VS

Жизнь в общежитии похожа на сказку «Шестеро Белоснежек и гном». Белоснежки, правда, за небольшим исключением, карамельные, смуглые, а вот гном – по канону. Маленький, глупый и безотказный. Готовый на любые прихоти своих принцесс. Потому что крестный-продюсер обеспечивает им бал целый день, но после полуночи чары рассеиваются. Шестеро принцев превращаются в уставших, затраханных сказкой девочек, а один – в мелкого недомальчика, знающего к ним подход. По законам их Нэверленда, Чимина не пускают по кругу. Он сам выбирает, сам берет за руку, позволяя тянуть себя в уголок и стирать позвонками обои. Или кафель на кухне, если это Сокджин. Чимин проскальзывает в его обитель без стука и по привычке залезает на разделочный стол, слегка разводя колени. Тапки один за одним шлепаются на пол, и Сокджин издает беззвучный смешок. Он смотрит на Чимина с энтузиазмом Джейми Оливера и аппетитом Ганнибала Лектера. Хочет приготовить изысканно и обглодать до костей. Он действует не по рецептам, а чисто интуитивно. Томит его поцелуями до тех пор, пока тот сам не выскользнет из домашней одежды. Раскатывает его, мягкого, по столу и тщательно смазывает маслом. Мнет бесстыдно, до алых пятен и прозрачного сока, пачкающего поджарый живот. Заполняет его аккуратно, следит, чтобы на щеках не проступила влага, портящая сладкий вкус, и взбивает до неустойчивых пиков. Готовый Чимин беспомощный, румяный и нежный. Сокджину хочется облизать дрожащие пальцы, но он позволяет себе лишь сыто улыбнуться и вытирает руки о бумажное полотенце. Ему еще убирать кухню и мыть за ними посуду, поэтому Чимин торопливо соскальзывает со стола и путает тапки. Сладкая вата в ногах тает, и он осторожно бредет в душ вымывать солоноватый осадок. Он успевает включить воду погорячее, когда в ванную тихо заходит Хосок. Вздрагивает, деликатно отворачиваясь, и ближе подходит к раковине, чтобы умыться. Чимин смотрит на него, а видит сверхстарую, безнадежную ненависть к самому себе. Он знает, что Хосок не солнце, а ярко тлеющий красный карлик. Вот только до других это дойдет через тысячи световых лет, А Чимин до Хосока – в четыре мокрых шажка. Со спины обнимает. Трется носом по невидимым глазу швам, целует синяк на лопатке и мягко направляет в сторону душевой. Хосок неловко мнется, стесняясь своей наготы, и спотыкается взглядом на чужих приоткрытых губах. – Красивый, – шепотом роняют они, прикасаясь к его ключицам. – Какой же ты красивый, хён. Поцелуи стекают трепетным теплом по его лицу и шее, плечам и груди. Чимин жмется ближе, рисует пухлыми пальцами звезды по орбите солнечного сплетения и касается его так, будто только что пережил большой взрыв. С тихим вздохом он преклоняет колени, и Хосок чувствует вспышки протуберанцев внизу своего живота. *** В час ночи в комнате Хосока гаснет свет, и во всем общежитии сразу становится темнее. В комнате Намджуна, где горит торшер, люстра и настольная лампа – особенно. Он сидит с неестественно прямой спиной, и даже с порога видно, как ломаются его пальцы под давлением новых строчек. Чимин опускает один белый носок чуть ниже другого, развязывает на кедах шнурки и тихонько стучит в приоткрытую дверь. В комнате звучит нервный аккорд оброненной ручки и секундное натяжение неловкой, предвкушающей тишины. – Заходи. Чимин делает шаг и замирает. Ждет, пока Намджун осмотрит его снизу доверху, сталкивается с ним взглядом и краснеет, потупившись. – Подойди ко мне, – Намджун слегка улыбается и сводит колени вместе. – Смелее. Чимин делает несколько неловких шажков в его сторону, предсказуемо наступает на развязанные шнурки и падает в крепкие объятия с игрушечным всхлипом. – Ну-ну, – бархатно щекочет висок, – что же ты так неосторожно. Намджун со вздохом усаживает его на себя и ласково скользит пальцами по теплым, широко разведенным бедрам в задравшихся куцых шортах. Чимин в ответ жмется ближе, обвивая руками, и удобно устраивает подбородок у него на плече. – Почитать тебе что-нибудь? Голос Намджуна звучит ниже, и Чимин вздрагивает от мурашек, бегущих от шеи и спотыкающихся на пояснице. – Да, – хрипло шепчет он. – Пожалуйста. Намджун любит, когда его слушают и слушаются. Чимин любит, когда Намджун может хоть что-нибудь любить. Намджун открывает «Превращение» Кафки и, когда после беспокойного сна Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое, придвигает Чимина к себе чуть плотнее. Чимин податливо притирается к нему сквозь одежду и невольно задумывается о собственных спонтанных/постепенных метаморфозах. Как же так вышло, что он