садится за стол и задумчиво смотрит на то, как криво висят часы. И инстинктивно, не к месту теплеет, глядя, как Чимин разливает себе по пальцам ромашковый чай. Он шипит, тянет пальцы к губам и посматривает на него украдкой. Замечает тень улыбки, ставит на стол кружки с чаем и щедро сыпет сахар. Размешивает его неприлично громко, пока напряжение в плечах Юнги не растворяется, сменяясь нервным и слегка шепелявым: – Да сядь ты уже. Чимин хмыкает и послушно садится. Какое-то время он просто шумно сербает чай, а затем устало кладет локти на стол и вздыхает. – Я одного не пойму, – сверлит он Юнги насмешливым взглядом. – Ты зачем этот цирк с кардиологом устроил? Я бы эти деньги потратил на что-то более нужное… – Ты бы эти деньги потратил на том свете еще месяц назад, если б не этот цирк. Юнги перебивает слишком резко и тихо, и Чимину становится стыдно. В горле тепло першит, опускается чем-то сладким к сердцу, но на коже все равно проступает прохладным и липким. – Я… – осторожное, деликатное. – Я точно тебя не задерживаю? Фырканье Юнги горчит, а лисьи глаза сухие, но соленые, как Мертвое море. Чимин в нем не тонет, а держится на плаву. – Как думаешь, стоит напоследок поговорить с родителями? Юнги делает глоток чая и отрицательно качает головой. – А с Хосоком? На Чимина смотрят мягко, объясняют, будто ребенку. – Хосок тоже слишком любит тебя, чтоб этот разговор дал заснуть ему ближайшие несколько лет. Чимин сглатывает и хочет спросить что-то еще, но в последний момент передумывает в пользу тишины и тиканья старых часов. – Подожди меня в комнате, пожалуйста, – тихо говорит он, допивая чай. Юнги кивает и уходит из кухни. Он забирается на кровать с ногами и какое-то время слышит небрежное звяканье чашек и шум воды. Пытается подслушать очень личную тишину после и вздрагивает, пойманный на горячем, когда на пороге появляется Чимин. – Двигайся, – улыбается он, доставая пушистый плед. Юнги взбивает им пару подушек и краснеет где-то очень глубоко в душе, когда одну из них Чимин роняет на пол, а вторую кладет ровно посередине. Они ложатся нос к носу, глаза в глаза. Юнги заворожено смотрит, как чужие зрачки расплываются масляными чернилами, а Чимин незаметно крадет его запах. «Доктор Пеппер» со вкусом вишни или синильная кислота, разницы никакой. Чимину вкусно на вдохе. – Как там? – шепчет он, укрывая Юнги плотнее. Уголки губ напротив слегка-слегка поднимаются, и Чимин уже знает, что сейчас услышит. – Спойлеры. Чимин насмешливо приподнимает бровь. – Не знаешь, да? Улыбка чуть-чуть горчит, но становится почти настоящей. – Раскусил. Чимин видит, как Юнги незаметно гаснет, и душа малодушно крадется в пятки. Вот только на старых носках дыры, и сквозь них он всем своим существом чувствует, какой Юнги холодный. Он не дрожит, не плачет и дышит ровно, поэтому до Чимина не сразу доходит, что именно он громко шепчет: – Мне страшно. Чимин смотрит ему в глаза и неверяще улыбается. – А тебе-то чего? Юнги взгляд опускает и громко молчит в ответ. И между плотно сомкнутых губ его Чимин видит столько собственной глупости. Столько простого и пугающе искреннего, что ему и за десять жизней не заслужить. Чимин видит, что Юнги опять от него бежит, и вовремя ловит его, обнимая до боли в ребрах. Юнги беспомощно жмется щекой к щеке, мажет губами по шее и держит так крепко, что Чимин точно не сможет понять, чье сердце только что остановилось. *** Снег в Сеуле красив лишь для тех, у кого есть шапка и шарф. У Юнги нет ни первого, ни второго, а желание за них убить с обогревом справляется плохо. Юнги, кажется, все еще следствие. У него сотни тысяч причин и дурацкий смысл, который он хочет не знать. Который упрямо твердит, что двум смертям не бывать, но. Юнги смотрит потеряно и бежит сквозь толпу, хватаясь за шанс на ошибку.