превратился в блядь. *** У младших показательно темно, но Чимина не обманешь. В комнате стоит тяжелый дух перегретого пластика приставки, тайно растерзанной упаковки чипсов и паники. Сном даже близко не пахнет. Чимин аккуратно закрывает за собой дверь, облокачивается на нее спиной и ждет. Дыхание на кровати Чонгука становится тяжелее и беспокойнее, но первым почему-то не выдерживает Тэхен. Ночник на его тумбочке вспыхивает так же ярко, как и щеки Чимина, на которого уставились две пары влажных счастливых глаз. Он чувствует себя рождественским подарком в трепетном ожидании получателей. И неловко поправляет на себе ленточку-бант. Его куцые пальцы тут же бережно накрывают изящные, длинные. А розовую клипсу ласкает тихое и до дрожи благодарное – Ну-у-уна... Тэхен скулит задушено и мажет губами по рюшам, скрывающим его ключицы. А Чонгук замирает, пристально смотрит на раскрытые губы Тэхена и кусает свои. Чимин все понимает без слов. И нежно притягивает в объятие так, чтобы крупный красивый нос уткнулся в надушенную апельсиновой сладостью шею, а мягкая, почти детская щека задевала скулу Тэхена. Шелковое платье соскальзывает с плеч, а банты в волосах, наоборот, затягиваются потуже. Тэхен отрывается от него на мгновение, чтобы постелить на пол одеяла, а Чонгук легко подхватывает под колени и кружит по комнате так, чтобы короткая пышная юбка взметнулась молочной пеной. Тэхен смотрит на них и смеется заливисто, громко. Он хрупкий, фарфоровый, а Чимин – мягкий и на шарнирах. Чонгук бросает на счастливого Тэхена быстрый взгляд и оставляет на упругих бедрах Чимина благодарные синяки. Он кладет его на одеяло и аккуратно расстегивает верх платья, обнажая прозрачный кружевной топ. Успокаивающе поглаживает высоко вздымающуюся грудь, согревает соски, касаясь дыханием ткани, и терпеливо ждет, пока прильнувший к пухлым кукольным губам Тэхен не вылижет с них весь блеск. А когда тот, запыхавшись, отрывается, чтобы отдышаться, Чонгук жадно прижимается ко все еще влажным губам, в попытке уловить его вкус. Чимин разводит круглые колени шире и сглаживает между ними все острые, не озвученные углы. Тэхен ныряет ему под юбку и пробует клубничную смазку, стекающую по гладкой промежности. Чонгук совершенно случайно пробует ее с юркого игривого языка. Тэхен укладывает теплое, бесподобно пахнущее тело на себя и почти задыхается, чувствуя, какое оно по-девичьи нежное, влажное. Чонгук аккуратно прижимается грудью к голым лопаткам и склоняется низко, чтобы чувствовать сбившееся дыхание Тэхена на своих губах. Чимин между ними дышит так же ровно и глубоко. Лишь слегка вздрагивает, когда они чувствуют в нем друг друга. *** Время близится к трем, а Чимин – к тому, чтоб разбить костяшки о кафель. От него слишком пахнет мылом, а сам он чистый до пластмассового скрежета. Настолько очевидно использованный. По-хорошему, к Юнги надо заходить после Хоби или Намджуна, которые его почти не касаются. В крайнем случае после Джина, но только не после младших, которые потрепали единственную игрушку до негнущихся ног. Но при мысли о том, чтобы прийти к ним с неисправной улыбкой, сердце Чимина болезненно сжимается, и он вновь попадает в замкнутые круги, глубиною в черные, темно-карие дыры. Потому что Юнги не спит. Улыбается уголком губ и с порога пристреливает понимающим многоточием. Чимин опускает глаза и прячет следы на ключицах в целомудренной темноте. Юнги тянет его на простыни и привычно опутывает собой. Загоняет влажным дыханием иголки ему под кожу, но не пьет его. Не делает ни единого глотка, и Чимина переполняет. Потому что Юнги совершенно не нужно его тепло. Юнги просто до одури холодно. В нем бушует перманентный Северный Ледовитый, а его демоны не умеют плавать. Юнги тонет, надевая на них спасательные круги. Они полосуют колюще-режущим каждый его текст, пропуская наружу яркое, ослепляющее всех вокруг. Юнги можно назвать звездой, но вот так, на расстоянии нескольких миллиметров, глаза в глаза, он больше напоминает равнодушную люминесцентную лампу. Светит, но не греет. Обманчиво безопасный, с парами ртути внутри. Чимину иногда отчаянно хочется его разбить. Потому что он медленно, без единого прикосновения покрывается тонкими мелкими трещинами. А Юнги это видит. И продолжает смотреть. *** В четыре на кухне темно и тихо. Чимин знает, что сейчас можно закурить или выпить стакан воды. Жить сегодняшним и не умирать вчерашним. Он улыбается, любуясь чернильным небом, и не думает ни о чем. И звонко вгрызается в яблоко, мечтая когда-нибудь (не) проснуться.